Споёшь мне?

Взрослая жизнь со всеми её проблемами часто похожа на змею, заглотившую собственный хвост. Один день перетекает в другой, другой в третий, все вместе они сливаются в месяцы, вынуждая повторять набор действий. Снова и снова, тщетно надеясь на изменения. Просыпаться от мерзкого звонка будильника, отмахиваться от желания прихлопнуть его подушкой, искать что-то съедобное в холодильнике и наскоро забрасывать это в желудок, толкаться среди толпы всю дорогу до работы, влезать в костюм, в котором жарко что летом, что зимой, тарабанить свои реплики и стараться не думать о себе как о последнем кретине - есть работы и похуже, если честно - терпеть замечания режиссёра, облегчённо вздыхать, когда стрелка часов добирается до нужной отметки, толкаться среди толпы всю работу до дома, искать что-то съедобное в холодильнике и забрасывать это в желудок уже без лишней спешки, включать будильник и надеяться, что завтрашний день будет лучше. Или хотя бы немного другим. Немного другое ему обеспечивают дети и Усахара, который устраивает хаос едва ли не каждую секунду своей жизни. Но, стоит признать, этот хаос иногда бывает весёлым. Пусть Куматани в такие моменты и ощущает желание оторвать ему голову, а потом приделать к костюму вместо заячьей. Временами взрослая жизнь становится похожа на спираль, которая раскручивается и несётся вверх хоть немного. Руководство решает сжалиться и поднимает им зарплату, они с ребятами идут в бар, прихватив с собой даже Урамичи, который всем своим видом выражает смирение и принятие, на съёмку приходят дети, которые ведут себя прилично и не пытаются разнести площадку и друг друга. Или он слышит, как поёт Икэтэру. Куматани чувствует, что жизнь несправедлива, потому что с таким голосом нужно быть где угодно, только не на детской передаче, исполнять песни, которые могут и должны стать хитами, а не напрягать связки ради кучки детей. Если подумать, каждый из них должен быть где-то в другом месте. Кроме Усахары, которого опять пинками приходится выгонять на съёмочную площадку, а потом спасать от гнева Урамичи. Сейчас Куматани делает это без особого энтузиазма, потому что в его ушах всё ещё звучат строки, пропетые мягким и в то же время сильным голосом. Тут немудрено и самому забыть о времени выхода. Икэтэру имеет над ним какую-то особую власть, сам об этом не знает, а Куматани ничего менять не собирается. Ни у кого из них нет времени на личную жизнь, о чём постоянно напоминает Утано, которая во время обеденных перерывов уныло листает ленту в соцсетях. Икэтэру никогда не поёт вне площадки, ограничиваясь бессвязным мурлыканьем себе под нос во время задумчивости и отговариваясь тем, что бережёт связки, которым и так несладко, и Куматани пару раз доходит до того, что ищет в интернете какие-то старые записи. Он чувствует себя слегка одержимым и всё равно не может не слушать, не ловить каждую ноту, каждую перемену в голосе, который умеет быть чуть ли не интимно-хрипловатым. Да. Так при детях точно не попоёшь. И не скажешь, что человек, который порой выглядит наивным и рассеянным, может быть совсем другим. До горячей дрожи притягательным. О невозможности заводить отношения на работе Куматани не думает. Он вообще ни о чём не думает, когда его тело пронизывает этой мягкой невидимой волной, когда пол уходит из-под ног и хочется закрыть глаза, чтобы раствориться в звучании. У них с Усахарой неожиданно схожая проблема, только даже Усахаре с его весёлым идиотизмом проще понравиться девушкам, чем Куматани понять, как подобраться к парню, который выкладывается до такой степени, что ни на что иное у него попросту не хватает сил. Когда Икэтэру заболевает, Куматани ловит себя на неожиданно сильном желании навестить. Просто так, без подтекста - в конце концов, они коллеги, а без "братика-певца" передача никогда не будет полной. Икэтэру дети обожают, он отдаёт им всего себя и после мучается мигренями или, морщась, пьёт что-то специальное для горла. Куматани не разбирается в том, что пьют певцы. Он просто хочет, чтобы этому человеку было немного легче жить. - Дага спит, - вполголоса поясняет его сестра, открывая