𝔑𝔬 𝔤𝔯𝔞𝔳𝔢 𝔦𝔰 𝔞𝔫𝔦𝔪𝔞𝔱𝔢𝔡 𝔜𝔬𝔲'𝔯𝔢 𝔟𝔲𝔯𝔦𝔢𝔡 𝔞𝔩𝔩 𝔞𝔩𝔬𝔫𝔢 𝔖𝔬 𝔩𝔢𝔱 𝔥𝔢𝔯 𝔴𝔬𝔯𝔨 𝔞 𝔴𝔬𝔫𝔡𝔢𝔯 𝔄𝔫𝔡 𝔴𝔞𝔨𝔢 𝔶𝔬𝔲𝔯 𝔣𝔩𝔢𝔰𝔥 𝔞𝔫𝔡 𝔟𝔬𝔫𝔢 © Powerwolf
Короткий осенний день клонился к закату, от Темзы снова поднялся туман. Удушливый и зловонный, он смешивался с крупными угольно-чёрными хлопьями, летевшими с фабричных труб. Гермиона подняла воротник и подхватила тёмный подол, перешагнув через широкую лужу нездорового химического цвета. Дымчатая мгла затопила набережную, в ней терялись повороты промозглых переулков — да даже низкое тусклое солнце было не различить. Сегодняшняя лекция открывала курс практических занятий — их профессор договорился с бедным моргом на границе Косого и Лютного. Место не сказать чтобы благопристойное, но зато недостатка в одиноких покойниках не будет. Девушка свернула в узкий проулок и достала волшебную палочку. Пара шагов от канавы, поросшая чахлым мхом стена заброшенного склада — привычный уже отсчёт кирпичей. Прикосновение артефакта открыло дорогу в Лондон магический, и оттого ещё более туманный и укрытый мраком. Можно было бы воспользоваться стремительно завоёвывающей популярность каминной связью — но Гермиона сильно сомневалась в том, что столь захудалое заведение обзавелось бы общественным проходом, а недавние несчастные случаи убедительно склонили её к привычным пешим прогулкам. Она училась в колдомедицинском училище при госпитале Святого Мунго. Помогла должность отца — мистер Грейнджер, несмотря на скромное происхождение, заслужил хорошую репутацию, исцеляя, а подчас и возвращая к жизни всех нуждающихся. Поэтому, когда среди толпы будущих студентов появилась его дочь, с порога заявившая желание овладеть тяжёлой и преимущественно мужской специальностью реаниматора, препятствовать ей не стали. Гермиона ещё со времён учёбы в Хогвартсе привыкла работать усердно и только на себя. От рождения принадлежа к немногочисленному среднему классу, болтавшемуся между чистокровной аристократией и молчаливой ордой рабочих артефакториев и мануфактур, она не могла найти себе места ни среди тех, ни среди других. И то, что её мама волшебницей не была, только подливало масла в огонь. Родители женились по любви — и всячески предостерегали её от собственных ошибок. После заключения брака с магловкой отца перестали принимать на ежемесячных встречах светил колдомедицины, дорога дальше для него была закрыта. Взлететь выше и получить частную практику он больше не мог. Только бескорыстная благотворительность и тяжёлый труд спасли подмоченное имя Грейнджеров от превращения в клеймо. Следом за десятками других фамилий неслышный каток коллективного осуждения не щадил никого. Ладно, если ещё было бы за что — но причинами отвержения становились подчас сравнительно безобидные вещи. Гермионы не коснулась столь распространённая среди полукровок и маглорождённых общая слабость заклинаний, она осиливала чары на уровне отпрысков магических семей. Но прилетало за происхождение ей всё равно. Одновременно с этим об эксцентричных братьях Лестрейнджах, доходивших в своём сумасбродстве до откровенной жути, в обществе, приближенном к высшему, отзывались исключительно положительно. Поэтому, как только Гермиона закончила Хогвартс, родители подобрали ей выгодного жениха. Из самих «священных двадцати восьми» — она и мечтать не могла о такой удаче. Уизли, правда, и самый младший сын. Но при знакомстве простодушный паренёк выглядел вполне приемлемо. Глава семейства, скромно молчавший на фоне своей жёнушки, лишь кивал на её настойчивые предложения заключить брак как можно скорее. Гермиона на всю жизнь запомнила, как тогда вежливо пожала плечами и согласилась. С их фамилией она могла продолжить карьеру, не боясь пересудов. А с характером муженька как-нибудь справится — или с любой другой причиной, по которой его так торопились женить. Вот в первую брачную ночь и выяснилось. Не то чтобы у неё был опыт — милый работяга-болгарин был отважен отцом прежде, чем отважился заговорить. Как и любая девушка из среднего — и метившего в высший — класса общества, о супружеской жизни она знала только, что ей полагается лежать и думать о магической Англии. В идеале. Но начатое медицинское образование однозначно подсказывало Гермионе, что член здорового мужчины не может составлять в длину два дюйма. Как будущий колдомедик и ответственный естествоиспытатель, она немедля зажгла свет и поспешила взять очки, чтобы задокументировать