Чисто лексически

– Ты чрезмерно бурно реагируешь. Эрвин вымораживал. Большую часть времени ему хотелось съездить по роже. Леви не понимал, в чем проблема, пока не выявил закономерность: кулаки начинали чесаться, едва Эрвин открывал рот. Дело не в том, что он говорил. Как – это главная проблема. Этимологически Леви понимал: «чрезмерно» – «очень» для любителей выебнуться. Хотя Эрвин не выебывался, просто смотрел на него через стол. Потом на бумаги, лежащие перед ним. На Леви. Цеплял согнутым пальцем кончик носа и снова – на бумаги; как будто те ему суфлировали или что-то типа того. – В любом случае, это приказ. Мы уже все обсуждали. Я говорю – ты делаешь, – Леви делал. Лицо, без слов говорящее Эрвину, куда он может идти со всей своей армейской выучкой и желанием навязать Леви субординацию. – Я понял, я мамка-утка. – Ты справишься. – Знаю. Фарлана и Изабель как-то научил. Кольнуло. Эрвин нахмурился. У него были выразительные глаза, но Леви считал, что брови Эрвина могли бы справиться и без них. – Это не совсем идентично, – и он бы даже посодействовал такому эксперименту. – Ага. Разрешите съебаться? – Эрвин снова посмотрел на него. На этот раз укоризненно – этот взгляд входил в хит-парад. Он бил рекорды частотности, уступая только разочарованному взгляду и взбешенному взгляду. – Мне иногда кажется, что твоя жизненная энергия зиждется на ругательствах, – это была правда. «Хуй» и морфология могли заменить Леви лексический запас. Эрвин покачал головой и махнул на дверь, мол, свободен. Леви стянул губы, но ничего не сказал. Ушел, чтобы посмотреть из окна коридора на новобранцев, которых ему и Дите предстояло тренировать посменно. Зиждется. Контекстно понятно, но Леви слышал это слово впервые. Он умел писать и читать, потому что это необходимые для выживания навыки. Иногда он, – теперь чаще, чем раньше, – читал заметки в газетах. Но там не писали ничего типа «эквилибристика» (Заканчивай с эквилибристикой и признайся, что покидал штаб без разрешения), «аллюзия» (Твое лицо сейчас – аллюзия на Армагеддон) и «зиждется» (Было только что). С Эрвином он чувствовал себя идиотом. – Культурный барьер, – Ханджи поправила очки. Леви не хотел с ней дружить. Он не хотел дружить с кем-либо вообще, но половина разведкорпуса его недолюбливала, половина боялась. Может, эти круги Эйлера даже пересекались. Точками за границами множеств оставались Эрвин и Ханджи. Она продолжила: – Это неудивительно, учитывая, откуда ты, – как тактично. – Всегда можно спросить. – Спросить что? – Спросить, что значит… например, что? Что-что. Леви закатил глаза. Идиотский разговор. *** – Как продвигается? – Эрвин вызвал его, чтобы это спросить. Он вообще вел себя странно. – Пока всего два трупа. Эрвин вздохнул. – Не смешно, Леви. Травмы неизбежны, но никто еще не сворачивал себе шею на тренировках. – Я имел в виду, что придушил двух самых охуевших. – Леви. Когда Эрвин вот так устало подпирал пальцами виски, то начинал бесить еще больше. – Все нормально. Они не безнадежны, – Эрвин пошевелил губами, получилось беззвучно, но Леви все равно разобрал: «Как и ты». – Главное, чтобы ты не относился к этому индифферентно. Хотя бы не показывал. Новобранцы… – Боже, блять, Эрвин, – тот поднял голову. Он правда выглядел удивленным. Всего на секунду, но выглядел. – Что? Ничего. Захотелось зажать переносицу. – Ты можешь использовать слова попроще? Где ты вообще, блять, выучился. Эрвин свел свои глаза-брови. – Мой отец был учителем. – А моя мать была шлюхой, – выражение лица Эрвина стало одновременно разочарованным и вопрошающим: он явно не понимал, издевается ли Леви над ним или платит откровенностью за откровенность. А потом понимание – от него Эрвин улыбнулся, и Леви захотелось ему врезать. – И часто? Желание превратилось в необходимость. – Что? – Часто меня не понимаешь? Постоянно. Взять бандита в армию и спустя несколько месяцев доверить ему зеленых