Искупление

Дазай чувствует себя по-настоящему отдохнувшим. Пробуждение дается ему как никогда легко, словно после многочисленных лет бессонницы или рваного сна ему удалось выжать из этой ночи полноценные восемь, а то и больше, часов отдыха. Только очертания комнаты не напоминают ему свою – это вообще сомнительно можно назвать комнатой. – Хорошо поспал? Впервые за четыре года, – голос отдается эхом, наверное, из-за голых стен и отсутствия мебели в этом прогнившем… погребе? Осаму молчит. Собирает после сна все мысли в единое целое, по крайней мере старается. Взгляд скользит по рядом лежащему пустому шприцу, а затем устремляется на бывшего босса. Босса Портовой Мафии, чью организацию эспер покинул ровно четыре года назад. – Думал, тебя будет трудно отыскать? – Дазай только сейчас понимает, что не может двигать руками. Попытку прерывают наручники, до красных ссадин впивающиеся в и так истерзанные кисти. На смену отдохнувшему состоянию приходит напряжение – он в принципе не может двигаться. – О, так Вы искали, – улыбка трогает губы, пока взгляд исследует каждую мелочь: заколоченное досками окно, свет через которое фактически не поступает, много пыльного хлама по углам, навесной замок на полу, видимо, которым запирается дверь снаружи, и несчитанное количество медикаментов, восемьдесят процентов из которых наверняка просроченные судя по истрепанным упаковкам. Дазай был пристегнут наручниками по бокам к обветшалому креслу, но крайне мягкому – от того «отключка» и показалась ему отдыхом. Мори улыбается благосклонно, но так, что становится не по себе. В его руке, что в свое время причиняла только боль и страдания, уже находился новый шприц с жидкостью цвета кофе с молоком. Иглы не использует повторно – в иной ситуации Осаму был бы благодарен за то, что не получит заражение крови. – И чем обязан столь теплому приему? – грудная клетка сжимается неприятно туго, инстинкт самосохранения перебивает даже самое сильное желание покончить с собой. Не ясно, что было в ампуле. – Я больше как-то не хочу спать. – Я бы на твоем месте выбрал бессознательное состояние. Тебе же не нравится боль, верно? – улыбкой Огая сейчас можно было вскрывать вены, что Дазай с удовольствием бы и сделал. Он свободной рукой, в которой всё это время был ключ, освобождает одно из запястий предшественника, и Осаму больше не хочет размениваться на разговоры. Кулак не достигает своей цели, а именно – удара в лицо, а служит наоборот удобством для Мори: перехватить руку в воздухе и сжать не мягче наручников тонкими длинными пальцами. Еще бы немного – и Дазай невольно бы заскулил. – Надо же, какой строптивый. Доверься мне в последний раз, Дазай-кун, – шприц зажимается между большим и указательным пальцем, свободные разматывают бинты (по ощущениям, первый укол был сделан в шею). – Ничего не изменилось. Ох, или нет, их стало больше? Пальцы почти любовно ведут по глубоким шрамам, и Дазаю впервые за четыре года становится откровенно не по себе. За то долгое время, проведенное в организации, нельзя было точно сказать – кто из них двоих наиболее болен. Но Осаму принимает иглу под кожу как данное. Это не блядская привычка смирения перед Огаем, это осторожность и ум во взаимоотношениях с этим человеком. – Я бы сказал, что мне жаль… – Но тебе не жаль, – заключает босс, откидывая в сторону пустой шприц. – Ничто не делает тебя особенным, Дазай-кун. Ни то, как ты служил мне, ни другие приятными нам с тобой моменты. - Приятные В а м моменты, – корректировку фразы сопровождает холодный взгляд напротив. – Но если ты хочешь быть особенным, – словно его и не перебивали, он продолжает, делает неспешные шаги в сторону выхода. – То и наказание будет соответствующим. Никакой сломанной челюсти и многочисленных пуль. Дазаю становится дурно. Кажется, больше от слащавого, какого же, господи, мерзкого голоса, чем от вещества. Скрип двери мешает расслышать дальнейшее, звон в ушах и внезапная сонливость перебивали не меньше, но последнее, что он слышит, успевает вызвать настоящий липкий страх: – Я превращу тебя в овощ. *** Атнорелокседин – основной компонент, который и стал названием препарата. Изготавливается по личному запрещенному рецепту в таблетках и ампулах. Иными словами – бомба замедленного действия. Курс приема – две недели по одной таблетке два раза в день или ввод внутривенно ампулы 30 мг один раз в день. Действие препарата