Larva//Лярва

Потом на песок брызнуло багровое. Сначала совсем немного — росчерк, оставляющий после себя едва ли зримый раскрой на теле и капельками оседающий на полосатой шерсти. Меньше чем через минуту перемежаемую звериным протяжным рыком и длинным скачком тигра вперёд, когда острые когти блеснули в угрожающей близости, в общую картину добавился новый узор на светлом прогретом солнцем полотне; на порядок насыщенней в своей железной краске. Ворвался как солдат в мирную жизнь, не понимающий высокого и точного в своих изгибах искусства. Звериные и человеческие следы давно перемешались в единое. Ей стоило трудов понять, кто здесь кто. Кто бесновался, изголодавшись в неволе, и, вот теперь наконец получив желаемое, не мог смотреть на мир не иначе, чем через пьянящую пелену запахов всех мастей, а кто выверял каждое своё движение, но с тем и, в грубом преобладании силы над ловкостью, умел танцевать. По-особому, конечно же. Иначе, прочие усомнились бы в правдивости того, что видят пред собой Неорим и его боевой театр. Театр, как империя его охраняющая, был также велик. Нависал козырьками над ложами организатора игр и цезаря, ослеплял скользким от вечно занятых мест мрамором, вздыбливал все чувства до предела когда там, внизу, у лучших помостов, где она сидела, разгоралось не простое насилие, а самая что ни на есть игра. Даже полунагим и с одной лишь заострённой цепью легниарий был венцом. Человек, как сущность, ибо с неё списаны боги. Она понимала, глядя вперёд, туда, где бдительные охранники стояли с пылающими наготове шестами: оба не отступят к выходу, позволив себе буквально опалить спины позором. — Крайне занимательно, не находишь, сестра? Лабель говорил тягуче в своей лености, смотря скорее в кубок с недопитым увеселительным напитком, чем на представление. Если разразившееся в их ногах стремительное действо и интересовало его, то он явно ставил на зверя. И то лишь из желания привнести эффект неожиданности под конец перерыва. Даже мастера своего дела не вечны. Ей стоило чуть прикусить губу и проигнорировать игривый выпад в свою сторону. Понимала, с чего бы брат вдруг решил пристать со своими словесными репьями. Младшей здесь не было, да и ни к чему ей... Собственное сердце нежданно ухнуло и застучало быстрее в то мгновение, когда животное подобралось к гладиатору максимально близко. Вцепилась чуть отросшими ногтями в самый край, вглядываясь. Не достали? Друг друга ли? Едва заметно выдохнула: легниарий не ударил. Эффектно крутанулся, будто проплыв по зернистой глади арены. Лишь слегка укоротил своё ритуальное оружие и вновь отпрыгнул. Толпа ревела, наслаждаясь тем, что их ожидания и призывы к одному из любимцев арены сегодня удовлетворили и оправдали. Им нравилось видеть царственную змею, что уже заключила их всех в своё заведомо смертельное кольцо обжигающих железом тисков. — Это наша собственность, брат. Было бы несколько обидно, — произнесла немного посевшим голосом, не узнав саму себя. Развернулась на какую-то небольшую долю времени, схлестнувшись с Лабелем взглядом. Протянула руку. Он молча отдал ей свой кубок, признавая чужую победу. На дне ещё осталось немного. Превосходно. Губы расплылись в ломаной улыбке. Настолько искусственной, показалось, против её воли. Вероятно, всему виной терзающие слух вопли вокруг, что не дают мыслить здраво. И не старайся — вибрации колебали своим букетом благодарностей, ругательств и простых криков. Отвернулась обратно, наслаждаясь тем, что в собственном доме видела до невероятного редко: мужской грацией, когда она призвана побуждать в душе чувства не только ассоциирующиеся с актёрами обычных театров. Хотя в тех-то — так, лизоблюдство и неуклюжесть в угоду комедии. Тут — насилие. Но которого не стоит бояться. Выдержанное, как вино сейчас у неё в руке, оплетаемое тонкими длинными пальцами сквозь ту границу, которую не стоит переступать никому — умение управлять. Облекать прочее в форму. Этим он и был люб. Не только ей, к слову. Иначе бы тут не надрывались почти пятьдесят тысяч глоток в унисон. — Я рад в кои-то веке ошибиться, — более старшее, наставляющее. По левую руку. И тоже за спиной и плечами, поверх которых любимое зелёное платье, обрамлённое в золотые нити. Теперь в изгибах её уголков рта промелькнуло настоящее, но всё же неполное. Эта ошибка не влетела их отцу в монету. О, наоборот. Она его буквально под ними похоронила. Сейчас