солдатиков. Тебя, Эрвин, не понимает весь разведкорпус. – Мы теперь будем это обсуждать? Эрвин покачал головой. Засранец не перестал улыбаться, но ничего не ответил. *** – Дай-ка, – Ханджи потянулась к листу. Леви вскинул руку над головой. Ханджи рассмеялась. – Ты правда думаешь, что хоть кто-то не достанет, коротышка? Леви отпрыгнул и оскалился. Разумеется, не достанет, он же сильнее. Ханджи нашла его после ужина в законное свободное время. Леви изучал свой «Список идиотских слов Эрвина Смита». У разведкорпуса, оказывается, была библиотека: никудышная, полная невразумительного старья; некоторые книги разваливались в руках, но она была. А в ней был «Большой толковый словарь». Он тоже разваливался, поэтому страницы приходилось переворачивать обеими руками. – Только не говори, что там стихи твоего сочинения. – Совсем сдурела? – он сел обратно. Ханджи рассмеялась и плюхнулась рядом. Теперь они вдвоем сидели на ступенях и смотрели на конюшни. Леви сложил список и спрятал его за пазухой. – Любовное письмо? Леви даже отвечать не стал. *** Эрвин все еще раздражал. Пресловутое «все еще». Шел второй час ночи, у Леви болели глаза, а в голове стоял неприятный шум, но они все еще сидели над документами в кабинете Эрвина. Точнее, Смит сидел над документами, а Леви над отчетами, потому что на их проверку у Эрвина не хватало времени. Когда Леви уронил скорбное «почему я?», Смит пожал плечами. А почему не ты? Леви убрал со лба челку, потянулся. Стул, на котором он сидел, был тяжелым. Достаточно, чтобы вытянуть ноги и сложить их на столешницу. Стало бы гораздо удобней. Леви съехал вниз по спинке стула и задрал колено. Смит посмотрел на него, качнул подбородком, совсем невыразительно свел брови. Это было – нет. Леви закатил глаза. Это было – а то что? Он закинул ноги и цапнул столешницу пяткой. – Леви. – Блять, Эрвин, отсоси, – Леви произнес это устало, а не зло. – Я потом вытру твой сраный стол. У тебя тут такой срач, что песок его… Ну же. Это тупое слово. Третий столбик, строчка ближе к верху. – … гармонизирует. Окей? Эрвин посмотрел на него как-то странно, долгим взглядом. *** Это начинало увлекать. Возня со словарем как будто больше не имела отношения к намерению кому-то (Эрвину) что-то доказывать. Попадались сложные слова, которые можно было заменить простыми. Но чаще попадались слова-оттенки, которых он не знал. Леви читал примеры употребления, запрокидывал голову и представлял, как бы использовал это слово Эрвин. Или Ханджи. Но чаще Эрвин. Эрвин из фантазий обычно выглядел нелепо. Он карикатурно сводил свои глаза-брови, глядел прямо на Леви и выдавал: Анабиоз! Фантасмагория! Незыблемость! Слова Эрвин-из-фантазий почему-то всегда выбирал фундаментальные. Которые падают к тебе на грудь и не дают дышать. Хотя после очередного вечера за документами – Леви тогда расщедрился на принести чай и вымыть для Смита яблоко – Эрвин-из-фантазий стал мягче. Он сидел в кабинете, в той позе, в которой Леви видел его чаще всего, спиной к черному окну; лицо у этого Эрвина было печальное, а смотрел он куда-то мимо, на дальнюю стену. Такой Смит мог уже тише сказать: Уветливость, упоение, незапятнанность. Леви представлял, как псевдо-реальный Эрвин входит в его комнату и спрашивает, что он делает. А Леви отвечает: – Я фантазировал о тебе. – Что? – Ты спросил, что я делал вчера после ужина вместо этого, – Леви качнул пачкой бумаг. Он обещал закончить вчера, но не закончил. Эрвин-не-из-фантазий выглядел растерянным, он приоткрыл рот, как будто собирался что-то сообщить Леви, но потом передумал и тонко сжал губы. – В каком смысле фантазировал? – Представлял тебя в разных положениях. – Обстоятельствах или позах? Тут уже растерялся Леви. То, что Эрвин-из-фантазий сидел на своем стуле – это поза. Все остальное – обстоятельства. Обстоятельств и поз по сути было по две штуки. Поэтому он честно ответил: – И то и другое. У Эрвина изменилось лицо. Леви