столь необычное природное явление. Чем спровоцировала чудовищный скандал, ор, вой и едва ли не рукоприкладство. Утром, благо с консуммацией брака их не трясли, Гермиона извинилась и предложила вместе найти решение проблемы — возможности позволяли достать как литературу, так и реагенты для любых чар. Из-за чего повторились ор, вой и взаимный обмен вспышками заклинаний. Теперь на тему того, что благородному и благочестивому Рональду подсунули девку неблагородную и совсем не благочестивую. Такое отношение Гермиона терпеть не стала и удалилась в свои покои — гибрид спальни, лаборатории и кабинета. Она на своей половине, он на своей. Вместе — только на выходе в свет, для кого угодно, только не друг для друга. Ближе к зиме становилось совсем невыносимо — её комнаты выходили на завод, и столбы грязно-серого пара, сливаясь с туманом и мелким дождём, превращали блёклое убежище в пещеру отшельницы. Толпа крупных мужчин на любой вкус, хорошо различимых в горевших день и ночь высоких окнах цехов, как в издевательской витрине простой человеческой жизни, радости не добавляла. Так они и жили. Вот и теперь, готовясь уже к выпускным испытаниям, она по-прежнему стремилась проводить дома как можно меньше времени. Визиты к двоюродным и троюродным внучатым тётушкам каждые выходные, сверхурочная подработка медсестрой в пользу госпиталя или, как сейчас, вечерние лекции. Но отложенная проблема, курсировавшая недовольной рыжей рожей по арендованным комнатам в рассыпающемся городском особнячке, никуда не делась. Бежать некуда — одно жабье лицо помешанной на розовом министерской управительницы прозрачно намекнуло ей, что развод станет для неё последним официальным мероприятием в уважаемом магическом обществе. Но, по крайней мере, личное исследование продвинулось гораздо дальше, чем она прежде могла подумать. Начав с поисков запретных ныне знаний, Гермиона накопала гораздо больше, чем можно представить, — и отрицаемая самим больным проблема отошла на второй план. Сама специальность подтолкнула к той грани, на которой работали коллеги-реаниматоры. Между тем, когда пациента ещё можно спасти, и тем, когда он уже мёртв. Гермиона параллельно изучала достижения магловской науки, раз за разом убеждаясь, что, несмотря на разницу в вызовах, стоявших перед медиками обоих миров, и те и другие неуклонно шли к полноценному восстановлению жизни. Маглам в этом плане было сложнее, но несколько дерзновенных фолиантов она смогла добыть. Бережно переписанные античным безумцем исследования неизмеримой древности вызывали смутную тревогу одним видом рассыпавшихся пожелтевших страниц. А кощунственные эксперименты, описанные в обрывочных дневниках ассистента некоего У. Гэста, ради науки украденных ею из закрытой библиотеки, прямо рассказывали о приготовлении необходимых оживлённому телу растворов. Как при помощи сил, клубившихся У. Гэста за пределами человеческого понимания, так и без оной — создание подконтрольной нежити ритуалами вампиров Гермиону не интересовало. Всё было по-прежнему несовершенно, огрехи и недочёты первичной технологии, раз за разом основывавшейся на схожих механизмах существования живой материи, открывали ужасающе широкий простор для новых идей и улучшений. Девушка сама и не заметила, как вновь отвлеклась от лекции. Сухощавый профессор негромко шелестел о порядке проведения магического осмотра и вскрытия. Низкую полупустую комнату, наскоро заполненную полуматериальными начертанными стульями и столами, затопила вечерняя серость. Из покрытых сажей толстых труб соседней фабрики безостановочно вырывались клубы тяжёлого буро-чёрного дыма. Гермиона отвернулась от узкой петляющей улицы за окном и уставилась в пустой конспект. Вовремя — уже пора идти в прохладный и тихий зал стазисных чар. Информация, конечно, ценная, но собственные знания ушли гораздо дальше простых патологоанатомических манипуляций. Гермиона уходила с занятия последней — шедшие впереди однокашники негромко переговаривались, торопились убраться подальше от мрачного места. Что-то привлекло её взгляд, в самой глубине ряда холодильных камер. Одно тело, оставленное неубранным. Она невербально бросила заглушающее заклятие на свои туфли и направилась обратно. Очертания под сероватой простынёй принадлежали настоящему богатырю — пол угадывался по одним плитам прекрасно развитых грудных мышц. Гермиона решительно приподняла