тигр уж тяжело дышал и хромал, когда их обряженный в перья и ткань гладиатор сломал тому одну из лап — они оба оступались, у обоих повреждались кости. Но они выживали, несмотря ни на что. Почти всему израненному свойственно срастаться. Правильно, неправильно ли — уже другой вопрос. Но всегда на том месте образовывались уродливые рубцы, напоминающие о том, что не стоило свеч. Знала, видя неоднократно: человек способен к обучению в краткий срок. Чему бы то ни было. Они дали знание, как калечить и убивать сотней способов. У тигра низведена до состояния раздробленной костяной тряпки ещё одна лапа. Он теперь уже малость растерял свой гнев, но наверняка ясно осознал, что не уйдёт отсюда живым — нечего мелочиться. Их рудиарий показывал чудеса, лишь получив одну царапину за всё то время, которое извивался под звуки труб и трещоток — до этого всякий раз успевал уклоняться-уходить от зверя, отданного ему на растерзание. Мог бы одним ударом переломить противнику хребет, но умело сдерживал себя. Ей довелось увидеть, как однажды тот совершил такое с человеком. Бой вскоре почти сразу прекратили — смысл любования процессом истончился за считанные мгновения. Здесь же другое. Это выступление потом будут обсуждать ещё очень долго — ему ещё есть где разгуляться. Облачённый в вязь тонких жёлтых тканей заменяющих ему доспехи и истинно гладиаторскую, отбрасывающую блики повязь, в нижней части напоминающую псевдонательное бельё с разделением-покрытием поверх него мелкими отрезами кожи он, при ежесекундном босоногом движении, развевал их как и шлем с наипышнейшим разнопёрым по цвету плюмажем. Насмешка над высшим командованием их легионов. Вызов тому, что не всякий мужчина служит своей стране как идеал грубости и неприветливости, сродни их богу войны. Тут больше от Вакха с его безумием по процессии, когда уж и празднество заканчивать пора, но преобладание над людьми пьянства сильнее всякого здравого смысла и лихорадочно требовало продолжения. А вакханки, как и мужчины-вакханты, наиболее сладострастны в сей момент и именно в таком распущенном виде, попирающем всякие нормы. Третья лапа вывернута плетением крупной цепи — чудовище пало ниц, признавая поражение; утыкаясь наполовину в песок своей обильно выделяющей слюну мордой. Она смотрела уже спокойно, но всё ещё с долей неугасшего пыла, пожалуй как у проявившегося послевкусия после ранее выпитого. Воздух нагрелся, пропах телесной солью и кровавой патокой с небольшой пеной по краю, того и гляди оближет. Оно всё как океанические воды на Блоре, во время редких штормов. Люди не такие. Их раздражающий гомон ничто в сравнении с ними — его, гладиаторовыми учителями — скалами, о которые разбиваются их голоса. Наблюдая за тем, как воин медленно подходил к сдавшемуся подцарю зверей, она отметила напряжение в бугрящихся и будто умасленных на солнце мышцах. Созерцала, сколь точно выбивал шаги на выдохе, чтоб в боках не резало лишний раз. Он держался также благородно, как и те, кто над ним властвовал. Добровольно позволил приручить себя ровно настолько, насколько это необходимо — свободен, но решил остаться. В своей самой чёрной глубине души она ему безмерно благодарна. Уперев колено в холку хищника, он взял голыми руками того за верхнюю и нижнюю части пасти. Тварь мычала, пытаясь разжалобить. Мотала головой из стороны в сторону, бешено вращала крупными глазами. Оба зарычали-взвыли в общий миг страдания. Человек всё также сильней. Люди затихли. После оглушающего, почти невозможного для слуха, усилия такая тишина стала буквально осязаема кожей. Вязко обтекала всех присутствующих в амфитеатре. Легниарий поднялся, раскинув израненные руки в стороны и повернувшись лицом к господским ложам. Его оружие валялось рядом. — Рикс Остер с Паитрума приносит эту жертву в честь старшей дочери ланисты и распорядителя игр, Кассия Флавия — Августы из рода Флавиев. К зверям, ещё более страшным, чем утренние! Обледенело строгий и глубокий голос. Пред ней никак не мальчишка, но мужчина, в до какого глупые бы вещи сейчас ни был бы обряжен. Он отдал ей салют, смотря жёстко вверх. Требовал к своей персоне внимание не многочисленной слепой публики, но той единственной, что знала пуще всех вокруг. Августа чуть склонившись над парапетом одарила его широкой ослепляющей улыбкой. Светло-зелёные почти кошачьи глаза выражали одобрение. Она начала аплодировать. Ей вторили десятки тысяч.