решил, что зашел слишком далеко в этой провокации. – Это не то, о чем ты подумал. – Разумеется, – Смит вдруг стал уверенней и откинулся на спинку стула. Леви почувствовал себя идиотом. – Я это, – Леви приподнял отчеты, – оставляю здесь. Бывай. Смит остановил его у двери, на этот раз окликнул негромко. Леви обернулся, он напоролся на взгляд, не входящий в хит-парад. Это был заискивающий взгляд. – Я тоже. – Чего? – Тоже представлял тебя в разных положениях. Леви не нашелся: он сильнее растерялся. Поэтому просто излишне шумно закрыл за собой дверь. *** Вылазка получилась средней паршивости. На следующий день они оба были подавлены, но это нисколько не уменьшало количество бумажной работы, которая предстояла после расхода финансирования. Эрвин попросил: – Леви, подай, пожалуйста, с верхней полки… там перевязанная стопка, – он указал на угловой шкаф. Смит выглядел устало и хмуро, он точно не хотел подшутить над Леви. Поэтому тот ответил спокойно: – Давай ты сам, – пришлось бы передвигать стул, вставать на него и тянуться, и, короче… Но Эрвин нахмурился. – Почему? Ты ближе сидишь. Ладно, хуй с ним. Леви поднялся и поднял за спинку стул, переставил к шкафу – пришлось встать сапогами. За спиной Смит негромко произнес. – Я не подумал. Леви обернулся и поймал этот взгляд снова, заискивающий, неуместный взгляд. Он слез и положил бумаги на стол. Эрвин виновато улыбнулся, но взгляд никуда не исчез. – Не подумал, что тебе высоко. Леви поднял брови. Эрвин посмотрел на его руку, все еще лежащую поверх перевязанных отчетов годовалой давности. – Что ты такой крошечный. – Я тебе сейчас двину. Эрвин улыбнулся. Он был невероятно доволен собой еще несколько секунд, потом как будто вспомнил про бумаги, про потери. В выражение его лица снова просочилась печаль, поэтому Леви остыл. *** Это начало повторяться. Речь не о «низких» шутках, а о том самом взгляде. Ханджи говорила, что у Леви острый, дурной язык, оказалось, что у Эрвина язык еще дурнее и острее. Он часто делал Леви, оставляя за собой последнее слово, после которого единственное, что оставалось – сделать отстраненный, снисходительный вид. Смит занимался той самой эквилибристикой. Паяц. Они переругивались. Они смотрели друг на друга через стол. Леви приносил Эрвину чай. Иногда он оставался, даже когда его часть работы была окончена. Просто сидел, смотрел то на Смита, то на черное окно, пил, держа чашку за края. *** – Ты проспал. Эрвин снова попросил поехать с ним во внутренние стены. – Я не проспал. – Профантазировал? – Ты и представить себе не можешь. Эрвин улыбнулся, повернул голову в сторону приближающегося к ним экипажа. – Это ты так думаешь. Леви понял. Кристально ясно: они не переругивались, они флиртовали. *** Все случилось в той поездке. Ну как все. Случился только поцелуй, но для Леви это было всем: не из романтичной натуры, а из ставшей еще более кристальной ясности. Он стал инициатором, потому что все их перебрасывания словами превратились в незрелый фарс. Комнату они сняли одну на двоих, с раздельными кроватями и хлипким комодом. Пространство этажа было разграничено по-дурацки, комнаты были узкими, а кровати зачем-то стояли поперек. Чтобы пройти к окну мимо них нужно было буквально вжаться в стену. Леви сидел с ногами на кровати, Эрвин пошел и вжался. Он что-то говорил при этом, что-то ужасно раздражающее. Леви быстро встал на матрасе в изножье кровати, упер в стену над плечом Эрвина открытую ладонь. Зажал его еще сильнее. Оглядел лицо и вот тогда поцеловал. Недолго, но уверенно. – Надоело нереализованное напряжение, – пояснил он, когда отодвинулся и открыл глаза. Смит уже не выглядел удивленным. Он уже вытащил из штанов рубашку Леви, потрогал поясницу, спину, качнулся, коленями уперевшись в спинку кровати. Леви отпрянул, и рука Эрвина напряглась: не отпустил. – Я еще не все реализовал. Леви посмотрел на часы. Они висели над комодом. – Хочешь сказать, у