in your eyes

даниэль собирает осколки стекло, матовое, сверкающее, режет пальцы и растекается горячим воском, но не складывается вместе никак, вечно ускользая. холодные отблески играют на гранях — в них даниэль видит гробницу, лондон, и что-то еще. что-то еще смотрит на даниэля в ответ и не теряет из виду ни на минуту. раскатами грома что-то еще хохочет над их жалкими попытками остановить неминуемое, и, разрушая вековые стены, просачивается между камнями, протягивая склизкие щупальца. в паутину чего-то еще попадают люди, виновные и невиновные, но одного даниэль не замечает в упор — первым в паутину попался он сам, купившись на обманчивый блеск внутри пустого камня. даниэль собирает по осколкам себя по листочкам обрывкам и теням за углом, даниэль ищет что-то — или кого-то, прислушиваясь к голосам в опустевших коридорах. он их знает, но слышит как будто впервые, и сам он здесь — как будто впервые, но идет по развалившимся лестницам и вдоль захламленных коридоров так, будто здесь он хозяин. хозяин, настолько же обманчивый, как проклятая сфера, и затянувший его в сеть туже той, из которой даниэль и так не смог вырваться. тот, кто первым заметил в его глазах неземной блеск, к которому сам так долго стремился, и позволил свету сферы — ослепляющему, отравленному, — укорениться в сердце даниэля и прорасти острыми шипами, сделав из него чудовище, одно из многих, что водились в замке. сквозь тягучую пелену, присыпанную розовыми лепестками и сахарной пудрой, все кажется таким простым. есть зло — страшное и лживое, и есть добро — обманутое. добро закрасили краской, отдающей железом, добро, пока бежало, потеряло на лестнице свои красные башмаки. замок и что-то еще, слившееся с ним в единое целое, приняли жертву, дав даниэлю еще одну попытку — смеха ради. загоняя его сквозь воду и медные трубы, где сгинули когда-то такие же, как даниэль, что-то еще хохочет и теряет терпение. оно тоже живое, оно тянется к огню, пылающему глубоко-глубоко в недрах скал, так на него непохожих и оттого ненавистных, ведь пока что-то еще металось в бессильной ярости от осколка к осколку, камни стояли и будут стоять, и даже пыль, которая от них останется, все равно будет помнить о том, кем она была. сфера — тоже камень, но до отвращения живой, своевольный и глупый, в издевку над своим стражем позволяющий даниэлю издеваться над собой, разбивая на куски и склеивая снова. на гранях пляшет, переливаясь, чужеродное пламя, разгоревшееся из упавшей на сухую землю искры. у пламени правда и вовсе своя, не такая, как у камней или плоти, оно и не живо, и не мертво, но только оно наконец может расставить все по своим местам, связав воедино. и в собранных осколках даниэль наконец видит только вечность, холодную и синюю.