***

Когда на посадочной площадке засекли ещё один корабль, пилот успокоил, убедив — уже связался. Свои. Странно, но пусть так. Граут помог спуститься с трапа. Придержал подол платья по её требующему изъявлению, чтоб не уцепилось за какую деталь в случае чего. Родной мир и вилла на одном из многочисленных здешних островов встречала как всегда безмятежно. Высилась белёсой громадой колонн, шуршала тканевыми вставками на вечернем прохладном ветру — здесь нет понятия "чужой". Всё привычно, всё своё. Было бы глупо отрицать очевидное — Блор хорошая планета, чтобы забыться от серых тягот и грязи жизни, где скопления людей измеряются по десятку на метр. Сейчас период, когда на улице рано темнеет. В мыслях о том, насколько бывает скоротечным время, пересекла песчаный круг тренировочной площадки. Поднялась по ступеням, шагнув под кровлю дома, в котором почти нет границ — здесь мало кто кому-то нужен. Без надобности. За спиной ещё слышались разговоры отца с братом, но ставшие ватными ноги сами несли вглубь комнат, хоть мысли всё ещё не думали привыкать к ново-старому укладу вещей. Он вернулся. Она не ждала. Тогда, пять лет назад шутил, что если судьба их разлучит в погоне за собственным прошлым или станет слишком много дел — он, говоря снисходительно, всё равно выкроит ей минутку. В миг узнавания того, кто станет выступать за час до сегодняшнего перерыва — поначалу, не находила себе места. Но сдерживало лишь одно — никто не позволил бы спуститься женщине, тем более благородной, в низину подготовительных гладиаторских казарм. Помнила, когда выпустили чудовищ — с одним разделался сразу, а вот со вторым решил поиграть на кровожадную радость людям, что алкали пытать себе подобных, но не выказывали-воплощали своего желания, заместо этого лишь ломая чужие жизни его руками. Общий зал для гладиаторов встретил пустотой. Оттого ощущался ещё просторнее, чем являлся таковым. Когда уже стояла на лестнице уводящей вверх, шорох левее заставил обернуться. Сторция призраком мелькнула меж колонн, остановившись, посмотрела в типично презрительной манере. Приветствовала. — Где он? — У себя, госпожа. Больше негде, — сказав это, хмыкнула, уходя прочь. Скрылась в покрывающей всё вокруг своим саваном ночи. У себя. Ныне это значило достаточно много. Отец не бросил своего занятия — просто год выдался сплошь неудачным. А до этого из живых остались только Граут, да Сторция. Первый — потому как незаменим и оберегаем, вторая — потому что своими поединками не насмерть развлекала патрициев на частных пирах. Сейчас здесь другие охранники. А рабы... Всё не то. На эту зиму они решили взять отдых и обдумать, в каком направлении их расширившийся, с недавним замужеством Паулины, род будет двигаться дальше. Не признать, что любимец арены, неожиданно вернувшийся в строй и заклеймивший себя свободного в рудиарии, спас их финансовое положение, так наврать не только себе, но и богиням судьбы. Сейчас, стоя подле дверей его уж давно никем не занимаемой комнаты, обдумывала, что станет говорить: в голову не приходило ничего путного. Какие-то глупые помышления печальным светом маяка крутились на краю разума, вихрились клубами новообразовавшеся боли в груди, но чувства не формировались в буквенные символы. Она не могла понять. «Должен идти — подумай обо всём». Ей дали более, чем достаточно времени. Постучала, предупреждая. Тут же вошла. Он ждал у самого входа. Всё ещё был одет в по-дурацки выглядевшие одежды для выступления, улыбался ей приветственно тепло, опираясь плечом на одну из