Который час, господа?

— Пожалуйста…  Одно и то же. Всегда происходит одно и то же. Зачем все эти обращенные в пыль слова, если всегда исход один? Каждый божий день Иван просыпается с заплывшими глазами, головной болью и сухостью во рту, с чёртовым ощущением никчемности, которая сковывает движения.  Просыпается, идёт на кухню и пьёт стакан воды, в надежде хоть как-то прийти в себя, собраться, заставить себя существовать, в конце концов.  Который час, любезный? Относительно этих пустых щелчков циферблата, оно давно истекло. Да будет вам известно.  — Не уходи, — Брагинский сжимает в зубах третью сигарету. Больше у него не осталось. Какая по счёту это ночь, проведённая с ним? Который раз за месяц - год? - русский ложился в постель, на утро вставая и ощущая жалость к себе? Слишком мерзко, слишком безвыходно, слишком…  — Я не могу, ты же знаешь, — мужчина, сидящий напротив русского, рассеянно поглядывал на наручные часы. Уже так поздно, а он всё ещё здесь. Обычно, следуя канонам их совместной рутины, мужчина должен быть далеко отсюда, однако сегодня все иначе. Странно, господа, очень странно. — А толку от моего знания? Это лишь делает меня ещё более жалким, и, мать твою, ты это знаешь! Знаешь, но продолжаешь вести себя так, словно ничего не происходит! Тебе не надоело?! Все будет так, пока один из нас не обретёт ебаный покой и не приползет, подобно слизняку, к Господу? Да даже там тебе не будет места, и ты это осознаешь.  Красное солнце за окном налилось густым и чёрным цветом, готовясь взорваться, но стояло оно неподвижно, будто само время остановилось. Почему видны звезды утром? А где уверенность, что сейчас именно утро? Милейший, где часы? В воздухе появился привкус чёрной кожи.  Мужчина молчал. Зачем давать ответ на вопрос, который не имеет смысла? Всё уже разъяснено, сказано по несколько сотен раз, только вот Брагинский никак не может этого принять. Губит себя, уничтожает его. Вечно оттягивает собственный крестик на шее, сжимая его и пустыми глазами смотря на Людвига.  Всегда одно и тоже - боже, когда это закончится? - проскакивает в их абсолютно пустых диалогах, пресных настолько, что блевать хочется. Всего. Одна. Мысль.  Когда, - Господи милостливый - когда же?  Но сегодня всё по-другому. Брагинский не унимается. Его не устраивает безмолвный ответ, хоть и понимает, что ничего не изменится. Ни-че-го. По крайней мере, так думал Людвиг Байльшмидт. До поры до времени он действительно так думал.  Иван, чувствуя как под кожей омерзительно быстро ползают насекомые, сжал в пальцах седые волосы на висках, словно пытаясь их вырвать.  Сколько же времени, любезный? Загнанно смотря на крепкую, но такую же изнеможденную фигуру напротив, Иван заговорил не своим голосом. Кадык дернулся, на улице что-то взорвалось, и этот грохот прошелся пульсацией в голове.  — Ты единственный, кто не позволяет взять мне гребанный нож и покончить со всем этим дерьмом! Это ты, блять, понимаешь!?  Со стены упала от удара небольшая и неудачная копия Айвазовского «Девятый вал». Четвертая стена пала. Путников захлестнула смертоносная буря.  Голова закружилась ещё сильнее. Казалось, стрелки часов начали хаотично двигаться против часовой быстро-быстро, грозясь вылететь с оси циферблата. Звон становился всё громче и громче, с каждым мгновением раздражая ещё больше. Ивану хотелось оторвать себе уши, вырвать волосы. Существование становилось невозможным, больным, жалким. Секунда - всё исчезло. И звон, и комната, и Людвиг. Настала пугающая тишина. Ничего не кружилось, не падало, происходило ровным счётом ничего. Вторая -  Брагинский моргает и оказывается в разгромленной комнате. Оглядываться нет смысла, всё осталось на месте, мужчина это чувствовал, знал… Третья - и вот он уже в реальности (что за чушь, господа?), сидит, как и прежде, в своём кресле, напротив никого. Байльшмидт? Никого. Пустое место. Пустое, грустное, буквально плачущее. Реальность сыграла с мужчиной злую шутку, просто доводя его до пика возможностей своего сознания. Разве не смешно? Брагинский сошёл с ума. Нет, вовсе нет. Всё в порядке, всё хорошо. Он не знает, где находится, сколько же сейчас времени? Неужели это конец? Глухой, рассеянный конец. Он ли это, или что-то другое, но такое завершение слишком даже для него. Одиноко, горько, жалобно, отвратительно. Мужчине нужна помощь, но кто её окажет? Он совсем один, вокруг никого.  Где, где, где…  Русский вцепился в кресло, царапая дорогую отделку короткими ногтями, глаза его метались из одного угла в другой. Вера в лучший исход тлела, сознание уплывало, хотелось просто всё отпустить. Чувства пустоты и страха заполнили комнату. Но образ статного, чуть грустного мужчины, светлая фигура которого прокрадывалась сквозь весь ужас вокруг, создавал атмосферу тепла и спокойствия.  — Иван? Губы мужчины застыли в немом вопросе. Обеспокоенный вид немца удивлял, радовал так же, как и вкрадчивая улыбка прекрасного создания воодушевляла да Винчи. С выражением ужаса, перемешанным с неподдельным счастьем, Иван тут же потянулся вперёд, пытаясь ухватить свой фактический единственный, истинный выход. — Прошу, не уходи… Не уходи! — Брагинский тут же отпрянул. Резкая боль мгновенно стрельнула в темечко, стук сердца давил на перепонки. Всё такое же, как и вчера, только от чего-то больнее. В череп вбили гвоздь, затылок пульсировал, а суставы ныли от напряжения. Из глотки рвался сипящий и сухой хрип. Но, очнувшись, мужчина понял, что в комнате, кроме холода, умиротворённого тиканья часов и его самого - смешно - никого не было. Изношенные и грязные ботинки стояли на пороге двери, а циферблат показывал двенадцать часов дня. Лишь редкий, совсем тусклый блеск солнца мерцал у края пепельницы, освещая четыре затушенные сигареты. Стены были абсолютно пусты, а Брагинский никак не мог понять, так который сейчас час?