«красивые и проклятые…»
Чифую хорош во всём, но не это толкает его в пропасть. Он безумно влюблён. Баджи чертовски красив в драках, но не от этого он сходит с ума. Он безумно влюблён. Они так долго чувствуют по отношению друг к другу эту грешную страсть и необъяснимую привязанность, что давным-давно перестали замечать ту по натуре своей уродливо-любимую связь, буквально кричащую о том, что их души едины, соединены красивыми чёрно-золотистыми лентами. Им казалось, что нужно человеку всё отдать, чтобы его любить; чтобы мечтать о нём ежечасно, ежесекундно; чтобы его образ на обратной стороне век видеть перед сном и в момент пробуждения. Они считали, что нужно с человеком этим прожить всю свою жизнь, чтобы просто понять — на самом ли деле ты любишь его или это обычная зависимость. Между ними нет никакой определенности, всё очень спутанно и сложно. Им бы ясности внести в эти отношения. У каждого сердце ноет бестолково, под ребрами тянет тяжело и тоскливо от любимого имени, невольно, нечаянно срывающегося с губ. У них мысли роем в голове мечутся, скручиваются и путаются. У каждого на месте солнечного сплетения прорастает тоска стальная, когда любимого человека рядом долго нет, когда глаза любимые не светятся счастьем, когда чужие-родные губы не складываются в привычную ухмылку или оскал. У них глаза, невидящие и ослепшие от любви, черным огнём горят, потому что всегда в груди рядом с ним есть только жгучее необъятное тепло, никакой боли — она приходит после, когда колющая тишина обволакивает одинокое тело. В их редких прикосновениях слишком много нежности и трепетности, отчаянности. Там целая бесконечность, целая вселенная неизведанной любви и преданности друг к другу. Баджи знает правду, и от неё тому хочется выть. Хочется руками своими большими, теплыми и одновременно холодными постоянно касаться Чифую. Кейске не посмеет его тронуть, не позволяет этого себе. Он лишь взглядом скользит, мысленно едва касается, молчаливо любит. Любит слишком сильно, так, будто его затягивает та самая любовь, циркулирующая в его венах, в огромный смерч, вязко, тягуче, ни черта не ласково, невозвратно. Видит и молчит, играется и выжидает. Баджи невероятно умный. У него была слишком плохая успеваемость в школе, он еле вылез из этого дерьма живым, но, чёрт возьми, он невероятно умён. Это признаёт не только Тосва, но и другие банды, даже те, кто ни разу его не видел и, к счастью, не встречался с ним. Баджи способен за считанные секунды придумать план действий против кого-либо, убедить своего командира и лучшего друга в одном лице в правильности и необходимости тех или иных действий, направить Токийскую свастику в нужное русло, не дать ей скатиться в какие-то ебеня, из которых потом будет не вылезти. Баджи видит людей насквозь, не смотря и не обращая никакого внимания на оболочку, взглядом пронизывает всё нутро. Он всё замечает. Каждую мелочь, будь то взгляд, жест, мимика, скрытая эмоция. Баджи хорош в драках, его глаза горят чёрным адским пламенем с золотистым блеском, а губы растягиваются в звериной улыбке, оголяя всё так же белоснежные, будто заточенные клыки, острые, как бритва. Господи Боже, у Чифую крышу с корнями вырывает от этой ухмылки, от неё бабочка забитая с крыльями нежно-синими начинает трепетать из последних сил и легкие кроваво царапать. Ведь улыбка-то не ему подаренная. И руки эти мозолистые, грубые и очерствевшие не к нему прикасаются в данный момент. Баджи чертовски опасен для жизни, но Чифую давно не боится. Он его уважает, ценит, заботится о нём, когда тот всё-таки позволяет. Бесповоротно и безнадежно любит. Эта любовь давно циркулирует в его венах. Всё нормально, думает Чифую, всё обойдётся, это притяжение сойдёт на нет, если отдалиться; не смотреть каждый раз на своего капитана, как на какое-то восьмое чудо света; не замечать эту чужую красоту в каких-то своих мелочах, никому неприсущую в их мире; не искать взаимности и той же искренности в его действиях, словах и эмоциях; перестать мимолётно натыкаться на