черный дракон

Черный Дракон, укротитель змей, взывает к тебе. Живёт он в гуще тьмы и ждёт дня, когда воспрянет.

Королевство Силентир в народе называли морозными землями. Находилось оно высоко-высоко в горах, края которым никто не знал, и строилось вокруг древнего сооружения — Алмазных Залов. Это была неприступная, величественная крепость, занимавшая центр столицы, и никто из жителей этого Королевства не понимал, есть ли у нее вход или выход: за много-много веков оттуда изредка кто появлялся, а если и делал это через главные ворота, то приносил одно горе и несчастье. Стражем Алмазных Залов являлся Дракон, и имя его было Думат. Природа-происхождение этого существа была неизвестна, но всем тем людям и магам, кто жил на его территории, было понятно — он был их королем, защитником и тяжким бременем. Его боялись. Перед ним пресмыкались. Им восхищались. Массивное тело, покрытое струящейся черной чешуей, широкий размах крыльев, способный снести за собой все дома вместе с их обитателями, четкий, понимающий взор янтарных глаз и дыхание духовной магии — редкий дракон мог жечь не огнем, а магией, оттого Думат вызывал больше трепета, нежели любое другое существо. Одно его желание, и все Королевство пало бы в ту же секунду. Ни один маг, а уж тем более обычный человек, не мог устоять перед силой Черного Дракона. Тот негласно стал правителем Силентира, не подпуская в Алмазные Залы ни одно живое существо: толпе оставалось лишь гадать, что крылось за иридиевыми воротами и когда Дракон в очередной раз захочет стрясти пыль с крыльев и облететь свои владения. Ни один смельчак не мог перечить его желанию, а уж тем более выступать против заведенных порядков — положенные налоги платил каждый, кто желал снискать милость у высшего из всех существ. Взамен Черный Дракон охранял границы Силентира и нагонял такой страх, что никто из соседних Королевств не думал даже и посягать на морозные земли: те были богаты и на редкие металлы, и на плодородные почвы. В горах холод стоял жуткий, но все тепло восполнялось коллегией магических семейств, каждая из которых поддерживала порядок во имя Думата: один из родов заправлял сбором налогов, обеспечивая безопасность и доставку золота прямо к воротам Залов, ещё один — созданием энергетических барьеров, питающих все земли и даруя благодатную почву и светлую погоду, перекрывающую даже силу гор, иной род занимался торговлей, управлением, боевой магией. Каждая магическая и ведьмовская семья была задействована в тихой и умеренной жизни Силентира, и все они подчинялись Дракону. И роду Чон. Считалось, что лишь ведьмы-целители по силе были приближены к высшему существу, оттого и выбор пал на древнейшую семью, занимающуюся лечением всего населения. Глава рода Чон, ведьма с сине-зеленым цветом глаз и кудрявыми смоляными волосами, любила шутить, что в молодые годы знавала самого Думата — еще юного мальчишку-мага, не обремененного участью Дракона. У того были надежды и мечты, пока Силентир не призвал на службу, а за Алмазными Залами не захлопнулись ворота, принимая своего единственного хозяина. Ей никто не верил: Черный Дракон казался всем существом, не имеющим начала и конца. Он просто был все время, отлеживался в Алмазных Залах, чтобы затем привнести свое правление. На каждый недоверчивый взгляд Уртемиэль лишь усмехалась. Горько. Возраст любой ведьмы определить было трудно, если она сама не желала его показать, редкий маг мог это понять лишь по взгляду глаз, которые пережили и видели многое, оттого и рассказы молодой-пожилой главы мало кто воспринимал всерьез, но за ее силу ее уважали и слушали. Ходили слухи, что она могла и мертвого воскресить с того света — настолько ей подчинялась магия целительства. Весь ее род, все поголовно обучались лекарским навыкам чуть ли не с