тонкую материю. Не старше тридцати пяти, склонен к набору массы, синеватые татуировки выдают каторжника. Моргана с мечом, покровительница всех пройдох, несколько мелких рисунков, обязательных для уважаемого представителя организованной преступности, и какие-то надписи на незнакомом алфавите. Кириллица. Значит, не местный. Наверняка из серьёзной группировки. По заострившемуся бледному лицу она бы так не сказала. Прямой профиль, тяжёлый подбородок. В целом — непримечательные мужественные черты обычного работяги, у них таких полный Ист-Энд. Хотя именно оттуда пошли слухи о том, что у банды Пожирателей Смерти появились новые союзники по тёмным делам. Гермиона задержалась взглядом на неукротимых каштановых кудрях, так похожих на её собственные — если миссис Уизли ещё раз со своей гадливо-заботливой улыбочкой осведомится о наследниках… Но она отвлеклась. Перевернула потрёпанную карточку из пергамента. Нашли в Лютном, убит в перестрелке случайной Авадой. Звали его вычурно — Антонин М. Долохов. Два имени (или в славянских языках второе считалось чем-то другим?) взяты из магловских документов, больше неизвестно ровным счётом ничего. Даже родственники. Жаль, что его жизнь так закончилась — но аврорату головной боли меньше. С другой стороны, окажись вдруг, что он каким-то образом выжил, возвращаться ему некуда. Если эксперимент провалится — что при такой превосходной физической форме маловероятно, — пропажи никто не хватится. Она рассеянно отодвинула простынь дальше, дешёвая ткань соскользнула на пол с обличающим, оглушительным в гробовой тишине шорохом. Интерес в этом действии был сугубо колдомедицинский, но Гермиона отчётливо почувствовала, как у неё перехватывает дыхание. На пороге величайшего открытия в своей жизни — и, как обнаружилось, моментального её же улучшения. Такой (весьма и весьма одарённый) любовник не предаст и не уйдёт — даже вампиров в обществе принимали со скрипом, что уж говорить о человеке, поднятом из мёртвых. Оставалось только учесть все нюансы повторного запуска мозга, чтобы его разум восстановился наиболее полно. Какие-то потери будут в любом случае, но крепкая психика и простая душевная организация должны выдержать. Гермиона поспешила вернуть покрывало на место, поняв, что в текущем положении может сойти разве что за преступницу-извращенку, но никак не за заплутавшую студентку. Погасила свет и закрыла дверь уже с абсолютной мрачной решимостью вернуться сюда ближайшей же ночью. Предстояло для начала укрыть маскирующими чарами заброшенный сарай неподалёку от дома, который она уже давно присматривала под расширение лаборатории для наиболее опасных опытов. И подготовить маскирующие артефакты для похищения. Такой мужчина не мог просто взять и умереть.⊱───────⊹⊱✙⊰⊹───────⊰
Утром понедельника в Косом переулке только и было разговоров, что о пропаже трупа из морга. Одни говорили, что преступник был неожиданно невысок и изящно сложен, другие, наоборот, уверяли, что видели огромного изверга и теперь остаётся только ждать нового появления маньяка. Сам же сторож, невольно ставший эпицентром внимания искушённой до мистических событий публики, разводил руками — слышал лёгкие шаги и звон стекла, но когда заглянул, всё было целым. К обеду стихийно возникло с десяток различных версий о том, какими чарами пользовался похититель и какие цели преследовал. Честный ответ о том, что бессовестно утащен был труп бандита средних лет сначала немного умерил интерес, но затем тот разгорелся с новой силой. И только Гермиона старательно маскировала синяки под глазами после бессонной ночи. Труднее всего оказалось снимать чары Стазиса и потом заново накладывать их в лаборатории — наколдовать поверх заклятие Уменьшения не представлялось возможным. Может, был иной путь, кроме как уменьшить Долохова и спрятать в карман, но, столкнувшись с несовместимостью заклинаний, ничего другого она не успела придумать. Теперь же загробный первопроходец был надёжно спрятан в её логове в пригороде, и ни одна душа вокруг не догадалась бы, какой неведомый синтез науки и мистицизма скрыт в этом покосившемся сарае с новёхоньким витым громоотводом. Гермиона избегала думать о нём как о трупе для эксперимента — это отдавало чем-то совсем ненормальным и больным. Скорее она воспринимала его как пациента, проклятого формой летаргического сна, внешне неотличимой от смерти. Тем более