эту чёрно-золотую связь, соединившую их души, сердца, чувства и мысли; не тянуться к чужому теплому телу; забыть все прекрасные воспоминания, дарующие второе дыхание, окрыляющие и возносящие на небесную гладь, затем — безжалостно скидывающие вниз с обрыва; не мечтать о нём; не думать и не ждать будущего. Попытаться забыть и с постыдным позором провалиться. Баджи прекрасен в драках. Он бьёт наотмашь каждого уёбка, идущего против их банды. Пятьдесят человек — не проблема, для капитана первого отряда это сущий пустяк, небольшой булыжник под ногами, который пнёшь — отлетит в сторону и перестанет мешаться. Баджи выкладывается на весь миллиард процентов, затмевая солнце, сияет ярче звёзд на красивом черном небосводе, рычит подобно озверевшему хищнику, желающему разорвать любого, не являющегося его семьей. Его костяшки сбиты в кровь, бровь немного кровоточит от пропущенного удара, саднит и раздражает, распаляет внутреннее пепелище. Чифую понимает, что он уже чертовски давно в нём. Безропотно и бесповоротно. И даже это греет влюблённо трепещущееся сердце. Чифую вырубает какого-то пацана из Чёрных Драконов и думает, что ему пиздец как хочется прикоснуться к нему, губами проложить собственный путь от кромки штанов до блестящих от слюны губ, растянувшихся в его неизменной улыбке. Подарить себе эти рискованные девять минут, на протяжении которых он будет чувствовать себя бессмертным, пуленепробиваемым, неуязвимым, чертовски счастливым. Живым. Глупый, подумали бы другие, кто ж будет рисковать собственной жизнью ради каких-то жалких девяти минут близости с кем-то, кто даже, скорее всего, не твой соулмейт, не твой человек, данный судьбой?.. На самом деле таких много. Чифую знает тех, кто рисковал и отдавал свои последние минуты жизни дорогому человеку, ему не предназначенному. Принадлежавшему кому-то другому, не ему. Иногда риск действительно оправдывал себя, и люди разделяли девять минут рая, а после и всю оставшуюся жизнь. Чифую готов к любому исходу. Готов и к отказу Баджи, и к согласию, и к счастливому концу, и к смерти тоже готов. Если жизнь лишена прикосновений к любимому человеку, поцелуев до сладкого обморока, тепла чужого тела, коротких влюблённых взглядов, тихого приятного шептания на ушко поздней ночью, откровенных, личных, слишком интимных признаний в любви и верности — Чифую она не нужна такая. Он готов, честное слово, отдать Баджи собственную душу, чтобы хоть раз попробовать стать счастливым. Баджи заканчивает драку, когда вырубает лидера новых Чёрных Драконов, её конец был очевиден. Тосва ликует, очередная победа в копилке банды. Баджи стоит рядом с валяющимся телом, находящимся в полной отключке, подставляет лицо к темно-серому небу, улыбается так, как никто другой не умеет, скалится, что-то шепчет себе под нос, а после, открыв глаза, смотрит на него, на свою первую и последнюю любовь. Проводит кончиком языка по нижней губе, смачивая и открыто провоцируя. Закуривает те блядские сигареты со вкусом терпкого кофе. Он знает, что Чифую шкодливо смотрит на него украдкой, почти незаметно. А Чифую понимает, что всё. Все сомнения стерты начисто, все границы переживаний размыты, вся растерянность исчезла. Его намёк был откровенным, понятным, насколько горячим, настолько и сумасшедшим. Поистине безумным. У Чифую трясутся от напряжения и волнения руки. Всё его тело ждёт чего-то прекрасного, личного, уединенного. Один на один с ним. Низ живота приятно заныл, сладко отозвался на каждую испорченную мысль. Их взгляды интимны и запретны, пробирают до дрожи и щекотных мурашек, пробегающих табуном вдоль позвоночника. Они прожигают друг друга взглядом, стоя рядом с другими членами Тосвы, с ними же и разговаривая, но не обращая внимания ни на какой посторонний шум. Есть только они и их прочная, стальная, правильная связь. Чифую очень хочется рискнуть. Губами соприкоснуться с чужими и умереть. Естественность ощущений пугает. Когда всё заканчивается, Тосва расходится по разным сторонам. Чифую медленным шагом направляется