охватывает три стадии. Побочные эффекты: тошнота, головная боль. При передозировке – летальный исход. Первая стадия – сонливость, легкая дезориентация в пространстве. Расслабление мышц и всего тела. Не влияет на качество и продолжительность сна. Может преследовать усталость. Дазай чувствует это всё на себе. Ветхий погреб отнюдь не располагает гостеприимством, но вместо кресла ему досталась кровать, судя по ее состоянию, найденная на помойке, пружинистая, застеленная пледом, также сомнительного качества, и даже предоставлена подушка. Одеяла нет, но можно пожертвовать спиной и укрыться тем самым пледом, уложив себя на голые, жесткие пружины. Огай приходит только утром и вечером. Даже не всегда балует разговорами. Что до попыток сбежать или связаться с кем-то извне – не может быть и речи. Дазай не знает ничего, что ждет его за этой дверью, а действовать наугад – значит, проиграть. Выбрать вторую дверь, что ведет в остальную часть дома (по-видимому, он всё правильно понял) тоже не лучшая из идей. Препятствовать вводу «вакцины» было крайне бесполезно. Попытки предпринимались, но стоит ли говорить, что итог всегда был один и тот же. Дазай хотел верить, что Огай блефует. Его организм – чертова помойка, можно сказать, помойка с иммунитетом – эта дрянь его просто дурманит и не дает сопротивляться. Это ведь и нужно? На третий день слабость перерастала во что-то безумное: хотелось смириться и пробыть в отключке несколько дней. Спать не давала лишь та скоропостижно брошенная фраза: «Я превращу тебя в овощ». – Что-то долго они, – двухдневную тишину решает прервать Дазай, когда Мори вновь одаривает воспитанника визитом. Снова с ампулой и необходимым предметом для ее ввода. – О чем ты? – он не желает присаживаться на пыльное ложе, так что, останавливается возле. Сверху вниз превосходительно смотреть на Осаму гораздо лучше – четыре года не проделывал подобного. – Не могут меня найти. Думаете, я никогда не подозревал, что так может кончиться? –несмотря на все сопутствующие факторы, большее превосходство чувствует именно Дазай. Человек, у которого всегда всё под контролем. Который озаботился тем, что в случае его резкой пропажи первым предположением не станет удачный суицид. – Было бы глупо в тебе усомниться. Но, думаю, для поисков понадобится больше времени, – босс протягивает ладонь, рассчитывая на очередной смеренный укол. Дазай больше не пленник, гость, с того момента, как перестал предпринимать попытки физической расправы. Гораздо опаснее его умственные способности – Огай знает. – Это не Йокогама, - эспер закатывает рукав рубашки и протягивает руку в ответ. Прикосновения пальцев, плотно сжатых белой тканью перчаток, на секунду вызывают доверие, если оно вообще когда-то между ними существовало. На несколько мгновений становится немного жаль, словно что-то осталось упущенным. – И даже не Япония, - заключает брюнет одновременно с вводом иглы. Дазай не скрывает настоящего удивления. – Такая подготовка, чтобы что? Поиграть, как со зверушкой? – рукав опускается обратно. В бинтах уже нет никакой необходимости. Зато есть необходимость в ненавязчивых разговорах – Дазаю нужно как можно больше информации о его месте нахождения, чтобы понять, что всё-таки делать. – Ты не «зверушка», Дазай-кун. Ты станешь моим самым удачным экспериментом. Мори улыбается почти нежно, даже как-то по-отцовски. Склоняется и оставляет поцелуй на лбу подопечного – такими обычно одаривают покойников. – Я умру? – вопрос простой, как о сегодняшней погоде. – О, нет, что ты. Я не позволю тебе умереть, мы только начали. Далее последует отнимание конечностей и еще много приятных бонусов. Каково это превращаться из морального инвалида в самого настоящего, м, Дазай-кун? Осаму хватает только на вымученную улыбку. Тревога в груди прежде не была сильнее теперешней. Несколько дней голодания, разливающаяся дрянь по организму, настоящая западня с непригодными условиями для жизни без даже банальной воды для умывания вызывает грустную апатию в глазах. Мори Огай – страшный, больной человек. Дазай бы окрестил его Дьяволом, но не хочет тешить самолюбие бывшего босса. Перед уходом Дазай делает не малое усилие, чтобы успеть схватить Огая за край шарфа. Внимание вновь было привлечено. – Мы можем договориться. Как и раньше, Мори-сан, - выбранная тактика для переговоров по мнению босса выглядит жалко. И вызывает умиление. – Я думал, ты