сынмин любит

сынмин чанбина любит. чанбин сынмина тоже. чанбин любит в печатном виде – сынминово «покомфорти меня, прошу» вызывает тяжелый вздох и жжение от подступающих слез. оно в глазах и еще где-то в грудной клетке. там, где когда-то были «они». а теперь чанбин говорит «эти» отношения, а не «наши». «ох, малыш» но в реальности у чанбина больше нет энергии. он не может. у него не осталось сил на еще одни слова, да и чувств вложить в те слова больше нет. «конечно, я люблю тебя» прости меня. не цепляйся за наше прошлое – ведь ты больше не часть моей жизни. сынмин чанбина любит. чанбин становится часто занят. чанбин сбегает. просится к друзьям, подолгу сидит у них – на телефоне шестнадцать непрочитанных сообщений, но телефон на беззвучном. возвращаться домой чанбину не хочется от слова совсем. не хочется возвращаться к сынмину. не хочется объяснять, почему ему больно. больно – давить улыбку и прятать взгляд; отвечать на ласку, от которой больше не трепещут в животе бабочки; говорить то, что тот хочет услышать, а не то, о чем вопит сердце. ведь сынмин старается – а чанбин не знает, как сказать ему, чтобы больше не пытался удержать в ладонях пепел им самолично сожженного будущего. сынмин чанбина любит. а чанбин сынмина? тихие вопросы – словно вникуда – и ненавязчивые вздохи сынмина о том, что «скучаю». в ответ – непродуманные монологи о великой загруженности, смертельной усталости, и чанбин явно немножко переигрывает. чанбин помнит; помнит, но затрудняется сказать, когда взгляд перестал искриться прежними чувствами. и били по нервам и сердцу участившиеся ссоры, нелепые отговорки и взгляды, что мимо да сквозь, но никогда больше – прямо. день ото дня чанбин становился все отчужденнее. когда-то две ломанные линии переплелись; сейчас же – две прямые и такие же сломанные. сынмин чанбина любит. чанбин его – нет. и закончились они так же быстро, как и начались.