выделяющихся стен, расписанных фресками сражений. Тихий, скрывающий их от остальных обитателей виллы, скрип двери в сочетании с мазаным мягким шагом по холодному полу. Он чуть навис над ней, преградив путь — забавно пахнет цветами. Она, не отрывая взгляда, лихорадочно подняла руки, начав шарить ими за своей спиной. Засов больно хлопнул, когда сумела невидяще опустить его в кромку-преграду. Понимали друг друга без слов. Сначала — мягкий поцелуй пострадавшей руки. От пульсирующих пальцев к костяшкам; переходящий на основу тыльной части. Затем, урча что-то несуразное — едва уловимое касание лба. Осевшие перья плюмажа смешно щекотали щёки. — Я не верила, — совсем негромкое, но опять-таки ровное. Из желания оставить под контролем хотя бы каплю ситуации. Не вышло, ответил: — Тоже. Говорил он теперь немного. За него это делало тело — глаза, мечущиеся по волнам её чернильных волос, уста, не знавшие, что им вершить. Она в ответ осторожно поглаживала широкие плечи, вздымавшиеся от каждого клокочущего вдоха-выдоха, и смотрела, смотрела... Почти не мигая. В конце концов оба остановились на губах друг друга — горько и глубоко в резкости несдержанности. От осознания ли или боли, что нахлынула безумным потоком, как стекают тающие ледники с гор, подминая под себя. Как разумение: прошло так много времени — грохочут-стенают два сердца. Всё вновь кажется непоправимо кощунственным. Ведь так легко отпустила, не то, что сейчас, в миг взятия на руки и путаницы ног в цветах сочной зелени и фиалок проклятущего платья. Наоборот прильнула, уткнувшись носом в шею — не преминула успеть подарить воздушный поцелуй. Спина почувствовала холод стены. Близко-близко друг к другу — обоюдно изучающе для понимания границ. Знала — выдержит, не уронив. Иначе никогда не простил бы себя. Мужское громоздкое лицо в рамке её утончённых аккуратных рук выглядит жестоко и устало. Испещрено незримой вереницей психических шрамов — убивал не только на арене. В Новом Риме теперь это обыденно. Последствия войны. Почти никого не осталось. Потому и молчали — почитали тех, кого даже не помнили. Он отпустил её, нетерпеливым жестом указывая на подоконник. До этого также чуть отводил взгляд, страшась узреть своё отражение в воплощениях жизни напротив. Сам ведь только губил. Уничтожал, порою даже запредельно свирепо, чем того требовали обстоятельства, но остановиться — не было черты дозволенного и державших в узде сил. Утекли вместе со всеми слезами, которые выплакал ещё по прибытию на Блор, в самом начале своего нового жизненного пути. Они даже не раздеваются. Ей только нужна минутка чтоб упереться локтями в поверхность подоконника, вцепившись в границу пальцами, как раньше. Открывшийся, поблёскивающий мириадами звёзд на водной глади вид прекрасен. Как хорошо, что у них нет близких соседей. Было бы неловко. Собственное тело непонимающе реагировало на всё происходящее. Горело и обжигалось одновременно в момент, когда ей поднимали складки шёлка вверх. Натянутыми струнами нервов подкидывало воспоминания о том, как они занялись этим в первый раз. Она ради шутки приказала ему, проверяя на наглость — испугалась, когда не отказал. А потом решила — да к духам всё! Здесь же, уже осознанно разделяя одно чувство на двоих, принимала его легко, не страшась чего-то, что могло пойти не так. Ничего не могло. Она ни раз уже в этом успела увериться. Потому и закрыли дверь лишь из предосторожности. Не страха. Мужчина за её спиной тихо рычал, сжимая бёдра. Мял поясницу, зная, как она любит. Двигался