к Баджи — им в одну сторону. На протяжении всей дороги парни сохраняют эту приятно оседающую где-то в легких тишину. Сердце у обоих устрашающе молчит. Оба боятся до белых бликов перед глазами, но знают, что необходимо сдвинуться с мертвой точки. Хватит. Надоело играться. Никогда себе не простят и всю жизнь оставшуюся будут сожалеть, потому что так правильно. Остается пара шагов и вот-вот покажется их дом, в котором оба живут уже долгие годы. Баджи на четвертом этаже, Чифую — на втором. Чифую спиной чувствует его медленно вздымающую грудь с какой-то непосильной тяжестью, парни поднимаются на второй этаж, но Баджи не уходит, и осознание происходящего бьёт по нервным клеткам, заставляя задыхаться в сладком предвкушении. Они как никогда близки к смерти, до неё смогут коснуться кончиками пальцев, пощупать и потрогать. Попробовать риск на вкус. Он мягко протягивает дрожащую ладонь к сжатому кулаку, разжимает его и пальцами скользит по внутренней стороне, жадно касаясь и упиваясь этим необъятным жаром чужого тела. Одними губами шепчет такое любимое имя, от которого под кожей черные ленты их неизведанного счастья рассекают, а под ребрами опухоль всё такая же родная давит. Горькой сладостью отдается внутри. Чифую уже плевал, какая природа этого образования. Если причиной его смерти станет именно Кейске Баджи, он не будет сопротивляться. Он, всё-таки сам, всего себя на этот путь положил. Они находят себя на балконе, стоя рядом друг с другом, касаясь плечом своего лучшего друга. Да, черт побери, любят до гроба, но друзьями быть не перестают. Это кажется правильным и естественным. Абсурдным до истеричного смеха. Не говорят ни слова, поворачиваются лицами друг к другу и смотрят. Неотрывно, рискованно, жадно цепляясь за красоту в каждой мелочи. Баджи не выдерживает первым: обхватывает грубой ладонью бледную шею Чифую, поглаживая большим пальцем его подбородок. Любовно, бережно, нежно. Как-то неправильно, даже можно сказать, неестественно. У Чифую нет сил оторвать от него свой восхищённый, до глупости влюблённый взгляд. Мизерное расстояние между ними уменьшается ещё больше. Чифую чувствует, как дыхание Баджи едва щекочет его лицо, а потом они посылают эту жизнь к хренам собачьим, прекрасно понимая и осознавая риск их действий. Никто не хочет проживать один единственный шанс с большим грузом сожалений на своих плечах. Они целуются, их губы быстро находят друг друга от сдерживаемого сумасшествия, смыкаются мягко, бережно. На запястье у каждого появляется неоновое «09:00.00». Отсчёт пошёл. Всё правильно, этот шаг был необходимым. Никаких переживаний, сомнений, колебаний или растерянности. Счастье, бьющееся фонтаном с красивой планировкой в груди, трепещущие нежно-синие бабочки, уже не царапающие легкие. Любовь, циркулирующая наркотиком в крови. У Баджи сухие, у Чифую — слегка искусанные в кровь, но потрясающе нежные. Баджи не напирает — Чифую сам размыкает сладкий рот, приглашая внутрь. Напряжение нарастает, когда их языки встречаются, долгожданно обмениваются вкусами. Оба опьянены до беспамятства. Оба до бесконечности любят. И эта реальность, где они стоят на балконе, целуясь и жадно упиваясь прикосновениями, ощущая чужое тепло прекрасного родного тела, где они не смотрят на время, выгравированное у них на запястьях. Всё равно. Каждая секунда — драгоценное, всё что у них есть в данный момент. Баджи чертовски хочется подхватить Чифую под мягкие бедра и усадить его на какой-нибудь стол. Огладить бока, постепенно перемещаясь на поясницу, почувствовать, как Чифую сам обхватывает руками его шею, несмело и робко, как перебирает черные, смоляные волосы на чувствительном затылке. И Баджи поймёт — что его мальчик нашёл чужую эрогенную зону. А когда эта мысль дойдёт и до Чифую, тот распахнёт глаза, отстраняясь буквально на миллиметр от влажных губ, будет дышать громко и шумно. В его глазах будет плескаться счастье и жизнь. А Баджи, увидев эту немного детскую искренность, поймёт — отпустить Чифую больше не сможет. Кейске улыбается