что, начиная с того этапа, на котором он возвратит себе сознание, планы у неё разворачивались грандиозные. Собрать нужные реагенты за оставшиеся дни до Самайна — теперь ерунда. Гермиона скопировала пару страниц о рыболюдах из пылившегося на полке латинского бестиария и благополучно выменяла на них редкие химикалии у анонима из Массачусетса. Решил бы кто погрузиться в её корреспонденцию — схватился бы за голову от нависшей над миром угрозы приближающегося хтонического зла. Одинокая фигура в платье и низко надвинутой шляпке тащила через пустырь тяжёлый дорожный саквояж. Дома становились всё ниже и скромнее, их улица здесь резко поворачивала и уходила в другую сторону. Направлялась обратно к Темзе — пока наконец не растворялась в лабиринте трущоб, протянувшихся до самого горизонта. Облетевший узловатый вяз неприветливо шелестел тяжёлыми ветвями, едва заметный ветер встрепенул пожухлую траву. Гермиона прочертила в воздухе короткую руну, зачарованная дверь со скрипом повернулась на ржавых петлях. В лаборатории был наведён последний лоск, тяжёлые батареи блестят прохладным хромом. Тонкие нити проводов брошены по полу, поднимаются к четырём углам массивного металлического стола. Кандалы для рук и ног пока пусты, гвоздь программы лежит по центру, укрытый тонкой тканью. У стены — ещё один, верстак, заваленный свитками пергамента и строем фиалов. Револьвер в первом ящике — на случай, если эксперимент пойдёт не по плану. Крохотная запасная склянка с противозачаточным зельем — если исход опыта положителен, приём уже начат. Заранее. Гермиона пересчитала несколько достоверно сходившихся формул и объединила все наработки магловских учёных механизмом обращения в вампиров. Раствор из редких солей с необходимой кислотностью, чтобы восстановить сохранённую чарами Стазиса кровь. Мощнейшие электрические батареи, дополненные хитро модифицированным громоотводом, который вберёт в себя силу молний — для приведения кровотока в движение и восстановления нервных импульсов. И в завершение всего — пришедший из мглистой древности ритуал с каплей уже её крови, который свяжет с душой все процессы и будет поддерживать их силой магии. По предварительным расчётам работа пищеварения должна в какой-то степени восстановиться, но основным источником энергии была банальная подзарядка. Для этой цели в широкую мускулистую шею пришлось добавить пару симметричных металлических имплантов, уходивших напрямую до спинного мозга. Гермиона старательно прогоняла от себя ассоциации с популярным нынче у маглов готическим романом, внутренне содрогаясь от того, насколько близко те в своих занятных мистических выдумках подошли к действительности магического мира. Более ничего не напоминало о том, что Долохов мёртв. Его нельзя даже было назвать просто трупом, телом — он походил на спящего. Она ловила себя на мысли, что всё чаще и чаще вглядывается в замершие грубые черты. Самайн приближался.⊱───────⊹⊱✙⊰⊹───────⊰
Вечер языческого празднества, пришедшего из немыслимых времён замшелой юности человечества, выпал на полнолуние и ознаменовался небывалой грозой. Гермиона вымокла до нитки, пока настраивала неактивный громоотвод на крыше — вычурная катушка заметно превосходила даже самые смелые магловские аналоги. От обезумевшей стихии не спасали никакие чары. Ещё и поднявшийся штормовой ветер — с моря, уже по-зимнему холодный и свежий, совсем не похожий на местные моровые поветрия фабрик и стоков. Когда она спряталась в лаборатории и высушила одежду, ударила первая молния. Лютый электрический разряд загудел в металлических витках, разом разогнал массивную аппаратуру. Мягко мигавшие индикаторы зажглись в едином порыве — белые и бледно-зелёные огоньки в полумраке. Тяжёлые механические щелчки возвестили о начале работы. Мятая ткань полетела на пол. Гермиона развернула единственную лампу, укреплённую под потолком на подвижном гибком пруте, ровно к столу и принялась застёгивать крепления для рук и ног. Её молчаливый пациент был тяжёл и неповоротлив, над соединением шейных имплантов с зажимами для проводов пришлось повозиться. Но вскоре механическая часть эксперимента была завершена, и она поставила в ледяное предплечье инъекцию модифицированного реаниматорского состава — с химикатами и каплей собственной крови. За грязным окном, занавешенным рваной холстиной, бесновался гром. Безостановочная дробь дождевых капель