Трагический изъян

Она нервничает, но старается этого не выдать — пальцы чуть сильнее сжимают ручку чашки с чаем, губы сложены в линию слегка тоньше обычной, голос немного выше привычного тона. Вин заметил её состояние ещё полчаса назад, едва увидев Амели в выходящем из офиса потоке белых воротничков, и всё ждал шанса ухватиться за соломинку и вытащить чёрную вязкую суть её беспокойства. Возможно, зря. — Религии говорят, что мы прокляты с рождения, — Амели резко разбивает послеполуденную умиротворённость летнего сада, — точно бракованные вещи — сломаны ещё до начала полноценной жизни. А что говорит психология, доктор Рихтер? Вин замирает. Хоть он и принял тот факт, что Амели стала почти постоянной причиной нового и удивительного, подобный вопрос даже не входил в список его ожиданий. Зато входил в список закрытого, запретного, запертого далеко даже от самого себя — куда должно быть заключено все несовершенное. Эту комнату нельзя открывать, из неё выпорхнут на волю ядовитые миазмы, польётся наружу и осядет повсюду мерзкими пятнами отвратительность несовершенства. Вин прячет свои неровные швы в сумраке концертных залов, скрывает трещинки за классическими полотнами, а посторонние шумы за величественностью симфоний. Вину страшно до сбитого дыхания, волнительно до покалывания в ладонях и пьяняще сладко до головокружения от того, как он все ближе к тому, чтобы бросить все свои изъяны под ноги Амели, стоя подле неё на коленях. На этот раз со всем сердцем — полностью и бесповоротно. Это безумно жутко и безумно маняще. Вин думает, что психологу-психиатру не пристало быть одержимым подобной идеей фикс. — Что нет никого совершенного, но это не проклятие. Потому что всегда можно притвориться идеалом.