Дела комиссара

      Аято устало откидывается назад, опускаясь прямо на пол. Уже поздно, а в его кабинете все еще горит свет, стол завален бумагами, а работы все прибавляется. Сколько времени? Наверняка сейчас придет Тома и выскажет ему за переработки.       Комиссар возвращается в рабочее положение, берет в руки отчет и мысленно обещает самому себе: «Еще один и спать. Честно». Он успевает прочесть только имя отправителя, прежде чем щелкают раздвигающиеся седзи и в кабинет заглядывает Тома. «Вспомнишь солнце…» — про себя улыбается Аято.       — Господин Камисато, вы опять? — несколько разочарованно спрашивает управляющий, закрывая за собой дверь и направляясь к столу.       — Как видишь, — кивает комиссар и делает вид, что читает, но слипающиеся глаза и неожиданно вырвавшийся зевок выдают его с головой. Тома качает головой и тянется к отчету. Камисато уворачивается, не позволяя его забрать, но Тома, словно ожидал этого, оказывается рядом, звонко целует Аято в щеку и, воспользовавшись чужим замешательством, ловким движением забирает бумагу. Все еще немного сонный и сбитый с толку Аято недовольно хмурится.       — Вака, ты обещал больше отдыхать, — напоминает Тома и, отложив отчет на тумбочку у стены, тянет Аято за руки на себя. — Идем, тебе нужно поспать.       К большому удивлению Томы, господин не сопротивляется, позволяя себя увести. Управляющий находит это странным, однако, такие изменения его только радуют. Держась за руки, они заходят в смежную с кабинетом спальню. Тома кивает на футон, и Аято послушно садится на край, пока управляющий достает мягкий ночной нагадзюбан и массивную грелку. Аято принимает из его рук одежду, попутно стряхивая с плеч кимоно и отрицательно мотает головой, прося убрать напоминающее сковороду с крышкой устройство — ночи в Инадзуме действительно холодные, но Тома под боком лучше любой грелки, а Аято не стоит большого труда убедить его остаться.       Пока Аято переодевается, Тома краем глаза наблюдает за ним и думает о том, что тот уж слишком послушен сегодня. Это подозрительно. И все же Тома решает, что ему просто кажется.       Камисато забирается на футон и укладывается на подушки ровно по центру кровати. Тома приподнимает бровь — места ему явно не оставили, но уходить он не спешит, словно ожидая чего-то. И действительно — Аято обольстительно улыбается и тянет Тому за запястье, заставляя упасть прямо на себя.       — Вака, я не для этого пришел, — смеется Тома, все же удобнее устраиваясь на широкой груди.       — Я знаю, — мурлычет Аято и кладет ладонь Томе на щеку. Тот сразу же льнет к ней, чуть потираясь, — Но ты же поможешь мне расслабиться после тяжелого рабочего дня?       Вместо ответа юноша приподнимается и нависает над господином, глядя прямо в фиалковые глаза, после чего подается вперед и напористо целует, сминая мягкие губы. Аято ухмыляется в поцелуй, обхватывает партнера за плечи и тут же резко их переворачивает, оказываясь верхом на чужих бедрах. Тома хмыкает — пятиминутная покладистость с лихвой компенсируется инициативностью и напором. В этом весь господин Камисато.       Тома с интересом наблюдает как Аято развязывает шелковый пояс, сбрасывает нежно-голубое одеяние, оставаясь совершенно обнаженным — и когда успел только? Камисато наклоняется, задирает и после стягивает Томину футболку, чуть задевая изящными пальцами чувствительные бока, заставляя вздрогнуть. Аято опускается ниже и целует шею, ключицы, спускается ниже, ловит цепляющиеся за простыню ладони… и одним движением заводит их Томе за голову. Управляющего словно выдергивают из приятного сна, и он непонимающе хлопает глазами, чувствуя как крепкая хватка не дает ему вернуться в прежнее положение. Когда в свободной руке Аято обнаруживается шелковый пояс от нагадзюбана, Тома хмурится.       — Вака? — спрашивает Тома, даже не надеясь, что ему ответят. Аято, чуть склонив голову набок, старательно перевязывает его запястья, прочно скрепляя их между собой. Тома уверен, будь у футона изголовье, его бы привязали еще и к нему.       Немного полюбовавшись результатом своей работы, комиссар отстраняется, слезает с чужих бедер и выходит из спальни.       Не успевает Тома спросить, в чем дело, Аято возвращается, держа в руках флакончик с маслом, полотенце и… отчет, от которого Тома его отвлек.       — Аято? — тихо спрашивает юноша, напрягаясь. Камисато в ответ улыбается и ласково поглаживает Тому по щеке.       — Дела нужно заканчивать, Тома. — произносит комиссар спокойным голосом, в котором, однако, чувствуется власть. — Лежи смирно.       Тома послушно наблюдает за тем, как, отложив отчет, Аято выливает на руку розоватую душистую жидкость и растирает по его порозовевшему от возбуждения члену, после чего вытирает руку полотенцем и, придерживая полы кимоно, которое зачем-то набросил пока выходил, забирается к нему на бедра. В следующее мгновение Аято уже до конца опускается, прижимаясь бедрами к бедрам и, довольно простонав, берет в руки отчет.       — Я запрещаю тебе двигаться, пока я читаю, — тоном не терпящим возражений сообщает комиссар, и Тома вспыхивает от возмущения.       Аято, видя это, ухмыляется, словно сказочный лис, и томным голосом спрашивает:       — Сделаешь это для меня?       Тома кивает, загипнотизированный тихим омутом лавандовых глаз.       — Умница, — хмыкает Аято и возвращается в свое привычное состояние серьезного комиссара.       Тома скулит — внутри Аято так жарко и тесно, но тот словно специально расслаблен и сосредоточен на работе. Чертова работа! И как Тома попался на очередную уловку… Аято словно специально на секунду сжимается, и Тома, коротко простонав, пытается двинуть бедрами, на что Аято неодобрительно качает головой.       — Тома, ты отвлекаешь меня, — отстраненно журит комиссар, не двигаясь, возвышаясь над ним, словно мраморная статуэтка.       Тома откидывается на подушки и закрывает глаза, пытаясь сосредоточиться на чем-то, что не касается сидящего на нем мужчины. Вот только вся жизнь Томы так или иначе крутится вокруг главы клана Камисато, семьи, давным-давно приютившей его. Тогда Тома и подумать не мог, что когда-нибудь станет незаменимым управляющим при молодых господине и госпоже, считающих его близким другом. Он не смел и надеяться, что Камисато Аято, в которого совсем юный Тома когда-то влюбился, ответит ему взаимностью и даже позволит коснуться. Разумеется, о том, что спокойный и временами несколько отстраненный комиссар, может быть дерзким и горячим, Тома тоже не имел ни малейшего понятия. Ну вот, он снова думает не о том…       Наконец мужчина дочитывает отчет, откладывает его на пол и с довольной улыбкой смотрит на красного перевозбужденного Тому.       — Я развяжу тебе руки, но ты не двинешься, пока я не разрешу. — шепчет прямо на ухо Аято. Тома тяжело дышит, но не отвечает — не уверен, что сдержит слово. — Ответь мне, Тома. Ты будешь послушен?       — Я буду, — выдавливает юноша, стараясь не думать о том, как хорошо внутри Аято.       — Умница, — усмехается Камисато и тянет за конец пояса. Тома опускает руки и, едва размяв затекшие запястья, сжимает пальцами мягкие ягодицы. Аято довольно смеется и наклоняется для поцелуя.       Им обоим понятно, кто здесь главный, и Тома не смеет двинуться, пока комиссар не позволит. Он скулит и кусается, руки беспорядочно шарят по чужому телу, пока Камисато наконец не дает разрешение. Тома словно срывается с поводка, принимаясь лихорадочно вбиваться в любимое пахнущее камелией тело. Если бы Аято снова приказал остановиться, Тома бы не смог подчиниться, так сильно туманит его голову. Но Аято не просит — лишь стонет, пальцами сжимая широкие плечи возлюбленного, а с губ то и дело срывается его имя.       Тома обхватывает Аято за поясницу обеими руками и, прижав к себе, ловко переворачивает их. Комиссар откидывается на подушки и хватается за шею Томы, притягивая к себе и жадно целуя.       Никто не знает, что Аято жаден до ласк, до прикосновений. Знает лишь Тома и нисколько ему в этом не уступает. Холодный комиссар пылает рядом с любимым, словно загораясь от его пламени. Тома всегда находил способ согреть своего господина. В какой-то момент это стало значить больше, нежели дружеские объятия в холодной ночи. У Томы горячие руки, горячие губы, горячее дыхание, а еще горячая голова, у Аято — горячее сердце в противовес холодному разуму. Молодой комиссар рассудителен и думает даже о том, о чем думать не стоит, Тома же знает, как заставить Аято не думать вовсе.       Тома возбужден до предела, кожа его горит, а губы не перестают целовать фарфоровую кожу господина под ним. Тот двигает бедрами навстречу, выгибается под сильными руками и стонет громко и призывно, совершенно позабыв о тонких стенах поместья.       Они кончают практически одновременно, тесно прижавшись друг к другу, слившись в кусаче-тягучем поцелуе. У Томы подкашиваются руки, и он падает, словно перегорев, прямо на задыхающегося от удовольствия Аято.       — Тома… — тихо зовет комиссар, не в силах пошевелиться, — Тома, слезь, пожалуйста.       Юноша что-то бурчит в ответ и медленно отползает в сторону, тут же падая лицом в подушки. Аято смеется, перекатившись на бок, ерошит пшеничные волосы и ласково целует влажное, постепенно остывающее плечо. Тома лениво поворачивает голову и щурится, словно Аято — яркое утреннее солнце.       — Кажется, я утомил тебя, — снова по-лисьи улыбается Аято, и Тома фыркает, заправляя за ухо светлую прядь, упавшую на лицо.       — О таких нагрузках стоит предупреждать, — в шутку упрекает господина Тома, и тот смеется, коротко целуя теплые губы.       — В следующий раз — обязательно.