удивительным образом попадала в ритм работы энергетических установок. Поток воды, будто намеревавшийся смыть всю копоть и грязь, а заодно с ними — и остальной Лондон, уже снёс все лёгкие водоотталкивающие чары. Гермиона затаила дыхание, коснувшись металлического рубильника. На верстаке — заряженный револьвер для всех внештатных ситуаций, которые могут не решиться магией. Короткий рывок, лязг — индикаторы полыхнули осенним тревожно-жёлтым, от металлических зажимов и креплений в воздухе гудят синеватые искры. Она развернула переписанную страницу кошмарного гримуара и принялась за чтение громоздких формул. Ни одного лишнего движения палочки — сложные рунные комбинации парят в воздухе и отсвечивают потусторонней зеленью, магия сочетается с геометрией. Строенные круги, неевклидовы построения, шустрые многогранники… Его рука дёрнулась. Или ей показалось. Возможно, высокое напряжение. Гермиона не сбивалась ни на мгновение. Кошмарный, шипящий и булькающий язык этих заклинаний не предназначался для человеческих ушей. Лишь стойкость и храбрость, выработанные ещё в школе и ныне приведшие так далеко в глубины магической науки, помогли ей осилить противостоящие самой природе чары. Ничего не происходило. Молнии били в громоотвод, ток в проводах достиг такой силы, что некоторые батареи начали искрить, предупреждающе мигали крохотные красные лампочки. Неподвижное тело в оковах простреливала крупная дрожь, но внешне в той не было ничего, кроме реакции мёртвой материи на избыток электричества. Гермиона коротко вздохнула и повернула рубильник. Всё окончательно стихло. В тусклом металле стационарной батареи отразились какие-то огоньки. Что было весьма странным, такие источники света находились среди верениц проводов и переключателей. Никак не в центре комнаты. Гермиона поняла, что за ней пристально следят два горящих жёлтых глаза. Долохов лежал на столе, кое-как повернув голову в её сторону. Она осторожно обернулась и схватила похолодевшими пальцами револьвер. По бледному заострившемуся лицу, расчерченному глубокими тенями, скользнула болезненная рябь улыбки. — Это не приёмная Рая, верно? От его раскатистого голоса по спине побежали мурашки. Самые низкие октавы, вообще доступные мужским голосовым связкам, теперь отдавали гулким, обжигающим холодом. Замогильным. — Да, — коротко выдохнула Гермиона, устроилась рядом на шатком табурете, так и не убрав палец с курка, — как ты себя чувствуешь? — Странно. Как будто меня выдернули из тела, потом смутный провал темноты и каких-то красок, — он нахмурился, с трудом совладав с возвращённой, непривычной мимикой, — и вот я здесь. — Тебя убили в перестрелке. Она сглотнула, выдержав ответный вопросительный взгляд. Когда-то его глаза были карими, и даже сейчас насыщенный цвет можно было рассмотреть за колдовским сиянием, но блуждающая желтизна этих чар напоминала то ли о вампирах, то ли о болотных огоньках. Психический шок возвращения в мир живых Долохов выдержал. Гермиона без лишних слов поднесла ему карманное зеркальце. — Охуеть, — коротко констатировал он на чистом русском. Заметил её растерянность и тут же продолжил: — Не пойми неправильно, я не хотел тебя обидеть. Наоборот — благодарю за второй шанс. Полностью выдержал. Гермиона отложила пистолет. Они не были знакомы, но разговорчивость и уже просматривавшийся налёт грубовато-лихой харизмы наверняка вполне соответствовали Долохову при жизни. — Но ты же неспроста решила вытащить меня из могилы? Бандит, делец — сразу заинтересовался ценой столь исключительно щедрой услуги. — Да, — она улыбнулась куда мягче и теплее, — мне нужен любовник. Насколько позволяло ещё не вернувшееся под полный мыслительный контроль лицо, ровно настолько он был обескуражен. И заинтригован. Не мог поверить — ему просто не могло так повезти. — Я весь внимание. Гермиона бережно коснулась скованной крепкой руки — к огромным мускулам постепенно приливало тепло. Ожидаемая температура тела была ниже нормальной, но не намного. Пользуясь своей властью над положением, пробежалась пальцами по бледной широкой груди. Долохов самую малость отличался от среднестатистического вампира. И только в лучшую сторону. — Я по глупости согласилась на неудачный брак. Моя семья не в том положении, чтобы позволить себе скандалы и дрязги, связанные с разводом, — выговариваться оказалось неожиданно легко. Короткие предложения, несшие в себе