Запах солнца

            Раскалённый песок впивался в босые ступни, словно стеклянная крошка, норовившая забраться под кожу острыми иглами. И сбежать бы из этого душного, пропитавшегося людскими запахами места подальше. В привычную, почти родную прохладу Уэко Мундо, где больше никогда не почувствовать обжигающих кожу солнечных лучей. Но нельзя. Он обещал себе и тому, ради которого сейчас брел вдоль берега, почти касаясь волнующейся кромки воды, обрамленной белёсой пеной.       Гриммджо и сам не знал в какой момент ему стало важно сдерживать обещания, данные человеку, который почти убил его. Видеть его, прикасаться, знать, что он ещё жив после очередной битвы с пустым, которых в последнее время стало слишком много в мире людей. Безосновательный страх, неведомый до этого, поселился внутри, железными тисками сдавливая внутренности, не отпуская ни на минуту. Шутка ли, тот кто бесстрашно сражался, поглощая пустых в другом мире, чтобы стать сильнее, чтобы выжить, чтобы понять своё предназначение, теперь испытывает это жалкое, слишком человеческое чувство.       И он, каждый раз, когда сердце, о существовании которого он и не подозревал, тоскливо ныло, поднимался в мир живых, чтобы проверить всё ли хорошо с тем, кто неизменно приходил во снах. До встречи с ним он никогда не видел снов, а теперь мечтал вновь окунуться в иллюзорный мир, где сладкой патокой тянулось время, давая возможность касаться рыжеволосого шинигами без опаски быть замеченными.       Его человек, такой юный и сильный, способный изменить не только этот, но и другие измаранные грехами и интригами миры, был поводом для его личной, распахивающей крылья гордости. Но об этом он, конечно же, никому не расскажет, ведь он не знал ни одного достойного, способного оценить его человека. Наверное, это и к лучшему, ведь тогда ему пришлось бы убить любого, кто бы прикоснулся к тому, кто принадлежит только ему.       Он, сунув руки в карманы широких белых штанов, наблюдал издалека за юношей, что в одиночестве каждый вечер сидел на берегу реки, задумчивым взглядом устремляясь вдаль. Хотелось знать, о чем он думает в такие моменты, но спрашивать в редкие, пропитанные нежностью и тоской встречи было бы слишком неуместно. Оставалось только гадать, прячась в тени раскидистых деревьев, которых никогда не будет в его чёрно-белом мире. Он следил, пока теплое солнце не переставало светить, прячась за горизонтом, а потом возвращался в свой холодный дом, который теперь казался ему слишком большим и пустым, таким же, как и он сам.       Может ли человек стать пустым? Да. Может ли пустой стать человеком?       Гриммджо задумчиво посмотрел на потемневшее небо над головой и прикрыл на секунду глаза. Ответа на этот вопрос он не знал. Но хотелось верить, что может.       Ночь на Земле так сильно отличалась от вечной ночи в Уэко Мундо, а он и не замечал этого раньше, не имея привычки наблюдать за подобными пустяками.       Джаггерджак опустился, присаживаясь на песок и пропуская мелкие крупинки сквозь пальцы. Его руки, не предназначенные ни для чего, кроме сражений, казались неуклюжими и громоздкими. А ещё шершавыми от лопнувших мозолей, неизменно появляющихся после очередной тренировки с мечом. И как Ичиго только терпит подобного монстра рядом с собой?       Тёплые и на удивление нежные ладони коснулись лица, закрывая глаза в детском жесте. Он уже давно почувствовал реацу, ставшую вдруг такой необходимой для его существования.       Если Ичиго хочет поиграть, то пусть. Он сыграет вместе с ним, поддерживая правила. — Угадай, — мягкие губы почти коснулись уха, лаская слух тихим шепотом, от которого мурашки пробегали по холодной, совсем не такой, как у человека, коже.       Играть сразу перехотелось, стоило почувствовать биение живого и такого родного сердца так близко.       