Наступая на её грудь

Скарамучча смеётся опьянено и звонко, закинув голову назад и роняя со своих бледных пальцев алую кровь. Ему нравится, как она пахнет: едким металлом и разбитыми ожиданиями. Ты была такой сильной, матушка, так верила в свои способности. Ему смешно, смешно до боли в фальшивом сердце, колотящемся рядом с гнозисом, который он своими руками упрятал в собственную грудь, сплетая с сотворенными богиней венами. — Думала, не смогу проникнуть в твой маленький мирок? — улыбается, когда наступает ногой на её едва вздымающуюся грудь и давит сильнее, чувствую, как хрустят под ступнёй рёбра божественного тела. — Я это ты, не забывай. — Ты просто прототип, — Эи хрипит, когда по губам разливается собственная кровь, и давится ей, разглядывая идеальные фарфоровые черты лица, созданные ей самой. — Сёгун превзошла тебя. — Поэтому она с размозжённой головой валяется посреди своего дворца, а, мама? — он издевается над ней, бьёт по гордости, надавливая на грудь с такой силой, что раскрошившиеся кости впиваются во внутренности, принося мучительную, почти адскую боль. — Я уничтожил её этими руками, и ты следующая. — Я даровала тебе свободу, глупец, — грубый удар прямо по солнечнику сплетению, и каблук на обуви Скарамуччи впивается прямо в кожу, порвав ткань исполосованной его катаной одежды. — Куникудзуши, ты мстительное подобие Райдэн и меня. — Никогда не зови меня именем, которым наградила при моём рождении, — да, он родился. Первая и самая большая ошибка Эи: даровать своему творению чувство собственной человечности, собственной реальности. Куникудзуши дышит, его грудь вздымается часто и постоянно, ему нужно питаться, нужно спать и отдыхать. Поэтому он лишь прототип, лишь неудачный эксперимент, несколько лет живший в сладкий иллюзии собственной нужности. Наивный маленький ребёнок, веривший, что богиня может любить. — Я убью тебя, Эи, ты это понимаешь? Я лишу тебя жизни с минуты на минуту. Может, хочешь сказать что-то своему творению? — убирает ногу с переломанного тела богини и опускается рядом, заглядывая в подёрнутые пеленой боли глаза, светящиеся всё тем же холодным аметистом. — Ну, скажи хоть слово единственному сыну, мам. — Прости, я не смогла полюбить тебя, — она не раскаивается, не сожалеет, Скарамучча знает это, слышит в её голосе, в её тоне. Боги не способны на любовь, не способны на чувства и привязанности. Точно не Эи. Ему просто хочется верить в это. Дело не в нём, верно? Не он был недостаточно хорош для её любви? — Позаботься об Инадзуме, Куникудзуши. И он вонзает ей в сердце катану, впервые за вечность роняя крупные слёзы. Он ненавидит её. Ненавидит и обожает как богиню, как создательницу, как мать. Ему не жаль Эи, ему просто больно. Лгать самому себе столетиями, убеждать в холодности богини, чтобы в один момент увидеть ласковую нежность в её глазах. Никогда она не смотрела так на него. И не посмотрит уже. Опускается на одно колено рядом с хладным телом и покорно склоняет голову, снимая с головы свою шляпу. Его руки держат тело Эи под поясницу и лопатки, в то время как её недвижимые губы касаются его лба, оставляя на белой коже кровавое благословления. Роняет холодное тело обратно на землю и спешно поднимается, даже не пытаясь стереть алое пятно с лица. Скарамучча покидает вечную темницу, отпихнув ногой мёртвую богиню. Она мешала ему идти дальше. И он справился. — Эй, Селестия! — поднимает катану, указывая ей на плывущий в небе остров, и запрокидывает голову, чуть прислушиваясь, словно ожидая ответа. — Эи убита моими руками, руками её творения! В моей груди гнозис, он принял меня, так же как я принял его! Так что сделайте то, что должны. Инадзуме нужен правитель. Гроза обрушивается на город. Слишком сильная даже для территории Электро Архонта. И Куникудзуши чувствует, как сила бежит по его венам, как пульсирует в груди гнозис, светясь чем-то ярким и слепящим даже через бледную кожу и ткань одежд. Жжёт, невыносимо жжёт правое плечо, и Скарамучча падает на колени, роняя своё оружие и хватаясь за горящее болью место. Словно клеймо ставят. Пальцы ведут по коже, задевая только что появившийся узор. Знак электро, как и на глазах бога. И боль отступает, впуская в бессмертное тело вечную прохладную пустоту. Куникудзуши поднимается с колен медленно, разглядывая свои ладони. Чувство, что одного его касания хватит, чтобы уничтожить всё вокруг. Мать не просто так нарекла его «Крах страны». Шагает неспешно, почти по-королевски, гордо подняв голову и покручивая в окровавленные руках поднятую с земли катану. — Эй ты! — голос его разливается громовым раскатом по двору, и стражник подскакивает, оборачиваясь на идущего в его сторону юношу. — Ты кто такой, юнец? Здесь нельзя просто гулять, это дворец Электро… — он не успевает договорить, как острое лезвие перерубает ему горло молниеносным ударом. Его жалкий человеческий взгляд даже не уловил движения рук Скарамуччи. Ничтожество. — Я и есть Электро Архонт. Гроза гремит над Инадзумой, предзнаменую великие перемены.