пеленок, но мало кто мог сравниться с ней по знаниям и умениям: женщине уже давно было пора на покой, но достойного преемника не находилось. Пока на свет не появился Чонгук. Дочь Уртемиэль была слаба и не потянула бы на себе обязанности главы, ее муж — проходимец, как считала сама Чон, безызвестный боевой маг огня, но отчего-то она допустила их брак. Дочь слезно молила, влюбилась безумно, а материнское сердце не выдержало: дало добро на венчание. И вскоре у, казалось бы, не самой сильной ведьмы и никудышного мага родилось маленькое чудо, обладавшее великой силой. Не целительства. Увидев мальчика, совсем крохотного в своей колыбели, Уртемиэль поняла лишь одно — она ни в коем случае не позволит Чонгуку пользоваться своим истинным предназначением и заменит его на то, какое было нужно ей. И всему Королевству. А потому и рос Чон в благом неведении, изучая структуру рецептов и свойства трав и не понимая, почему под кожей свербела сила, не имеющая выхода наружу. Уртемиэль чувствовала, что чья-то темная и туманная магия тянулась к ее внуку, словно призрачная рука хотела схватить, потрогать ребенка, ощутить его энергию и силу, и всячески этому препятствовала, защищая его своей аурой. Она знала, кому принадлежал этот вид магии, и всякий раз у нее тряслись руки от осознания, что Чонгука могут отнять. И сделают это, как только предоставится возможность. И если ей нужно навредить собственной плоти и крови ради спасения, то она это сделает. Страшные рубцы покрывали кожу рук, простираясь по всему предплечью, пока юный Чонгук пытался понять природу магии целительства под строгим надзором своей бабушки. Он плакал почти каждый день. Боль была невыносимой, его сознание, как и тело, сопротивлялось, а кости выкручивались всякий раз, как он хотел кого-то излечить. Особенность настоящих ведьм-целителей заключалась в том, что им не приходилось платить никакой цены за то, чтобы спасти чью-то жизнь: сама природа позволяла им это сделать. Это была их цель — смысл жизни. Такой была Уртемиэль, что позволило ей возвыситься над остальными ведьмами и забрать главенство себе. Но если маг сопротивлялся дару, преподнесенному судьбой, то терпел невыносимые боли, пока его энергетический баланс не пришел бы в норму, а магия — к своему хозяину. Чонгук ненавидел колдовать. Он любил свою семью, мать с отцом, которых видел редко, братьев и сестер побочной ветви, которым целительство давалось куда легче, чем ему. Бабушку он уважал, но боялся. Каждый ее приход был связан с новой порцией страданий, и маленький Чон совершенно не понимал, отчего же ему приходилось проходить девять кругов ада лишь для того, чтобы оживить увядший цветок, не говоря уже о человеческой жизни. Но Уртемиэль была непримирима и стояла за его спиной, не позволяя отлынивать от занятий, пока сам Чонгук истекал кровью, давая ее взамен на совершение магии — это был древний обряд, но он позволял не-целителю использовать все могущество, какое было доступно и природной ведьме. День за днем, пока Чонгук рос, он совершенствовал и свои способности и ни в чем не уступал своим братьям и сестрам, был даже лучше. И никто даже не догадывался, на какие жертвы ему пришлось ради этого пойти, просто чтобы доказать, что он — преемник главы рода Чон. Он не мог пожаловаться, не мог даже залечить самого себя — такого рода магия не проходила бесследно. Жить с постоянной болью — привычка, которую ему нужно было взрастить в себе, чтобы не упасть и не сломаться. Бабушка смеряла его тяжелым взглядом всякий раз, как замечала седую прядку в волосах внука, но остановить процесс уже не могла — любое магическое сопротивление обязательно должно оставить след на теле физическом. Чонгук смотрел в зеркало и ужасался своему виду, поседеть в шестнадцать он точно не планировал и слезно