Гриммджо откинул голову назад, кладя её на подставленное плечо, и тихо выдохнул, сжимая теплые ладони, всё ещё прикрывающие его глаза в своих холодных руках.       — Ичиго, — умиротворение, как спокойный океан перед ними, заполнило его всего, унося за собой страх.       Он ведь и правда боялся, что Куросаки не придет сегодня к нему. Испугается, передумает, вернётся туда, где его семья, наверняка, будет волноваться о нём. Но он пришел, как и всегда, сдержав обещание.       — Ты угадал, — ладони исчезли, позволяя вновь увидеть тёмные, покачивающие волны впереди.       Руку протяни — коснешься.       — Почему именно здесь? — Ичиго поглаживал голубые волосы, пахнущие морем и смотрел на такой бескрайний и глубокий океан. Окунуться бы в него, уйти под нагретую жарким солнцем воду с головой, чтобы полностью отрешиться от тревог, голодными псами раздирающих его изнутри.       Даже сейчас, с мужчиной, ради которого он покинул родной дом, они не оставляли его в покое, постоянно бередя подсыхающие раны, вновь заставляя их кровоточить.       Он бросил всех, оставив на столе лишь записку с извинениями и ни слова больше, в надежде, что когда-нибудь его поймут. Сжигать мосты легко, когда знаешь, что на той стороне тебя ждут. Но что-то неправильное всё ещё тяготило, не отпуская.       Ласковый ветер трепал волосы и приносил солёные капли, оседавшие на лице.       Гриммджо всегда чувствовал его слишком хорошо, не упуская ни малейшей детали, вот и сейчас печаль, что так и сквозила в каждом слове и мимолётной улыбке, отравляла их встречу.       — Не передумаешь? — вопрос, сам собой слетевший с губ, заставил замереть в ожидании ответа.       Руки шинигами лишь сильнее обвились вокруг крепкого тела, одетого в непривычную, слишком тесную для арранкара одежду. Наверное, это и было безмолвным ответом, который так хотело услышать ожившее сердце Джаггерджака.       — Ты однажды сказал, что я пахну морем, — Гриммджо сдвинулся, ложась и закидывая руки за голову, всматриваясь в небо, которое сегодня было как-то особенно упоительно красиво — бархатное и глубокое, усыпанное миллиардами светящихся точек, подмигивающих им с недосягаемой высоты, — поэтому я выбрал это место.       — Гриммджо, — Ичиго проследил за взглядом рядом лежащего мужчины и оперся на заведеные чуть назад руки, — а чем пахну я?       Арранкар уже задумывался над этим после слов Куросаки о море. Чем может пахнуть тот, кто способен из неживого монстра Уэко Мундо сделать почти человека? Тот, чья улыбка способна заставить биться давно умершее, покрытое толстым слоем застарелого льда сердце.       Он протянул руку, сплетая их пальцы и поднося к своему лицу, вдыхая теплый, сладковатый запах. Губы нежно касаются загорелой кожи невесомыми поцелуями. Немыслимая ласка от беспощадного арранкара, прославившегося своей жестокостью.       Самая тонкая кожа на запястье, и Гриммджо прикусывает её, пытаясь захватить зубами ускользающую вену.       Карие глаза наблюдают спокойно за этой опасной игрой. Его друзья сказали бы сейчас, что он безумец, позволяющий тигру делать с собой слишком многое. Но разве может он по-другому?       Губы дрогнули, изогнувшись в подобии усмешки. Ничего эти люди не понимают и никогда не поймут, так и не познав истинной, граничащей с болью любви.       Склонившись, он целует холодные губы, на которых солёным привкусом засохли брызги, долетаемые с океана.       — Ты сломал её, — длинные пальцы касаются щеки, где ещё недавно был осколок маски пустого, а теперь лишь гладкая кожа. Почти человек, только холодный, и дыру в груди не изменить, но под одеждой ведь не видно. А без одежды Гриммджо никто не увидит, Ичиго постарается.       — Ради тебя — да, — мужчина позволяет ловким рукам снять с себя одежду.       Песок больше не обжигает, лишь приятно согревая обнаженную кожу, и это удивительное чувство он постарается запомнить.       