сдашься немного позже. Не опускай руки, милый. Мы же только начали. А как раньше... – он хлопает Дазая по щеке несколько раз ладонью, словно проститутку после отсоса. – Между нами уже ничего не будет. Всю последующую ночь Дазая не отпускала сильная тошнота. Блевать было нечем, даже желудочный сок не поддавался наружу. Тело наливалось свинцом. Ближе к рассвету Дазай с настоящим ужасом понял, что почти не чувствует собственные нижние конечности. Даже переместить руку на пару сантиметров становилось непосильной задачей, хотя чувствительность в руках сохранялась. В этом сарае его символично, как скот, готовили на убой, прежде решая показать все прелести пыток и морального давления. Осаму охватывала безнадежная паника от осознания, что Огай хочет оставить его в инвалидном кресле и любоваться, пока не надоест. Это хуже самой мучительной смерти. Если это его искупление, то он признаёт, насколько качественно всё проходит. *** – Телятина или цыплёнок? – за роскошно накрытым столом, на красной скатерти, среди свечей Дазаю предлагали выбрать одно из блюд. Такой торжественный пафос напрягал. На госте была не та привычная одежда, а замененная на совершенно новую рубашку, брюки и черный пиджак, очень напоминающий тот, который Осаму носил при исполнении своих обязанностей. Он даже получил дозволение наконец спустя три долгих дня оказаться в душе, но горячая вода не спасает от того факта, что он не может даже банально стоять. – Ну что же ты молчишь? Выбирай, пока не остыло, – дрожь прошла вдоль плеч и позвоночника. Противный ком в горле знаменовал новый приступ тошноты или желание дать волю слезам – Дазай просто не знал, что делать. Он – в инвалидном кресле по прихоти Мори Огая, что морально его просто уничтожает. Хороший финал, занавес. Дазай хочет отнять руку от согнутого колена, но стоит ей набрать пару сантиметров высоты, как она прижимается обратно, с губ хозяина взамен – жалобный стон. Кажется, для Огая это музыка для ушей, потому что человек не может т а к улыбаться от чужих страданий, банально упиваясь ими. Стадия вторая – окоченение конечностей, начиная снизу вверх. – Прости за мою бестактность, ты ведь даже прибор взять не можешь. Позволь мне тебе помочь, – стул подвигается ближе, и Дазай рефлекторно отворачивает голову, чувствуя, как паника изнутри его уже просто сжирает – Осаму не пугливый человек, но подобное сумасшествие он видел только в фильмах ужасов про психически-неуравновешенных маньяков. Это всё больше не походит на блеф, и смерть от голода кажется благородным решением. Мори обхватывает рукоять прибора и делает выбор за Дазая – телятина. Отрезает совсем небольшой кусочек и подносит к устам последнего. Осаму даже не переводит взгляда. – Если ты не будешь есть, я буду кормить тебя насильно, Дазай-кун. Ты три дня ничего не ел, – хорошее настроение хозяина дома (это уже была настоящая комната, не сарай), постепенно сходило на «нет». Осаму выбрал путь смирения, но шкала унизительности положения переступала всевозможные границы. – Если ты сейчас же не… – всевозможные вспышки боли тонкими иглами впиваются в руку, когда за эти минуты Осаму смог накопить остатки сил и поднять ее хотя бы до уровня стола, схватиться за нож, оставшейся на столе, и по неосторожности смахнуть тарелку с блюдом. От стресса и подобной физический активности, которая просто невозможна в этом состоянии, тело пробивает дрожь, и успешно захваченный прибор не успевает вонзиться в нужный субъект: Мори лишь удрученно вздыхает, когда успевает остановить чужую руку. Для него это представление выглядело не быстрее замедленной съемки, но стоит отдать должное – Дазай всё равно смог его удивить. – Поразительно, как ты смог проделать подобное. Неужели, ты чувствуешь руку? – пальцы обхватывают тонкое, бледное запястье и вызывают у бывшего исполнителя новый приглушенный стон. Нож падает с тихим звуком на ковер, и Дазай не замечает, как отчаянно проговаривает, забывая об официальных обращениях. – Прости, – паника, смешавшаяся со страхом, подкованная голодом и безысходностью путают все оставшиеся здравые мысли. Становится ясно одно – Мори настроен серьезно, лишняя попытка его разозлить может быть чревата слишком пагубными последствиями. – Черт, давай просто поговорим! – Тихо, – палец в белой ткани касается губ в приказном жесте молчать, хоть и все движения плавные, аккуратные, слишком пугающие. Пальцы