умолял Уртемиэль остановиться, пока не поздно. Его тело могло не справиться с силой, бушевавшей в душе и на кончиках пальцев. Возможно, бабушка и хотела бы обрубить на корню его страдания, но чем взрослее становился Чонгук, тем сложнее его было контролировать. И тем ближе был Дракон, падкий на силу ее внука. Сидящий в своих Алмазных Залах и вожделеющий ведьму в самом ее расцвете. Чонгук был для него. От и до — он принадлежал этому существу каждой клеткой своего тела. Дракон принадлежал ему в равной степени. Их связь возникла еще задолго до рождения Думата, и уж тем более Чонгука, и не подчинялась ни одному магическому закону. Все это время Черный Дракон ждал свою ведьму и мог бы прождать еще вечность, пока не почувствовал слабые отголоски магии, манящие к себе своей энергией. Светлой и непорочной — полной противоположностью природы магии Думата, и он не мог поверить, что существо, равное ему по силам, наконец-то появилось на свет. Дракон изнывал от тоски, грустил, скучал, тянулся, но сопротивлялся влечению: ведьме нужно было взрастить свои умения для того, чтобы тягаться с ним и их общей судьбой. Поэтому он не предпринимал ни одной попытки, чтобы хоть как-то приблизиться к Чонгуку — боялся не устоять. Лишь укрывал своей тенью, даря тепло. А после юную ведьму начали от него скрывать, пичкая чужой энергией. Грязь оседала на коже и в душе Чона, и Дракон злился, как злился бы всякий человек, когда кто-то вставал бы на пути желаемого. И это желаемое ломал до такой степени, что оно восстановлению подлежало с трудом. Но как бы Уртемиэль не сопротивлялась судьбе, не изводила своего внука и не калечила его жизнь — помешать она не могла. Лишь приостановить неизбежное, дать возможность подготовиться и себе, и другим магическим семьям — союз двух существ, обладающих высшей магией, перевернул бы всю привычную жизнь морозных земель, сместил центр власти и привел бы к новым войнам: и междоусобным — древним родам только предоставь возможность погрызться за власть, и континентальным — соседние Королевства давно желали забрать в свои руки оплот магии и целительства, и лишь Уртемиэль, как единственное представительное лицо Силентира, сдерживала всех, ловко дергая за нити. Политика и власть были ее смыслом жизни, и она не представляла, как могла бы прожить без этого. Дракон позволял ей. Он стоял за ней, за ее внуком, нерушимой стеной, но никогда не вмешивался в людские дела: люди ему попросту были неинтересны, он пресытился чужими историями, чувствами и обидами. Все они были одинаковыми, у всех одни пороки, одни стремления. Он видел столько, сколько ни один за свой век, и пережил с сотню жизней — каждую в разном обличье. И сейчас он желал лишь одного. Того, кто разительно отличался от всего привычного и знакомого ему. Чонгука. Которого у него безжалостно отнимали. К совершеннолетию Уртемиэль отправила внука в родовое поместье на границе Силентира с государством вод, считая, что юный Чон уже достаточно опытен и силен для того, чтобы самому начинать целительскую практику, а в тех краях как раз не хватало человека, который смог бы залатать раны, полученные на тяжелом производстве, а также излечить болезни, вызванные суровым холодом и мерзлотой: энергетические барьеры центров сюда просто-напросто не доставали, и люди выкручивались, как могли. Появление Чонгука взбудоражило весь край — считалось, что ведьма, а уж тем более из семьи Чон, должна принести за собой счастье и покой. Тем более, все знали, что он был сильнейшим в своей семье, и многие гадали, за каким чертом его отправили на край света, когда в центре был оплот силы и спокойствия. Впрочем, никто и не смел жаловаться: Белую ведьму здесь ждали с трепетным поклонением и томлением, как того, кто решит все-все проблемы и несчастья. Дождались.