Голубые глаза следят, как Ичиго раздевается, показывая свое подростковое, ещё не до конца оформившейся тело, и только Гриммджо знает, какая нескончаемая сила сокрыта в нём и как больно его человеку. Хотел бы он помочь, забрать её себе, чтобы Куросаки вздохнул спокойно, зная, что больше не нужно сдерживать себя и бояться, что однажды он перестанет существовать, поддавшись зовущей его силе пустого. Он постарается, будет рядом, будет присматривать и, если потребуется, сам уничтожит того, кем Ичиго совсем не хочет быть. Но думать об этом сейчас не хотелось, ведь длинные пальцы так нежно касались спины, проводя по позвоночнику, привычно огибая сквозную дыру — вечное напоминание его уродства.       Поцелуи в изгиб шеи, совсем не нежные, оставляющее следы их страсти на загорелой коже, но теперь можно. Им больше не нужно скрываться и прятаться, боясь быть уличенными в позорной любви.       Арранкар и человек, такая порочная связь.       Руки касаются узких бёдер, разворачивая юношу спиной к себе. Он знает, что ему это нравится. Гриммджо давно изучил это бронзовое тело, словно статуя античного Бога, возводимая в древних людских храмах.       Кончик языка прошёлся по лопаткам, оставляя влажный след и слизывая редкие крупицы налипшего песка.       Одно плавное, тягучее движение, отчего Куросаки стонет, тут же прикусывая собственную руку. Им ведь совсем не надо, чтобы редкие люди, прогуливающиеся по ночному пляжу, услышали звуки, которые предназначены только для них двоих. Потом, когда они будут наедине в их маленьком доме, отделившись от остального, такого ненужного им реального мира, можно будет не сдерживаться, а пока...       Голубые глаза закрылись лишь на мгновение от наслаждения близости и узости юного тела. Хотелось обладать им. Всегда. И монстр, сокрытый глубоко внутри ликовал от осознания, что этот совершенный человек принадлежит только ему.       Медленные толчки постепенно становились быстрее, глубже и в какой-то момент Ичиго понял, что границ, разделяющих их тела и души, больше нет. Они больше не расстанутся, навеки подарив друг другу себя без остатка.       Тяжёлое дыхание сзади щекотало волоски на затылке, возбуждая ещё сильнее, хотя, казалось бы, что дальше уже некуда.       И стон, долгий и протяжный, срывается с губ, когда грубая рука сжимает его изнывающий от желания ласки член.       — Гриммджо, — тихий, перемежающийся со вздохами шепот повторяется до тех пор, пока сильное тело над ним не выгибается, входя до предела, изливаясь в горячее, пульсирующее нутро.       Ичиго готов шептать, стонать, кричать его имя, лишь бы он навсегда остался рядом, потому что без него одиночество медленно пожирало его душу, оставляя пустоту.       — Ты, — острые зубы прикусывают самый кончик уха, и Куросаки не выдерживает этой мимолётной боли, наслаждением отзывающуюся в каждой клеточке организма, изливается белыми, тугими струями на влажный от их тел песок, — мой.       Стук сердца заглушает все остальные звуки реального мира, и уже невозможно понять чьё из них так быстро бьётся. Или оно одно на двоих?       Силы, что до этого поддерживали арранкара, улетучиваются, волной томительной расслабленности растекаясь по телу, и он падает рядом с разгоряченным парнем, притягивая того к себе в ласковые объятия.       Он больше не отпустит и не даст уйти. Они вместе сбежали на этот остров, подальше от толп безликих людей и пустых. Аморфная масса ни на что негодных созданий, заботящаяся только о собственном выживании, никогда не поймет их и не примет. Изгои. Но почему же сейчас они улыбаются, сплетая тела на пороге бескрайнего океана, который так нежно облизывает ступни тёплыми волнами?       — Ты пахнешь солнцем, Ичиго, — шёпот, сливающийся с тихим плеском волн отдается в его проклятой душе радостью, граничащей с помешательством, - моим солнцем...