дверь. Куматани в первую очередь подмечает их сходство и лишь во вторую произносит про себя четыре буквы, складывающиеся в имя. К сожалению, они не настолько близки, но мысленно звать Икэтэру по имени всё равно доставляет удовольствие. - Понятно. - Что-то передать? - девушка смотрит на него так пристально, словно проникает в самую суть без особых усилий, и Куматани, лицо которого обычно сохраняет чуть усталую серьёзность, чувствует, как начинают гореть уши. - Ничего. Пусть поправляется. А ещё он чувствует внимательный взгляд спиной, когда спускается вниз по лестнице, и искренне радуется, что не притащил лекарства или что-то, что могло бы понравиться Икэтэру. Так было бы ещё более заметно. - Я всё ещё не понимаю, как нравиться девушкам, - ноет Усахара на следующий день, едва не падая лицом в свой опустевший стакан. Куматани, не понимающий, как можно напиваться до такого состояния, лишь качает головой и делает глоток. Сегодня их здесь только двое, потому что остальные отказались, но Куматани уже настолько привык пропускать эти сетования мимо ушей, что даже не слушает и не отвечает скептически, мол, никак. Они повторяли этот разговор десятки, сотни раз и всё равно ничего не меняется. - ...а ещё Икэтэру звонил и... - Что? К счастью, Усахара достаточно нетрезв, чтобы не заметить этот нездорово повышенный интерес. - Икэтэру, говорю, режиссёру звонил. Уже завтра хочет выйти работать. Вместо того, чтобы допытываться, Куматани лишь качает головой. Им всем нужна эта работа, но не до такой же степени, чтобы измываться над своим здоровьем. - Так вот, та девчонка... Вечер стремительно превращается в рутину, от которой не спасает даже алкоголь. Икэтэру действительно на следующий день появляется на работе: Куматани, пользуясь прикрытием в виде медвежьей головы, рассматривает его внимательнее, чем следовало бы. Бледный, круги под глазами, то и дело покашливает, прикрывая рот узкой ладонью, но широко улыбается, говорит, что по всем скучал, и неожиданно оказывается очень близко. Слишком близко. В костюме и так жарко, а теперь становится ещё хуже. - Рад тебя видеть, - в голосе Икэтэру всегда ни капли лицемерия, он действительно любит свою работу, пусть иногда она вытягивает все силы и волю к жизни, и действительно любит своих коллег, пусть некоторые действуют на нервы. Одного из этих коллег Урамичи, загнав в угол, чихвостит так, что должно быть слышно даже на площадке. - Я тебя тоже, - искренне отвечает Куматани и с чистой совестью игнорирует доносящиеся из угла истошные вопли о помощи. Жизнь иногда выписывает такие повороты и подкидывает такие случайности, что фильмы нервно курят в сторонке. Куматани ловит себя на этой мысли в тот момент, когда возвращается из магазина, решает срезать через пустую детскую площадку и наталкивается взглядом на радостно прыгающий по невысоким сугробам белый силуэт. Саюри встречает его радостным лаем, а её хозяин - вымотанной, но неизменно тёплой улыбкой, от которой ёкает где-то в груди. - Как-то вы припозднились, - замечает Куматани и присаживается на корточки, чтобы потрепать собачьи уши. - А тебе и вовсе стоило бы поберечь здоровье. На дворе не лето. - Я знаю, - Икэтэру выглядит действительно пристыженным; покопавшись в кармане куртки, он вытаскивает шарф, обматывает его вокруг шеи и кивает в сторону качелей. Куматани на качелях не сидел, кажется, уже лет сто, но сейчас ставит пакет с продуктами на землю и послушно садится. Икэтэру отпускает собаку с поводка, наблюдает за тем, как она уносится вдаль, а затем неожиданно произносит: - Я нервничаю. - Что-то случилось? - вопрос слетает с губ моментально, и, чтобы скрыть свою неловкость, Куматани лезет за сигаретами. Икэтэру мнётся, кусает губы - зря, рассеянно подмечает сознание, красивые - сомневается и в конце концов разводит руками. - Концерт. Тот, что на следующей неделе. - Ерунда, - уверенно произносит Куматани и делает первую затяжку, впитывая лёгкими горьковатый дым. - Вы с Утано отлично справитесь. - Утано - может быть, - в голосе Икэтэру проявляются неуверенность и лёгкое отчаяние, ещё и хрипотца, которая на сей раз кашлем не