осторожно, опасаясь всякого вздоха, обозначившего бы боль с её стороны. Удивительно, как мог вспыхнуть в бешенстве и бесконтрольном движении, но когда дело доходило до соития — приобретал воистину кротость, никак иначе. Уделял ей в постели столько внимания и нежности, сколько ни один другой. Безумие — таких просто не существовало. Особенно среди тех, кто нёс смерть. В голове навсегда остались, краем уха услышанные, грязные россказни нескольких легионеров, когда воины гостили у её отца, о том, как при захвате новых территорий те насиловали варварских женщин прямо на полях боёв, побросав своё оружие, пока роботы доделывали дела за них. Ничего не было хуже этого. И не будет. Она осторожно вывернула руку, призывая прижаться к себе плотнее, отвлечь от гнетущих рассуждений. Обняла наполовину; почувствовала сбитое и тяжёлое горячее дыхание на холке. Волосы чуть встали дыбом от опасных в лукавстве мыслей — признал бы отец их союз? Прикусила губу, пытаясь вернуть контроль над думами, что как нитки слетели с непослушных катушек из рук рабыни-швеи. А плетей в наказание давать было некому. — Быстрее!.. Первое их слово за последние полдюжины минут. Сказали неожиданно одновременно и тут же тихо захихикали как юнцы, до сих пор не ведающие, куда всё это их могло завести. Интонации разные — приглушённые, но по-своему отличающиеся в посыле. Весы животного требования и расчётливой холодности сродни здешнему мрамору. Уже вывернув и вторую руку и заведя её в то же положение, она притянула мужчину к себе за декоративные полоски кожи на его псевдоюбке, на максимально возможное расстояние. Сама задавала темп, ласкаемая восходящим лунным светом, в то время как он являлся сродни существу из первозданной бездны, оскверняющим её. Несколько минут на самобичевание. — Я!.. Он зажал ей рот широкой мозолистой ладонью, понимая, что сейчас произойдёт. Навалился сверху, обнимая под шею свободной рукой. Всхлип вперемешку с шипением сквозь зубы. Напомнило арену. Только здесь, к сожалению, никто не умер. Ну разве что духовно. Самую малость.

***

Несколько шагов назад. Отступил, признавая, что не смел дальше покушаться на что бы то ни было, без её разрешения. Обтирал собственные руки о что придётся. Нахал. У обоих горели щёки, как напоминание о произошедшем. Пальцы сами собой, по привычке, чуть поправили нижнюю часть девичьей общей одёжки, возвращая съехавший пояс под слоем драпировок на место. Она опёрлась на многострадальный подоконник, оставшись стоять. — Привет, Августа. Давно не виделись. Хорошо выглядишь. Его голос стал мягче. Гораздо. Металла как днём даже при напряжении слуха и паранойи не уловить. Сев на кровать начал раздеваться, не думая, в каком виде предстанет в конце. Видимые шрамы же ещё украшали, привлекая? Или уже нет? — Здравствуй, Рикс, — она искренне улыбнулась. В теле всё ещё ощущалась доля блаженной слабости. По привычке скрестила руки на груди. Ситуация не казалась абсурдной. Наоборот, какой-то по-свойски обыденной. Будто, так им и должно́ себя вести. В голове черепахами плелись помыслы обо всём на свете. Смотря, как мужчина напротив неё откладывал часть своих тканевых вещей и ставил шлем на табурет пред изголовьем кровати одной из её сторон, догадывалась, провоцировал. Не поддалась. — Твой выход на арену был приятной неожиданностью. — Я хотел сделать тебе подарок. Бичеватели зверей имеют право забирать себе их шкуры. Считаю, глупо заявлять о себе просто однажды появившись под дверью, — он вновь отвернулся, видимо заметив нечто странное, но потом также