в поцелуй собственным мыслям и желаниям. Губы Баджи вновь мягко соприкасаются с чужими приоткрытыми губами, а у Чифую от родного запаха кружится голова. Безбожно пьян. Никакой боли, отчаяния и разочарования. Риск и азарт, адреналин в крови и любовь перемешиваются, создавая своё искусство, настоящий шедевр. Баджи без промедления жадно, голодно и ненасытно касается своим языком его губ, любовно посасывает чужой язык, скалится, заставляя Чифую мелко начать дрожать, отчего руки не могут успокоиться, поэтому и сжимаются в кулаки, а после разжимаются и хватают Баджи за шею, потягивая на себя. Чифую чувствует большой палец на своем подбородке — легкое прикосновение, слишком сильно контрастирующее с тем, как Баджи целует его. Чифую знает, Кейске измывается над ним, а его язык творит, что хочет: касается неба чужого рта, вызывая в Мацуно столько противоречий и желаний, переполняющих его, что тот не сдерживается. Стонет в любимые губы, расползающиеся в довольной улыбке. Баджи тянет нижнюю губу Чифую, немного посасывает, затем — отстраняется и вновь целует. Губы Чифую открываются в предвкушении, и Баджи вновь и вновь облизывает его рот так, словно хочет подразнить напоследок — как раз когда Мацуно начинает напрягаться, он отстраняется, посасывает губу, а потом снова дразняще просовывает язык. Повторив это несколько раз, слышит, как Чифую скулит, руки сжимая на чужой куртке и притягивая к себе вплотную, целуя должным образом. Баджи хрипло смеётся в губы Чифую, но всё-таки отвечает на поцелуй, из-за чего у второго неслабо кружится голова. Баджи понимает, что ему безумно нравится целовать Чифую. Он такой отзывчивый и податливый, тихо стонет и слишком быстро заводится, — как и он сам — когда Кейске начинает голодно всасывать его язык. Чифую забрасывает ногу на поясницу Баджи, а тот его подхватывает под мягкую аппетитную попу, притягивая к себе ещё ближе, и аккуратно трется своим возбужденным пахом о чужой. Баджи рычит ему в рот, крепко сжимая руками его бедра и сам двигает в такт, как нравится им обоим, так, чтобы Чифую чувствовал его вставший член своим собственным и тихо хныкал в поцелуй, скулежом прося о большем. Они медленно двигаются в стороны комнаты, следом — направляются к кровати, напротив которого стоит огромное зеркало. Баджи садится на постель, всё ещё держа руки на желанных бедрах, Чифую стонет, вздрагивая от удивления, когда губы Кейске находят его шею, наконец-то отрываясь от опухших алых губ, из которых систематически вырываются стоны. Баджи оставляет засос на ярёмной вене Чифую, успокаивая его жадными прикосновениями и спускаясь поцелуями вниз, прикусывает его ключицы. Чифую вновь всхлипывает, и Баджи облизывает бледную шею, так мокро его целуя, что постепенно сводит того с ума. — Баджи… — скулит он, и Кейске рычит, разгоняя мурашки по чужому телу. Чифую весь разгорячен, одежда мешает. Она чертовски лишняя. Зубы Баджи впиваются в плечо Чифую, и тот задыхается, трепеща красивыми обрамлёнными ресницами. Чифую прикусывает зубами мягкую нежную плоть, глядя на него из-под опущенных ресниц — Баджи притягивает его к себе ещё ближе так, насколько это вообще возможно, вырывая из плена и втягивая чужую нижнюю губу, вновь посасывая до капелек крови. Когда их языки встречаются снова, поцелуй становится нетерпеливым и запретным, слишком интимным. Чифую толкает руками грудь Кейске, заставляя его откинуться и заинтересованно смотреть за действиями Мацуно. Тот поудобней перекидывает ногу через чужие бедра и садится верхом на них, руками медленно раздевает своего капитана, снимая черную куртку, такого же цвета футболку, затем — взглядом скользит по бугорку внушительного размера, усмехается и расстегивает ширинку, слыша шумный выдох. Зуд под кожей от нехватки прикосновений и сладости губ на своих губах становится невозможным. Невыносимым. Баджи вновь находит их. Алые. Пухлые. Сладкие. Они не могут отстраниться, даже если это необходимо, чтобы не задохнуться без нужного кислорода. Они целуются мокро, влажно, страстно, но