сменяется. - А я чувствую себя так, словно полоскал горло наждачной бумагой. Мне нельзя подвести ни её, ни вас, ни детей. Куматани молчит ещё немного, бездумно глядя в тёмное небо, где начинают кружиться снежинки, и поворачивается к Икэтэру. - Попробуй. - А? - Икэтэру забавно округляет глаза и заставляет тяжело вздохнуть. Не то от неудовольствия, не то от осознания собственных чувств к этому человеку, который, сгорбившись, сидит на скрипящих качелях, верит во всякую ерунду вроде внеземных цивилизаций и не может поверить в то, что отлично справится. - Попробуй что-нибудь спеть. Хоть потренируешься. Под взглядом светлых глаз Куматани уже успевает подумать, что это было чертовски плохой идеей, и в следующую секунду Икэтэру расправляет плечи. От него можно ожидать чего-то из обычного репертуара передачи или из того, что предназначено для концерта, но... - We walk through the fire, - Куматани едва не обжигает пальцы, заслушавшись, и не замечает, как сероватый пепел падает на снег под ногами, - is there a way out, is there a way out? Хрипотца никуда не девается и в то же время голос Икэтэру не портит, он всё ещё проникает в самую глубины души, танцует напрямую на нервах и заставляет сердце биться быстрее. Это что-то личное и сокровенное, что-то, что позволяет узнать другого человека лучше тысячи слов. Было бы странно, не говори любимая музыка об Икэтэру лучше всего. - У тебя отлично получается, - заявляет он, когда повисает тишина, и получает в ответ неопределённое фырканье. - Иногда мне кажется, что ты будешь хвалить, даже если я спою отвратительно и не попаду ни в одну ноту. Куматани позволяет себе едва слышный смешок. - Вот уж нет. И он говорит правду, потому что знает, как для Икэтэру важно сделать всё правильно. Идеально, если получится. И даже если с первого раза не будет получаться. Он улавливает шорох - это Икэтэру придвигается ближе и их локти почти соприкасаются, игнорируя холодный металл качелей. - Я знаю, что ты приходил, когда я болел, - в его голосе ни упрёков, ни претензий, лишь чистый незамутнённый интерес, почти детский. Куматани чувствует себя на фоне этого любопытства безумно старым и уставшим. - Спасибо. Он не успевает ничего ответить, потому что Икэтэру - Дага - оказывается неожиданно так близко, что его дыхание лёгким белым паром оседает на губах. Они целуются под падающим снегом, их разница в росте скрадывается качелями, будь они благословлены отныне и навсегда, где-то неподалёку раздаётся звонкий лай Саюри и Куматани чувствует себя так, словно его сейчас вот-вот разорвёт изнутри неожиданно сильной мешаниной эмоций. - Мне нужно вернуть собаку домой, - тихо замечает Икэтэру, и то, как движутся покрасневшие разом от холода и поцелуя губы, едва не заставляют пропустить все слова мимо ушей. - И?.. Икэтэру терпеливо вздыхает, словно собирается долго и нудно растолковывать очевидные истины несмышлёному ребёнку. Непривычно быть не на объясняющей стороне. - И потом я буду свободен. А завтра у нас выходной. Он не договаривает, но Куматани кожей, под которой вспыхивает пожар, чувствует, к чему всё идёт, жмурится до кругов под веками и целует его снова. Нетерпеливее, прижимая крепче к себе через дурацкий металл и мороз, через одежду и шарф, который колет подбородок. Саюри, прискакав, отряхивает рядом лапы от снега, её хозяин смеётся, встряхивая тёмной чёлкой, и шепчет на ухо, что будет ждать звонка или сообщения. Куматани долго смотрит в экран телефона, не решаясь сделать первый шаг навстречу новому и неизвестному - с возрастом это становится всё сложнее - и ещё дольше не может дождаться, когда пройдут обещанные полчаса. Голос Икэтэру будоражит не только в пении, и эти воспоминания хочется унести с собой в могилу. Как и бледную линию плеча, слабо освещённую уличным фонарём через окно, россыпь веснушек на коже, их общую неуверенность, быстро сменяющуюся жаром и притяжением. Всё, оказывается, совсем просто. А потом совсем хорошо. Утром Дага что-то музыкально мурлычет себе под нос, пока готовит завтрак, и Куматани кажется, что вместо спирали его жизнь несётся чётко вверх выпущенной умелой рукой стрелой.