груз её жизненных затруднений, летели одно за другим: — Сначала искала лекарство от убожества моего муженька, но среди запрещённых колдомедицинских наработок оказались вещи гораздо интереснее. — И твой талант сам себя превзошёл. Как видишь, я вернулся таким же, каким и был. В его сияющем, но оттого не менее выразительном взгляде не было жалости. Только сочувствие и по-прежнему смятенное восхищение. Желание утешить. Пора было снимать стальные путы, она потянулась к скованной руке. — Или предпочтёшь меня связанным? — он шутливо попытался освободить другую кисть, едва дёрнув за тяжёлую цепь. И тут же выломав её из стола вместе с креплением. Слегка порозовевшая Гермиона была удивлена не меньше. Значительное снижение утомляемости само собой выводилось из закономерностей, но рост и без того немалой физической силы? Успешно завершившийся эксперимент становился всё более и более интригующим. Бедные, бедные банды Ист-Энда — скоро там установится новый порядок. — Изнурение должно наступать гораздо позже, — она занялась уцелевшими кандалами, — видимо, ты стал ещё и сильнее. — Ты просто гениальна, — Долохов покрутил усовершенствованной конечностью и попытался поймать что-то в воздухе, — я тебе теперь по гроб жизни обязан. Гермиона тихо хихикнула и отвернулась, чтобы смотать обратно провода. — Чувствую, как будто могу управлять напрямую любым процессом в организме, — теперь он уже задумчиво сидел на краю стола, — так и должно быть? — Да, это значит, что ты восстанавливаешься, — она обернулась, только чтобы встретить прямой пылающий взгляд. Легко же он овладел восстановленным телом. Под его тяжёлыми шагами отчаянно скрипнула половица. Бескомпромиссно привлёк к себе. Рефлексы солдата уличной войны. Натренированные плечи заслоняют и без того тусклую лампу. Решителен и прямолинеен, ему не нужно говорить дважды — она не ошиблась. Где-то бесконечно далеко раздался одинокий удар грома на фоне чуть поредевшего дождя. Уверенный взгляд — северное сияние. Какие вообще слова уместны в их ситуации? Сувениры из Австралии и даже Азкабана, старое пулевое навылет, пальцы на ощупь находят ещё пару ножевых — где его только не носило. И теперь, восстав из забвения, он решительно намеревался с триумфом ворваться в жизнь. Крепкая рука — шрамов целый десяток — поднимает её лицо за подбородок. Легко, как кинжал. Бережно, как самопальную взрывчатку. Гермиона отвечает на объятие. Прохлада его кожи будит смутную тревогу, но в груди — там, где вновь бьётся неугомонное сердце, — разгорается тепло возвращённой жизни. Целует неспешно. Снимает условности, уводит её от теории к практике. Не медлит, лишь подбирается ближе. Даже после чар Стазиса, после всего — она чувствует лёгкую меланхоличную горечь фабричных папирос на его губах. Её пульс громче рокочущей над ними грозы. — Мордред побери, где мои манеры, — отстранился, чуть выпрямившись, — я даже не спросил твоего имени… — Гермиона, — нежный голос задрожал. Прикосновения прохладных пальцев, уже забравшихся за край лёгкого корсета, обезоруживали и подчиняли. — Красивое, — тихий и деликатный треск разрываемой ткани, — это из каких-то стихов? — Из «Зимней сказки» Шекспира, — она едва выдохнула, когда на грудь легли тяжёлые поцелуи. Алчущие, вампирически жадные — оставляют пламенно-розовеющие следы. Потягаться с ними могла лишь убийственная хватка грубых ладоней. Опаляющих раскалённым металлом даже сквозь остатки платья. Но всё это было лишь началом. Тяжёлая рука скользнула по бедру. — Каюсь, не образован. Он уже опустился перед ней на колено и скрылся под нижними юбками. — Развратник… — только и успела прошептать Гермиона. Долохов (наверное, ей уже стоило называть его «Тони»), конечно же, развёрнуто возразил из-под слоёв сатина и гипюра. Не останавливаясь. Один палец, за ним без промедления второй. Дразнит перед чем-то поистине грандиозным. Но самое страшное оружие — его язык. Набирает скорость, сжигая заживо мучительным напряжением. Замедляется, оставляет тлеть. Скользит по ней, в ней. Он знает, как обращаться с её телом. Он ласкает её так, будто они знакомы уже тысячи лет. Она отклонилась назад, проехав затылком по дощатой стене. Безнадёжно тянется к верстаку, но тот далеко, а его плечо — совсем рядом. Сведённые бёдра и подрагивающие колени ей уже не принадлежат. Огромные загрубевшие руки созданы, чтобы гнуть железо. Созданы для ударов и