при этом как-то нежно-грубо покусывая чужие языки. Чифую выгибается к нему, когда Баджи опускает руки вниз и, обхватив его аппетитные половинки сильными руками, целует его, терзает и изводит, пока у Чифую не начинает кружиться голова от задержки дыхания. Тёплые, влажные губы Баджи касаются оголившегося бледного плеча, покусывают его и, оставляя фиолетовые цветы на коже, прильнули к розовому ореолу соска. Баджи ласкает его, проводя языком по бугорку, и Чифую стонет долго и низко. Баджи играет с его соском до сладкой боли в нем, затем переходит к следующему, от чего Чифую извивается змеей на его бедрах. У него, Чифую Мацуно, целые вселенные в голове начали взрываться фейерверками пестрыми, цветными, красочными и такими живыми, мурашки по коже мраморной прошлись стайками, космос развернулся из мелких частиц и атомов, а дыхание сбилось к чертям собачьим, потому что сердце, кажется, парочку ударов всё-таки пропустило, норовя остановиться в конце концов. Это ни хрена не стеснительно, до ужаса приятно и откровенно горячо. Они не смотрят на счётчик, время уходит, но им не нужно об этом вспоминать. Оба потерялись во времени. Оба безбожно пьяные и возбужденные одними поцелуями и ласками. Оба до боли в ребрах счастливые от долгожданной близости. Даже если ошиблись и рискнули зря, все равно она останется сладкой, голодной, требовательной, вкусной. Они — не единицы космической пыли. Их любовь — не блядская никчёмность. Никто из них не знает, что было бы, если б они струсили, дали заднюю, отказались бы от единственной возможности. Никто из них не знает, перегорели бы они нахуй в конце-то концов, оставшись с тяжелым грузом на плечах, когда узнают правду? Произошёл бы внутри них эмоциональный взрыв от осознания собственных проебов, итогом которых будут одни лишь сожаления? Загорелись бы вновь яркой звездой на небе в чужих руках?.. Не в родных и нужных. Самых любимых. Кажется, даже если все эти старания покатятся в пропасть то, уж лучше потухнуть и не чувствовать ничего совсем, но рискнув всем, чем каждый раз умирать от сотен тысяч «игл сожалений» в теле и воскресать с троекратно возросшей болью. «не соулмейты» — звучит приговором. Больше всего они ненавидят возможность этих слов по отношению к ним, к их прочной связи. Они не отрываются друг от друга, раздевая догола. Чифую даже при большом желании, которого сроду быть не может, оттолкнуть своего капитана от себя не сможет, не найдёт сил на этот грех. Не захочет. Знает, что сами сейчас, возможно, всё крушат и ломают, сами в яму с головой зарываются, но всё равно продолжают пытаться построить на выжженном пепелище что-то своё родное. Чифую разрывается на лоскутки под его настойчивыми губами — Баджи упивается сладостью мраморной кожи, покрывая её фиолетовыми распускающимися цветами. На ней больше нет живого места. Чифую ловит себя на мысли, что ему так сильно хочется отсосать у Кейске; резко соскользнуть с желанных бёдер, опускаясь на колени перед его разведенными ногами; увидеть вблизи красивый, большой и в меру толстый член; почувствовать, как рот наполняется слюной; наклониться и нетерпеливо облизать красную головку, пробуя и наслаждаясь солоноватым вкусом предэякулята; понять, что запах секса и любви кружит голову слишком сильно; обхватить губами пунцовую головку члена, голодно посасывая её и лаская языком уретру; закатить глаза от прикосновений грубой руки к своим волосам и жалобно заскулить от крепкой хватки, создавая приятные ощущения чужому органу; брать его член в рот снова и снова, скользя головой вниз, широко открывая рот, сделать всё так, как он это видел в своих эротических снах; хочется даже задыхаться от большого размера, когда головка бы упиралась ему в горло; в зелёных глазах бы собралась влага, но Чифую всё равно насаживался бы ртом на пульсирующий член, утыкался носом в лобок Баджи и слышал это прекрасное рычание, чувствовал жесткую хватку, сжимающую его волосы на затылке, стонал с членом во рту от похвалы и одобрения Кейске, которое ему так