Топь

      Я наблюдаю за ней. Слежу за каждым её шагом. Знаю все тайны, которые она тщательно старается от всех скрыть. Сейчас она сладко спит и даже не подозревает, что скоро будет упакована по чёрным пакетам. Во сне она выглядит так мило и безобидно, но я смотрел глубже, заглядывал в заблудшую душу. За яркой, сверкающей и переливающейся обложкой, открытой и манящей, находится гнилое нутро. Она как испорченный фрукт, присыпанный сахаром. Порочная смертная тварь. Её можно спасти только одним способом. И сегодня я пришёл ей помочь. Этой ночью она не закрыла окно, позволив мне попасть в комнату. Её небольшая грудь вздымается мерно и ровно. Сквозь маечку едва заметно выступают соски. Бледная кожа кажется почти прозрачной на фоне простыней винного цвета. Как правило, внешняя красота всегда обманчива. Она улыбнулась во сне, а я лёгким, почти невесомым шагом хищника устремился к её постели. Достал шприц, одним плавным движением вколол иглу в шею медноволосой девушки и медленно надавил на поршень. Её глаза тут же раскрылись. Чёрные, как грех, удивлённые, с чуть приподнятыми внешними уголками. Нечеловеческие. Ладонью я заглушил крик, рвущийся из её груди, и ждал, пока подействует кетамин. Две тёмные бездны вопросительно глядели на меня, спрашивая: зачем же я это сделал, но в ответ мне нечего было сказать. Скоро сама всё поймёт. Она затихла. Затем я аккуратно взял её на руки и вынес из дома. Прямо через парадную дверь. Никто не сможет помешать мне в осуществлении моей благородной и нелёгкой миссии.       Я уложил её в кузов своего старого жёлтого форда. Несмотря на проржавевший пол, он всё такой же добротный. Разве что внутри немного пахнет отбеливателем. Сел за руль и дал задний ход, выезжая по асфальтированной дорожке, рядом с которой росли цветочные клумбы. Вот так просто я вывез её из дома. А утром, когда родные проснутся и не застанут её в своей комнате, будет уже слишком поздно. Во имя Господа, спасителя нашего, я должен очистить планету от этой скверны.       Мир начинал меняться: дороги сужались, асфальт сменился гравием, городские улицы — просёлками. Я увёз её далеко, ведь сегодня девушка будет кричать… О, как она будет кричать! Дальше дороги нет и я вновь поднял её, лёгкую, как пушинку, и пошёл сквозь лес, уверенно и плавно, петляя и перешагивая препятствия, не сломав ни одной веточки. Затем по скалам, усыпанным мелкими лиловыми цветами. И вот я слышу лай. Звук этот прорвался сквозь воздух, сквозь туман и тонкую сетку дождя. Мы уже близко. Постепенно песчаные насыпи среди живописных холмов сменились мягкой торфяной почвой. Здесь начиналось болото. Сочно чавкавшая трясина, над которой плыла нежно-розовая пелена, казалась совершенно бескрайней. Тёмные блестящие озерца багряной жижи время от времени вздувались пузырями и шипели — это «благовонные» газы выходили из бездонных глубин страшной топи. Вот мы и дома. Радостная собака кинулась ко мне с лаем.       — Тише, Ирма, ты разбудишь её. Она уже начала шевелиться. Я рассчитал дозу препарата очень и очень тщательно, ведь заранее знал точную массу её тела. А значит, она вот-вот проснётся. Я уложил девушку на сырую землю, и Ирма тут же бросилась к ней. Принялась обнюхивать и облизывать лицо, тыкаться мордой в шею, вгрызаться в бретельки на майке.       — Подожди, дай ей прийти в сознание. Долго ждать не пришлось. Девушка застонала и чуть приоткрыла глаза, разглядывая сквозь ресницы незнакомое место. Затем резко поднялась на руках, словно в ней пришла в движение какая-то пружина, и осмотрелась по сторонам.       — Святой Отец… Что?... Зачем Вы привезли меня сюда? Я подошёл ближе. Ветер раздувал полы рясы, и я казался огромной чёрной птицей, распростёршей крылья.       — Я спасу твою душу, дочь моя. Ирма вмиг вошла в раж, стала нарезать круги вокруг девушки, виляя хвостом. Глаза её светились в темноте. Из пасти текла слюна.       — Вы… Вы сумасшедший! Судя по всему, этой грешнице до раскаяния было ещё далеко. Но даже это не спасло бы её. Она насквозь пропитана собственным грехом.       — Разденься. Опираясь на руки, которые стали слабыми и непослушными, она попыталась отползти, но то и дело плюхалась наземь. Её била крупная дрожь, а вместо слов из горла вырывались только всхлипывания. Ирма зарычала, вздыбив шерсть на загривке, оголила жёлтые клыки, заставляя девушку замереть от страха.       — Разденься. Она еле встала на ватные ноги, покорно сняла майку, затем, пошатываясь, неуверенно сняла стринги.       — Пожалуйста. Святой отец. Отпустите меня. Я никому не расскажу. Я улыбнулся, когда задрожали её красиво изогнутые губы, грешные губы, вызывающие у всех лишь одну мысль — о жарких бесстыдных поцелуях. Волосы водопадом спадали по её плечам, прикрывая грудь, и спускались аж до талии. Нельзя быть такой красивой. Я подошёл совсем близко.       — Ляг на землю и раздвинь ноги.       — Нет, прошу… Она зарыдала ещё громче, захлёбываясь нескончаемыми спазмами.       — Выполняй волю Божью! Девушка упала на колени и сжала ладони в молитве.       — Умоляю, Святой отец! Я хочу домой, пожалуйста, отпустите меня! Я наклонился. Крепко сжал её подбородок, чтобы заставить посмотреть в глаза.       — Ляг. Раздвинь ноги. И покажи, чтó ты делала вчера вечером. Кусая губы до крови, она легла, развела ноги и дрожащей грязной рукой начала совершать абсолютно непристойные телодвижения.       — Введи пальцы внутрь. Зажмурив глаза, так она и сделала. Тем временем Ирма лизала её щеки, губы с капельками крови, опаляя зловонным дыханием. Шершавый язык терзал соски и живот.       — Убери руку. Девушка убрала и, закрыв лицо ладонями, откинулась на почву с большим количеством полуразложившихся растительных остатков. Ирма пыхтела и виляла хвостом, быстро слизывая влагу между розовых складок. Зубами прикусывала клитор, заставляя девушку взвизгивать от боли и дёргаться. Эта псина просто с ума сходит от телесных жидкостей.       — Хватит, хватит Ирма, не увлекайся. Эта девушка слишком грязная. Кое-как оттащив собаку, я склонился к лицу распутной девицы.       — Ну, а что ещё ты делала. М? Её глаза тут же расширились, она попыталась отползти, но я сел сверху и сжал шею, не давая возможности шевелиться. Ирма радостно лаяла и скулила, затем принесла в зубах какую-то палку, довольно корявую и местами прогнившую.       — Игрушек у меня нет, но это сгодится, для удовлетворения твоих низменных желаний. Она хрипела, не в силах произнести ни слова. А я, удобно расположившись, приставил находку Ирмы к её раскрасневшемуся влагалищу. Надавил. Девушка махала руками, билась в истерике, а сучковатая толстая палка всё никак не хотела входить. Пришлось приложить больше силы. И когда она, наконец, немного проникла в тело этой похотливой шлюхи, я услышал отчетливый хруст рвущейся плоти. Кровь хлынула щедро, обагрила святую болотную землю.       — А-А-А-А-А… Ублюдок! Чтоб ты сдох, мразь! Вот, теперь она показала облик, что скрывался за милым личиком. Девушка начала извиваться с нечеловеческой силой, пыталась оттолкнуть меня ногами, руками, головой. Тем временем, я всадил обрубок дерева ещё глубже. Девушку вырвало кровью. Всё тело покрылось липким холодным потом. Глаза закатывались. Она дёрнулась и захрипела, будто слова царапали глотку. Тело одеревенело и стало неподвижным, только ногти беспомощно чиркнули по близлежащему камню. Неудивительно, что девчонка не могла даже пошевелиться — болевой шок полностью лишал координации движений на несколько минут. Намотав длинные девичьи волосы на кулак, я поволок её по грязи.       Нужно показать ей свой дом. Точнее, это не дом, а полуразрушенная церковь. Алтарь, что стоял на возвышенности, почти невредим, хоть и забрызган кровью. Я подготовил всё заранее: пакеты, чемодан с инструментами, банку с серной кислотой. Уложил её на пол рядом с жертвенником. Взял римские гвозди и молоток. Один точный удар — и чёрная сталь насквозь пробила её ладонь. Девушка тут же пришла в себя. Раздался оглушительный крик боли и безысходности. Вытянув вторую руку, прижал ногой запястье. Не обращая внимание на вопли, прибил к полу вторую ладонь. Со стопами проделал то же самое, но тут пришлось приложить больше усилий, чтобы пробить плюсневые кости. Девушка выкрикивала грязные ругательства, угрожала, затем умоляла отпустить. Но мне это было абсолютно неинтересно. Я открыл ящик с инструментами, вытащил один из предметов и развернулся к ней. То, что она увидела в моих руках, заставило её закричать — испустить протяжный, дикий, отчаянный крик. Я устроился между ног грешницы. Опустил пальцы в месиво из грязи и крови. Нащупал клитор. Неторопливыми, но решительными движениями полоснул лезвием, срезав сначала его, затем половые губы. Девушка уже не кричала, только прерывисто дышала, взирая на херувимов, изображённых на своде церковного потолка. На её ногти, покрытые ядовито - красным лаком, невозможно было смотреть. Поэтому я вырвал их плоскогубцами. С мясом. Один за другим. Она ещё в силах моргать. Отлично! Взяв стеклянную банку, плеснул содержимое ей на лицо. Кислота шипела, а нечестивица взвыла как раненый зверь — надо же, ей всё ещё больно. Как духовный отец, я помолюсь за эту развратницу. Но как законоучитель, я обязан её покарать… Ради её же спасения.       Лезвие сверкнуло в полутьме. Я коснулся её кожи холодом стали. Это было последнее ощущение, потому что секунду спустя она уже лежала на полу с горлом, перерезанным от уха до уха, отточенным, как бритва, кинжалом. Брызги крови окропили алтарь. Послышался последний всхлип, сменившийся тишиной. Да возвратится грешница в ад.       Аккуратно вскрыв живот, я вычистил всё внутри и отложил в сторону. Ирма очень любит потрошки. Конечности по пакетам — с ними бульон получается наваристым. Большего мне не нужно. Остальное скоро окажется в густой вонючей жиже, в холодных объятиях вечно голодной топи…       Я долго читал молитву. Но ночь не может длиться вечно. Какой бы бесконечной она ни казалась, какой бы тёмной ни была, за ней всегда следует рассвет нового дня. Я поднялся с колен, когда блекло - зыбкий свет забрезжил за окном. Освятив свой Форд изнутри от духа девчонки, тщательно вымыл всё отбеливателем. Не могу позволить себе сидеть без дела. В этом мире ещё много подобных тварей!       Я никогда не знаю, куда Бог приведёт меня на этот раз. Но чувствую, что теперь должен понаблюдать за тобой. Ты ведь сейчас читаешь. Верно?..