второй руки касаются щеки, гладят так успокаивающе, что если закрыть глаза, то можно и правда представить, что сейчас всё хорошо. – Я не хочу вести переговоры, Дазай-кун. Я просто хочу, чтобы ты понял, насколько большими бывают последствия за свои ошибки. Дазай вновь чувствует волну дрожи вдоль спины и про себя молит кого угодно, лишь бы Мори сейчас хватил сердечный приступ или типа того. Конец света тоже подойдет. – О, только не расстраивайся, хочешь раскаяться? – пальцы с щеки перемещаются на затылок и голову Осаму медленно прижимают к плечу. Размеренные поглаживающие движения вызывают тихий всхлип. Психика наконец-то послала Дазая нахуй. – Ты будешь покойником, как ты всегда и желал. Только будешь разлагаться изнутри, но не переживай, я не рискну изуродовать столь миловидную внешность. Всё, что ты сможешь, это дышать и наблюдать, что с тобой стало. Вскоре настанет атрофирование голосовых связок. Так что, говори сейчас. Выбор любой из тактик оказывается провальным, приводя к одному единственному – смирению. Искупление нельзя получить силой, но стоит признать, что Дазай успевает пожалеть о своем поступке. Но не уходе из Портовой Мафии, а о дне, когда он впустил Мори Огая в свою жизнь. – Если перестать принимать препарат, – с большим усилием Осаму вновь смог подать голос. – Двигательные функции восстановятся? Этот вопрос был ожидаем. Ответ на него также уже давно был подготовлен. – Процессы нарушены искусственным путем и восстановление будет долгим и трудным. Но, буду с тобой откровенен, это возможно. Дазай никак не радуется подобной информации, потому что напрасная надежда ему ни к чему. Он лишь кивает и прилагает не мало усилий, чтобы отстраниться и вновь облокотиться о спинку коляски. – Можно мне всё-таки что-то съесть? – отрешенную просьбу одобряют кивком. Выбор падает на цыпленка. На десерт была очередная ампула Атнорелокседина. Третья стадия – атрофирование голосовых связок. Для полной потери голоса потребовалось еще несколько дней. Вести переговоры за неимением главного инструмента стало невозможным. Мори стал приходить реже, но переместил Дазая в настоящую комнату с настоящей кроватью, ванной комнатой, но также с заколоченным окном. Осаму не дышал свежим воздухом уже около двух недель. По истечению третьей недели его поиски прекратятся – проще будет признать Дазая Осаму пропавшим без вести, а впоследствии - мёртвым. *** – Шкет, ты вешаешь их неровно! – Куникида с пачкой объявлений в руках лишь только командовал, заставляя Ацуши расклеивать их самостоятельно. – Куникида-сан, я стараюсь, это ведь не так важно! – Накаджиме спорить не дают – строгий взгляд прямым намеком уведомляет о том, что вешать уведомления о пропаже нужно ровнее. – Да и я не уверен, на самом деле, что, ну… Куникида-сан, уже прошел год. Прошел год с момента пропажи Дазая Осаму. Ни единого следа, ни единого свидетеля произошедшего. Объявлять смерть сотрудника Вооруженного Детективного Агентства не спешили – тело так и не было найдено. Йокогама почти не скорбела, процесс работы Агентства был восстановлен быстро. Как не удивительно было это признавать, Дазай Осаму был изъят из жизненного цикла города без каких-либо изменений в нем. Вычеркнуть этого человека было ровне сбитому коту по неосторожности пьяным водителем вчера вечером. Одно из объявлений, ненадежно приклеенное к столбу, срывается ветром и уносится прямо к черным начищенным ботинкам. – Надо же, правду говорят, память о покойных вечна, – Огай поднимает листовку и сминает ее в неаккуратный комок, откидывая через плечо. – Ты тоже так считаешь, Дазай-кун? – Всё равно, если честно, – несколько шагов вперед, чтобы поравняться с Огаем, но удержать равновесие удается с трудом – пальцы спасительно обхватывают услужливо предложенное предплечье. – Уже гораздо лучше выходит, чем на прошлой неделе, молодец, – улыбка трогает губы Мори буквально секунду прежде, чем пропасть без следа. Похвальный поцелуй в висок от него дарит искусственное тепло. Дазай по крайней мере убеждает себя, что от этого ему должно быть тепло. – Идем, мы здесь ненадолго. «Искупление тесно связано с прощением, примирением, печалью, раскаянием, покаянием, возмещением и чувством вины». Дазай поневоле прошел все возможные стадии. Это дало понять, что больше, чем ненависть к Мори Огаю, он испытывает ненависть к самому себе. Ту, которой никогда не поможет никакое искупление.