нужно, отстранялся и облизывал головку вновь и вновь, обводя языком выпирающие венки; вечность бы слушал прерывистое дыхание своего капитана, счастливо улыбаясь сменяющимся эмоциям на лице этого опасного человека, следил бы пьяным взглядом за подпрыгивающим кадыком от сглатывания слюны, за медленно закрывающимися глазами в блаженстве, за трепещущими ресницами, за приоткрытыми губами, за рваным вдохом и сменяющим его выдохом. Но у них нет на это времени. Они не тратят его даже на растяжку — Баджи хотел бы поиграться с его дырочкой. Грубовато с нежностями, долго и влажно, запретно. Растягивал бы его медленно, упиваясь бархатом горячего нутра, даря ощущения заполненности Чифую, слушая его скулеж и хныканье, его просьбу и мольбу прекратить издеваться, но всё равно продолжал бы растягивать гладкие стеночки, ритмично трахая его пальцами с громким влажным хлюпаньем, найдя заветный комок нервов и поглаживая его с каждым касанием всё сильнее, беспорядочно целуя то в лоб, то в щеки, то в нос, шею покрывая сотнями поцелуев, жадно воздух глотая, шептал бы о том, какой он невероятный. Его соулмейт. А потом вновь бы губами вслепую чужие губы находил, целовал бы долго, вязко, немного мокро и глубоко, но по-прежнему тепло и грубо-нежно, балансируя на их любимой грани. Так, чтоб поджилки у обоих тряслись, а кончики пальцев покалывало от этой любви, которую оба отдают всю и без остатка другому. У них по-прежнему нет на это времени, даже если это единственное, чего они хотят. Мацуно двигается на чужих бедрах, вырывая рычание сквозь стиснутую челюсть, запрокидывает голову и шумно дышит, открыто стонет, выбивая всю адекватность из умной башки Баджи. Играется, сам же изводит в ответ. Чифую всхлипывает Кейске в рот, когда чужой язык скользит по его губам, а после зубы кусают мягкую плоть, пуская кровь, вкус которой отнюдь не металлический — сахарный. Страстно двигая бедрами, чувствуя в себе твердый член Баджи, упирающийся ему в простату. Слишком большой, думает Чифую, но жар проходит через всё тело, срывая окончательно тормоза, и он трахает себя этим большим органом с пунцовой головкой, ловко прыгая и запрокидывая голову от ярких ощущений, еле дышит, прерывисто и шумно, ещё быстрее двигая мягонькими бедрами. Руки Баджи вновь сжимают обнаженные половинки, медленно скользя к бедрам, крепко сжимая их до фиолетовых синяков. И это сводит Чифую с ума, усиливая возбуждение, витающее вокруг них. Язык Баджи не успокаивается и находит опухшие соски, облизывает их, следом — вновь кусает, слушая громкий гортанный стон Чифую, едва не сбившегося с ритма. Ему так сильно нравится, как его мальчик скачет на члене, открыто и раскрепощенно, отдавая всего себя ему в руки. Всего без остатка. Душу продает за жадные прикосновения к своему телу. У Чифую сердце едва не останавливается, когда он затуманенным возбужденным взглядом встречается с антрацитовым поблескивающим в полумраке в огромном зеркале. Чифую скользит зелёными глазами по их обнаженным телам, сплетающимся в одно единое целое. Это чертовски заводит наблюдать за своим же отражением. Мацуно видит себя такого впервые — возбужденного, поехавшего крышей, но бесценно счастливого, а после замечает, что Баджи ничем не отличается от него самого. Прекрасен, как произведение искусств. У Чифую спирает дыхание — у Баджи в груди атомная бомба взрывается, потому что Мацуно неестественной дугой выгибает, когда внизу живота точно такая же - атомная бомба на ошметки разлетается, а его той же волной сносит к чертовой матери. У него эта любовь всё ещё циркулирует в крови, дарит бессмертие. Вечную жизнь. От осознания Баджи усмехается и с вибрирующим рычанием кусает Чифую в шею, вновь своими горячими ладонями скользит по бархатной коже, в миллионный раз пересчитывая ребра грубыми подушечками пальцев. Они кончают одновременно. Громко и вязко. Мокро и блаженно. Пошло и грешно. У них губы алые до крови в двух местах прокусаны. У них душа одна на двоих. Напополам.На запястьях давно горит неоновое «00:00.00».