ххх

Чонгук прибывает ранним утром, останавливаясь перед воротами родового поместья. Он оглядывается по сторонам, вокруг стоит оглушительная тишина, и лишь тихий скрип снега, раздающийся от животных из леса, разбавляет ее. Ведьма еле слышно выдыхает пар, остающийся от морозного воздуха, и потирает руки в длинных белых перчатках — носить их, скрывая многолетние шрамы, стало ежедневной привычкой, от которой Чонгук не собирался избавляться. Так было спокойнее. Так он никого не пугал. А ткань словно стала второй кожей, и он испытывал боль каждый раз, когда ему приходилось оголять руки глубокой-глубокой ночью и смазывать свои раны целебным раствором. Не то чтобы он помогал, но не давал скверне, заполняющей его душу, расползтись дальше. Бабушка вывела этот рецепт лично для него, и он отчасти был ей благодарен, хотя понимал: во всем, что с ним произошло, была виновата лишь она. Но он ее любил. Был привязан к ней, как к человеку, который проводил с ним каждый день своей жизни. Она не только знакомила его с миром магии, но и позволяла заглядывать в дела политики, подготавливая почву для своей будущей смены. Собиралась ли Уртемиэль в действительности делать Чонгука своим преемником — никто не знал. Возможно, не знала и она сама. Возможно, знала слишком многое и делала так, как хотелось ей. Маленького мальчика никто не спрашивал, и он послушно ходил за своей бабушкой, выполняя каждое ее поручение. Прямо как и сейчас. Чонгук взмахом руки устанавливает энергетическое поле, растапливающее все в радиусе нескольких километров вокруг себя, на большее ему попросту не хватит сил, да и не его это профиль. Просто терпеть вечную мерзлоту, как отчаянные, живущие здесь, он не привык. Перед глазами до сих пор стоит ночь, когда сине-зеленые глаза смотрели на него с диким испугом и изумлением — в своей жизни он впервые видел властную и уверенную Уртемиэль такой. Чем это было вызвано, он не знал, но после бабушка не оставила ему выбора: он должен был покинуть столицу немедленно. Причину ему не объяснили, женщина лишь сумбурно шептала, что это для его же блага. И следующим утром отправила восвояси, думая, что это хоть кого-то убережет. Первая и единственная в жизни ошибка стоила ей всего. Чонгук чувствует шевеление за спиной, будто кто-то забирается рукой под его белое одеяние, и оборачивается. Пустота и смутное ощущение того, что ему не показалось. Он отряхивается, отпирает ворота заброшенного поместья и проходит внутрь. Ему предстоит большая работа: вычистить все от угла до угла, засадить старые сады лекарственными травами, да и самого себя привести в подобающий вид: долгая дорога сказалась на его состоянии, а белоснежная накидка потеряла свой цвет, запачкавшись в горной пыли. Чонгук тихо хмыкает под нос, время поджимает, а он еще даже не отправил бабушке весточку о своем прибытии: Уртемиэль будет злиться, если он вообще забудет об этом. Он не любил, когда глава семьи злилась, и мысли об этом заставляли старые раны вспыхивать огнем. Не спасали даже перчатки. Целитель медленным шагом идет по дорожке, каким-то чудом не засыпанной мусором, и оглядывает свои новые владения, примерно накидывая план: с какой стороны и что лучше ему посадить, чтобы растение получало должный свет, и как лучше обустроить гостевые залы — люди не станут ждать, когда он наладит свою работу, а побегут прямо к нему, благо, пока еще никто не знал о его прибытии. Если, конечно же, не заметили появление белой макушки на перекрестке, который вел к горным водам. И несмотря ни на что, Чонгуку здесь нравится. Он вдыхает свежий воздух и впервые чувствует себя не обремененным ничем, кроме своего обязательства перед семьей и простыми людьми — он был ярким примером истинного целителя, каким вырастила его бабушка и чему долгое время сопротивлялась его сущность. Чонгук наслаждается сбросом оков и надеется, что здесь он заживет счастливо и надолго: вдали от политических свистоплясок