Музы

— Да говорю же тебе — слишком слащаво, — фыркает Онегин, отворачивая голову в сторону и всматриваясь в пламя камина. Бокал в его тонкой руке чуть колыхнул вино, и Ленский невольно засмотрелся. — Что, прости? — рассеянно переспросил он, наблюдая, как тонкие пальцы красиво обвиваются вокруг стеклянной ножки. — Сплошные сопли розовые пишешь, — опять фырчит Евгений, вальяжно укладывая свободную руку на подлокотник кресла. Они сидели, как обычно, в его поместье и разговаривали обо всем понемногу. Только что Ленский зачитал ему один из своих простеньких четверостиший. Интересно, что бы он сказал, если бы узнал, что все эти «сопли розовые» посвящены не Ольге? — Ну, не все сопли, — вяло отпирается Владимир, наблюдая, как двигается чужой белый кадык, когда Онегин отпивает немного вина. — А ты можешь так, чтобы про любовь, но не… — вместо того, чтобы опять критиковать, внезапно начинает Евгений, откинувшись на спинку кресла. Ленский на своем кресле лихорадочно поерзал — полы не застёгнутой рубашки его друга разъехались, открывая неподготовленному взгляду Владимира широкую, покрытую светлыми волосами грудь и накачанный живот. — Не сопливо? — сглатывает поэт, наблюдая за все сползающей рубашкой, — Конечно, могу. Но ты слишком предвзят. — Ну, зачитай что-нибудь такое, — властно приказывает Евгений, будто не замечая ничего — ни жарких взглядов, ни капающей на пол слюны. Метафорической, конечно. — Угу. Да, хорошо, — кивает Ленский, в открытую поджаривая взглядом чужое идеальное тело, — Слушай. Владимир прокашливается. — А сердце разрывается Меж тонких пальцев пианиста Лежит оно в страницах букиниста И по холсту художника размазано водой, — хрипло начинает он. — Искусством вдохновляют, бредят Да только крыша сильно от него же едет, — внезапно вставляет Онегин в рифму. Ленский смеется, всматриваясь в пронзительно-голубые глаза. Потом вдруг замирает. Евгений, хоть и улыбается, смотрит абсолютно серьезно. Внезапно встает, подходит к нему, наклоняется близко-близко и тихо, вкрадчиво говорит почти прямо в губы: — Бросал бы ты все это, Володя. Дерьмо твои искусства и музы, только к петле тебя тянут. — Какие такие музы? — переспрашивает Ленский, бездумно смотря на чужие сладкие уста. — Такие сволочные, как я, — Онегин уже хочет отстраниться, когда чужие руки обхватывают его за шею и притягивают обратно. — А то тебе не нравится быть моей музой, — шепчет Владимир, а потом целует. Сладко, страстно, вдохновленно. Бокал выпадает из рук.