и возвратил своё внимание назад, к ней. Упёр, изогнув в локте, руку в колено. Другой освободился от кожаных накладок поверх нательного белья. — Забудь. Лучше скажи — я не?.. Не успел. — Я бесплодна. Слова вылетели с быстротой сродни выстрелу из плазменной винтовки. Не знала, проклятие ли — молила богов, может излечимо, аль нет. В ответ молчание — слишком уж много грехов скопилось на роду дома Флавиев. Ну ничего, есть же ещё дети. — Вот как... — Рикс хмыкнул, посмотрев на неё неким новым образом. Оценивал по каким-то одним известным ему критериям. Возможно, недопустимости. Или чего-то другого. — Я ждал, но теперь, зная об этом, у тебя же... — Да. И не раз. Молчание повисло дамокловым мечом над ними обоими. Наполнило комнату ложной затхлостью. Корчилось угольными обелисками по краям зрения, скрываясь от разжижавших её световых трепетаний местной луны. — Что ж, бывает. Но мне в таких случаях хватало собственной фантазии. Пожал плечами, точно в комнате присутствовал кто-то третий, а он ему ответил. Тот непонятный его остаток, который пробуждался всякий раз при виде крови и её запахе. Августа, если зрение и играло с ней злую шутку, могла различить это второе — оно как отслойка сдираемой заживо кожи или бельмо на глазу, что не до конца покрыло всю суть. Монструозным пороком металось из стороны в сторону, напоминая дымчатые крылья. За её плечами тоже показывались такие — она их не прятала от умеющих всматриваться. — Почему ты вернулся? — обошла его, улёгшегося на ложе, нависнув сверху живым укором. Слишком выделяющего интонацию чувства не наблюдалось — просто хотелось знать. Именно знать, а не понять. Быть представленной перед фактом, от которого уже можно путешествовать дальше, развиваясь во что-то новое. Поставить точку в пройденном этапе. — Мне некуда идти, когда я со всем покончил. Я пришёл сюда. Кстати, спасибо. Ты прекрасна. — Наглец... — присела на миг рядом, запустив пятерню в его отросшие волосы. Вторую руку — на сердце, чтоб вновь владеть тем, что потеряла в нескончаемой веренице планет и систем. Под пальцами стучало быстро и гулко. Кисть двигалась вверх-вниз против воли. «Хватало фантазии», — наверное, самое первое за что полюбила, это честность, балансирующая на грани с прямым и неоправданно храбрым невежеством. Когда сначала бросаешься в огонь, спасаешь, а выход находишь уже лишь чудом. Встала, начав метаться. Мерила шагами комнату. За точёную фигуру цеплялись то изогнутые когти мрака, то одаривало благословением морока сизого тумана. — Мне нужно... — остановилась посередине. Склонила голову, пряча за длинными волосами неизвестное. Коснулась пальцами переносицы, призывая хор разношёрстных мыслей ко вниманию и трезвости. К возвращению в реальность. Но они, как на зло, отчаянно протестовали. — Действительно? — донеслось насмешливо из угла. Проклятье! В конце концов, её или нет это жизнь? Завтра она всё объяснит. Ныне же... Слой за слоем — великолепные драппировки выпрямились-исчезли в одних и тех же отрезах дорогих пёстрых тканей. Опали на пол. Заметила, как он ей любовался издалека, скалясь крупным волком. Как тяжело дышал и подавлял блеск собственных глаз, в которых видны её — зелёные огни, освещающие лярвам путь прямиком из Подземного Мира на волю. Легла рядом, осознав себя не просто защищённой, но неуязвимой. Рикс придвинулся ближе, обнял, крепко прижимая к себе и не давая надежды на освобождение. Луна скрылась за облаками. Чернота уютно поглотила обоих. В баюкающей тишине неизвестность прошептала: — Ты выйдешь за меня?