кастетов. Немыслимо, что они способны на что-то настолько трепетное. Одного безрассудства мало — ей было сложно довериться малознакомому мужчине, и он понимал это. Плавно разгонял жар по венам, ловко касался самых чувствительных уголков. Мог бы прямо сейчас отвести до грозового неба — но не ставил себе такой цели. Только помочь расслабиться, сначала заставив полыхать от смятения и желания. Клин клином. Вынуждать стоять в таком положении было преступлением. Гермиона всхлипнула и крепче схватилась за очерченные тканью плечи. Эксперимент вышел из-под контроля. Надёжная грубая ладонь на бедре — единственное, что не даёт упасть. За окном никак не стихнет шторм, вспышка молнии простреливает и её тоже. До самого сердца. Отстраняется, но только чтобы снова припасть к ней. Коротко из стороны в сторону — заключительный аккорд. Наконец выбирается из-под вороха юбок. Ещё растрёпаннее, чем был. С корабля на бал, из тьмы иных бездн и измерений на беспощадно-материально освещённый лабораторный стол, заменивший им постель. Сегодня. Монолитное мускулистое тело возвышается в полумраке. Каждая плавная линия подчёркнута столпом тусклого света единственной лампы. Шея начинается ровно по размашистым углам челюсти, металлические импланты слегка искрятся. Над широкими ключицами клубятся глубокие тени — только чтобы распасться на бледной, расписанной синевой груди. Стоит перед ней во всей красе — она в нём не ошиблась. Лежать в таких обстоятельствах на лабораторном столе… Гермиона чувствовала себя не то занятным образцом, не то бесценной реликвией. Зарделась, практически ощутив на коже прожигающую тяжесть прицельного взгляда. Весьма довольного. Тони не мог не заметить, насколько она взволнована. — Расслабься, ты очень красивая, — нежность убийственно-низкого голоса разливается по телу, как рокот оркестрового органа, — мёртвого поднимешь. Его глаза горят потусторонним светом — болотные огоньки — манят в самую даль трясины. Она улыбается так, что в комнате становится на пару градусов теплее. Вслед за тяжёлыми юбками слетает последнее смущение. Сделал для неё всё, что мог, — но войти получается не сразу. Подминает, по-хозяйски хватает под бедро, засаживает резким рывком. Целиком и полностью, не меньше и не больше — идеально. Её голос сливается с оглушительным раскатом грома. Тихий мелодичный звон цепей, мерные удары металла о дерево. Заваленный второй стол всё ближе, сияние его взгляда отражается в разноцветных фиалах. Опалённые болезненно-тусклым светом руки — тьма скрадывает каждый изгиб безупречно сложенных мускулов. Не касается её, но держит надёжнее кандалов. Совсем не торопится. Размашисто, позволяя выгибаться, ёрзать, тянуться навстречу. Любым способом добиться полного слияния. Она гладит грубые запястья, хватает его за предплечья. Обвивает ногами, наслаждается каждым ответным движением. Такой реакции он явно рад. Склоняется над ней, прижимается вплотную, сорвав восхищённый стон. Отводит в сторону волнистый локон, жадно целует шею. Всё-таки удержавшись — прикусывает лишь слегка. Зато она себе ни в чём не отказывает, и на натренированной трапеции расцветает алый след. Доигралась. Отодвинулся и в мгновение забросил её ноги себе на плечи. Перехватил за талию — так гораздо жёстче — не пошевелиться. Ускоряется. Распрямляется, практически стаскивая со стола, с головой швыряя в чистые ощущения. Теперь под одного себя. Её голос громче грома. Спина скользит по потеплевшему металлу, стремительно немеющие ноги беспощадно сводит. Она теряет любую опору — кроме него. Нежная кожа горит, останутся отпечатки целых ладоней. Грубое лицо почти не меняется. Только едва заметная скупая мягкость и затуманенный взгляд его сдают. Он откровенен перед ней. Дарит всего себя, почти вытаскивая — чтобы раз за разом ринуться обратно. Снова покорить. Но её разгорячённым нервам нужно другое. Чуть медленнее — гораздо ближе. В его объятиях и нерушимой крепости из мускулистых рук. Оставил поцелуй на подрагивавшей щиколотке и позволил выдохнуть, лечь обратно. Сгребает, придерживает — оказывается бескомпромиссно стиснут за плечи. Истерзанное тело теперь реагирует совсем иначе. Плавно и глубоко, беспощадно — опаляющая жадность заставляет вытянуться в струну, принять его отчаянно, будто от этого зависит её жизнь. Напряжение нарастает, несётся вслед за ударами сердца. Она чувствует себя настоящей. Впервые. Лишь