Адвокат собственного дьявола

Наперекор отцу, хлопая дверьми в родительскую квартиру, обрывая связи, сжигая свои слабые стороны, топя всё то, что могло ему помешать — Петя стал адвокатом. Отучился, с гордостью получив в руки свой красный диплом. Смог. Достиг цели. Пускай путь был тернистым и сложным, но зато своим, собственным. В детстве ему не хватало свободы, не хватало возможности решать что-то самому. Выбор секций - делали родители, выбор школы - тоже родители, выбор того же велосипеда - родители, перед этим обязательно создавая эту иллюзию того, что ты что-то вообще решаешь. Он вырос и упорхнул из родительского дома и оков, как птичка в дивный мир других таких же птичек и проблем, с которыми возможно еще не был готов столкнуться. Затем вырос, оброс панцирем, осмелел еще больше. Увидели бы вы его идущим по улице или ждущим свой кофе в только открывшейся утром кофейне, то точно подумали бы, что он явно счастлив. Первое впечатление обманчиво. Петя улыбался всегда и всем, делая вид, что всё в порядке. За стенкой этой искусственно созданной радости к жизни он разбивался внутри на мелкие кусочки от осознания того, что никогда не любил. Чувствовал себя бракованным, словно при создании забыли какой-то чип на любовь вложить. Вечный поиск тепла, чего-то родного. Он смотрел на парочки, слушал рассказы друзей, видел фильмы, но в реальности, это слово, было лишь словом из какого-то текста*, цитаты, строчки песни. Что-то недоступное и неизвестное. Думал об этом слове иногда, пытаясь отыскать в своей жизни хотя бы его отголоски. Безуспешно. Про семью не скажешь такого, друзья, ну тоже так себе - не доверял он никому, на личном конкретное перекати-поле. Одиноко, до слез на глазах и пятой подряд выкуренной сигареты, одиноко. После окончания ВУЗа жизнь окунула его в работу — такси-метро-быстрый шаг, сменяющийся бегом. Стремительно стал востребованным адвокатом и так же стремительно растерял себя на этом пути. Пустота внутри и голова вечно забитая каким-то делами каких-то людей. Выгорание. — Блять, брачо. Скажи мне, сука, что я не так делаю? Где любовь эта ваша, а? — Педро, блять, что за нытьё. Пошли лучше нюхнем, у меня есть немного, пацаны на пробу дали. — Иди нахуй, дядь, – вскакивая из-за барной стойки и закидывая на плечо бежевое пальто, — счёт сам оплатишь. Он пробовал наркоту, сидел плотно, когда диплом писал. Запретный ранее плод действительно был сладок. Сейчас завязался, времени нет, да и нужно чтобы голова чистой была. Какое-то «понимание» к наркоманам сменилось ненавистью. Да так жить проще, если ненавидеть. Разбираться в этом, цепляться за переживания какие-то, куда тяжелее. Каждое предложение закинуться чем-то, что отключит сознание, выглядело для него, как красная тряпка для быка. Он злился, агрессировал и показывал свой острый оскал. Прошлое — в прошлом. Сейчас он работает тем, кем мечтал, живет в городе, в котором мечтал. Чего не радоваться-то? Ах, точно. Одиночество. Чувство, сжирающее изнутри каждый день, стоило только переступить порог своей квартиры. Приходил, ложился на кровать и дырявил взглядом до поздней ночи полоток. А на фоне играло что-то со строчками: «Я лежал разбитый на части, с видом типо я счастлив» — Как в точку, блять, забавно, - думалось ему. Один, всегда один. Петя хотел любви, но все эти девушки, что проявляли интерес, не вызывали даже малейших колебаний в груди. Пустышки — так он их называл. Все попытки отношений приводили к еще большему разочарованию от слова «любить», ну, а «быть любимым» — это конечно вообще за гранью реальности. Он пытался принять это в голове как очередное жизненное испытание на прочность, да вот сердце выло от того, что внутри него все -50 градусов по Цельсию. Но, возможно, он даже дружил с «Одиночеством», наслаждаясь чем-то вроде прогулок по ночному Санкт-Петербургу с частыми остановками на перекур, предаваясь рассматриванию других людей, других жизней. Наблюдать он любил, иногда слишком сильно отдаваясь этому занятию и теряя ниточки, связывающие его с реальностью и самим собой. Cлез с наркотиков и стал уж слишком внимательным к деталям, избытки прошлого, если можно так сказать. Когда-то он понял, что лучше отдавать всего себя и оставлять душу и сердце на работе, забирая с собой лишь голову, хотя, возможно, ее тоже следовало оставить там. Начал копаться в делах усерднее прежнего, стал обозленным, прежняя улыбка словно стерлась с лица. Стал одеваться во всё черное и укладывать волосы лаком, дабы не мешали. Мир сломал его, заставляя прогнуться, стать другим. Возможно так было надо. Ведь никто и ни за что не захочет копаться внутри такого человека, подумают, что там только гниль, которая хлынет наружу, если хоть чуть-чуть заглянуть в нутро. А у людей вокруг и так много проблем, они сами с этой гнилью живут, зачем им еще чужая? Поиски того самого нужного взгляда в толпе прекратились, он сдался. Надежда потухла внезапно, как спичка под дождем, когда ты закуриваешь свою «спасительную» сигарету. — Надоело, блять.