тебя реализации всего на двадцать минут? С того самого момента, как Эрвин заглянул в его измаранное в луже лицо, реализации у Леви скопилось куда приличней. Она капала, пока Леви заваривал им обоим чай в ночи, пока Эрвин без слов доказывал ему, что он тот, за кем можно идти, пока Леви, просыпающийся с утра в кресле, обнаруживал, что укрыт курткой, пока Эрвин разыгрывал фигляра, пока они сидели в тишине, и еще множество таких пока. – Что ты, – Смит расслабил руку. Леви сполз с кровати, заправляя рубашку обратно. Идиотский прием. Идиотские деньги идиотских идиотов. *** – Эта хуйня в меня не влезет, – сказал Леви. Он в расстегнутых штанах сидел на коленях у Эрвина в его спальне, и они оба смотрели вниз, к Смиту в штаны. – Даже не мечтай. Лучше я тебя трахну. – Ты только что косвенно назвал свой член маленьким, – Эрвин задушенно хихикнул. Глаза у него были темными, он поцеловал Леви в плечо сухими губами, погладил бока. – Пропорциональным. Давай так, – Леви не повелся на провокацию, он сдвинулся, сунул руку вниз к Эрвину, сгреб в ладонь мошонку и обхватил член, принялся дрочить, глядя в лицо, потом напористо полез целоваться. Смит не дался, опустил голову к шее и приткнулся, шумно задышал. Его податливости хватило на минуту с лишним. – Погоди, Леви, – Эрвин обхватил за спину и развернулся, подобрался, уперев колено в кровать и бережно уложив Леви на одеяло. Посмотрел, стащил с него штаны с трусами и налег сверху так, что Леви охнул. – Не… – Смит хотел сказать «не бойся», но прикусил язык, – …не будь таким категоричным. Давай попробуем. – Ты об этом фантазировал? Давай без сраного давай, – прозвучало не слишком убедительно – Эрвин гладил, целовал ребра. – Да. У меня есть масло. – И нету совести. – Нету слова «нету», – взмыленный Леви глянул разъяренно, потом откинул голову на одеяло. Как, оказывается, приятно дать Эрвину себя тискать: губами, руками. – Если ты озвучиваешь слово, то оно автоматически есть. Парадокс, – Леви запустил пальцы в волосы Смита и потянул его голову вниз, но тот выпутался. Сначала встал за маслом, только потом дал надавить себе на затылок. Вцепился в бедра, вжав одну ногу Леви в кровать, взял в рот, погладил скользкими пальцами, и Леви подумал, что хуй с ним, может, ему и правда не стоит быть таким категоричным. *** – Что это? Это случилось. Эрвин Смит нашел «Список идиотских слов Эрвина Смита». Леви уже забыл про этот листок, используя его, как закладку для словаря. – Там написано. Эрвин смешно хмурился. Он выглядел комично сосредоточенно, сидел в потемках на кровати, скрючившись над разваливающейся книгой. Леви встряхнул форму, развесил рубашку на спинке стула. – Почему идиотских? – Эрвин поднял голову, а Леви обернулся. Смит был... Эрвин-командор и Эрвин-сидящий-в-трусах-на-кровати. Второй был менее уверенным, осторожным, внимательным и иногда парадоксально наивным. – Ты не помнишь? – Леви бы не удивился. Он залез на постель и выпутал листок к себе в руки. Конечно, Смит мог не помнить, но тот вдруг изменился в лице. – Помню, – он улыбнулся и погладил Леви по голове. Ласка была такой светлой, что Леви даже не стал делать вид, что ему не нравится. Он сунулся под ладонь, забрал книгу: ее пришлось кощунственно переложить на пол. – Ты меня тогда бесил. – А теперь? Леви и сам не знал, что теперь. Не мог определить лексически, хотя прочел весь словарь. Или мог, но боялся: снова есть, что терять. – Свет погаси. Эрвин послушался, зашуршало одеяло. Они полежали в темноте. – Эрвин. – Что? – Ты знаешь что. Леви услышал в следующих словах улыбку. – Можешь положить закладку в своей книге на нужной странице. Они полежали еще. Чем дольше лежали, тем меньше эта затея казалась ребячеством. – Ладно. Только ты тоже, – Леви развернулся, уложил руку под голову. – Конечно, – Смит посмотрел на него. Глаза уже привыкли к полумраку, поэтому можно было разглядеть серьезное лицо Эрвина. – Я тоже, Леви.