одно горит перед глазами пламенным отпечатком. Окончательно распалившее и собравшее воедино лихорадочный механизм. Он смял лист стали, будто это была простынь. Лучшая похвала — невольный стон. Лучшее признание — едва слышный шелест имени, слетевший с губ в упоительной агонии. Нет больше ни пространства, ни времени. Только объятия посреди пламенной бездны и сияющий потусторонний свет лампы, оказавшейся где-то совсем позади них. Продержался, пока не затихла. Вырвался из неё и прижался к изящному бедру, запятнав его. Всего лишь один безмолвный жест — но внимания и заботы больше, чем во всех обещаниях, которые она слышала за свою жизнь. Дождь почти закончился, по крыше их прибежища изредка стучали одинокие капли. Гермиона рассеянно запустила пальцы в непокорные кудри, мягко увлекла в новый поцелуй. Не обжигающая катастрофа — тихий танец языков пламени на тлеющих углях. Колдовское свечение глаз, бесшабашно-весёлое — это лучший день в его жизни. Неподъёмный пострадавший стол проехал целый фут. Распростёртая под ним, она чувствовала себя бесконечно ценной, бесконечно цельной. Тяжесть его тела совсем не хотелось отпускать. Он сделает её счастливой. Низкий голос деликатно нарушил тишину последним ударом далёкого грома: — Не хочу показаться грубым, но… Есть закурить, красавица?⊱───────⊹⊱✙⊰⊹───────⊰
Этой осенью среди криминальных теней магического Лондона курсировали всяческие слухи. Сначала труп главаря русской банды — Каркарова — был найден с застывшим выражением неописуемого ужаса на лице и посмертно вырезанной надписью «крыса ёбаная» на лбу. Занявший же его место предпочитал без крайней надобности публике не показываться. Потом пресловутый самопровозглашённый Тёмный Лорд Ист-Энда попал в дом скорби. Выяснить обстоятельства, приведшие опаснейшего человека Лондона к буйному помешательству, не удалось — его Пожиратели моментально разбежались по другим группировкам. А бывший мафиози только повторял из раза в раз, срываясь на крик: «Он живой! Живой!» Рона после очередного психоза, вызванного непрекращающимися кошмарами о рослом упыре с горящими глазами, который преследовал его в же собственном доме и почему-то при этом говорил по-русски, отправили на воды. Не помогло — и Гермиона с чистой совестью оплатила пребывание в закрытом пансионе. Главный врач, недолго думая над симптомами, прописал тому женский курс лечения истерии. Все, кто позволял себе предосудительные высказывания о мисс Грейнджер, предпочитавшей обращение сугубо по девичьей фамилии, очень быстро попадали в водоворот мистических событий с пренеприятным исходом. Страх и восхищение тем фактом, что у столь молодого реаниматора до сих пор не умер не один пациент, свели на нет все пересуды как про неё, так и про её семью. Включая таинственного аманта, практически не покидавшего их тихий и неприметный особняк в пригороде. По крайней мере, при свете дня. Говорили шёпотом и с боязливой оглядкой, что тот — настоящий вампир. Который, конечно же, поделился с ней всяческими секретами наиболее мрачного и таинственного свойства. Но здесь заговорившегося собеседника обычно обрывали — кому какая разница, когда на счету эксцентричной целительницы сотни успешных обрядов и операций. Да и к тому же, какой дурак осмелится злословить о любовнице кровожадного исчадия ночи? Особенно, если это исчадие, ввиду своей неубиваемости и нечеловеческой силы, благополучно возглавило теневую и хаотическую империю лондонского криминала. Тут уже точно никто не рисковал продолжать сплетни. Гермиона, знавшая правду обо всех слухах, лишь посмеивалась. «Реанимакон» летел к концу, она старательно совершенствовала своего возлюбленного, стремясь улучшить его жизнь и оставить наиболее полное руководство по возвращению мёртвых. Которое, конечно же, не должно попасть не в те руки. От периодической подзарядки электричеством (насчёт чего Тони бессовестно острил) и употребления её крови по полнолуниям отказаться пока не получалось, но работу репродуктивных органов удалось восстановить полностью. Никаких отклонений у их будущих детей быть не должно — кроме разве что природной склонности к Тёмным Искусствам. Как бы мрачно и несколько цинично ни началось их знакомство, теперь Гермиона могла с уверенностью сказать, что искренне влюблена. Они прекрасно дополняли друг друга — он сделал её жизнь лучше, а она подарила ему второй шанс пожить вообще.