бабушки и собственных занятий. На восстановление поместья у него уходит чуть больше дня: магия сделала почти всю работу за него, а услужливые рабочие, которым он щедро заплатил да угостил согревающим отваром, помогли обновить строение так, чтобы крыша над головой в случае чего не рухнула. Сам же Чонгук в это время копался в саду, не позволяя посторонним вмешиваться в его сокровенное: сад для целителя был центром его силы и при этом же самым уязвимым местом — целитель питался его энергией, забирая природу на себя и трансформируя ее в то, что позволит залечивать любой недуг. Травы же, срываемые с этого сада, обладали невероятной силой исцеления, просто нужно было знать, как ими пользоваться, чтобы не навредить. Копаясь в грядках и не боясь испачкать свои белые перчатки, Чонгук вспоминает бабушкин сад. Тому и края не было — простирался далеко-далеко за пределы подконтрольной им территории, грозясь заполонить всю столицу. Цветы, кустарники, деревья — все живое Уртемиэль высадила в нем сама и не позволяла прикасаться никому, кроме своего внука. Чонгук постепенно учился у нее мастерству ухода за травами, прежде чем она позволила из них что-то творить. Собственного сада у ведьмы не было: бабушка отчего-то запрещала ему создавать свой в то время, как у всех его братьев и сестер был сокровенный уголок. Чонгук не сопротивлялся. Он никогда этого не делал. Не возникало ни малейшей мысли. Он заходился в истерике, терял свой цвет волос, терпел боль от непроходящих рубцов на руках, но даже не думал о том, чтобы прекратить все это, взбунтоваться и сделать так, как считал лучше он сам для себя. Какая-то неведомая сила помогала ему подниматься и принимать себя нового. Чонгук чувствовал ее душой, она всегда была где-то рядом, необозримо окружая его своей теплой, но какой-то темной аурой. В дни, когда было совсем плохо, он сбивался комком в постель и тихо всхлипывал, пока сторонний шепот в голове уверял его, что все в скором времени наладится. Чонгуку казалось, что никогда. В последний раз он ощутил приятное спокойствие перед воротами поместья. А дальше — раздирающая душу тишина, будто невидимый купол спал, оставив его одного. На поместье были наложены сильнейшие родовые заговоры и охраняющие заклинания, возможно поэтому теперь он не чувствовал постороннего вмешательства: его просто оградили и заперли в огромном доме наедине с самим собой. Чонгук скучал, но не то чтобы это было большой потерей — его наконец-то оставили одного. Ни бабушка, ни кто-либо другой не смел ему здесь указывать, хотя его руки все равно были связаны. Чонгук переводит взгляд на свою ладонь, облаченную в белую ткань, и может ощутить крепкие цепи, оплетающие его запястья, — последний подарок, который оставила ему бабушка перед долгой ссылкой. Путы были невидимы для любого человека, не знающего ничего о магии, да и магам, собственно говоря, тоже, но Чону ничем не мешали: разве что иногда свербели под кожей, напоминая о своем существовании. Физическое тело было им неподвластно, но магическое — да. Как объяснила Уртемиэль, цепи нужны были для того, чтобы сдерживать его внутреннюю магию — целитель должен был показать себя во всей красе, а не отвлекаться на фантомные боли, оставленные колдовством. Чонгук не чувствовал никаких изменений, рубцы как болели, так и продолжили болеть, только на душе стало тяжелее: будто на шею повесили камень и скинули вниз вместе с безропотным телом. Ведьма смахивает белую прядь, открывая взор серых глаз, и смотрит на человека, посмевшего нарушить покой. Это был мужчина, уже явно в возрасте, изможденный и уставший. Рабочий, думает Чон, который сообщает ему о том, что все готово. Чонгук слабо улыбается ему и отвешивает больше золота, чем было нужно: у него этих монет хоть отбавляй, а ценности в них он не видел никакой. Металл как металл, такой даже для изготовления сосудов для отваров нельзя было использовать. Но он знал, что это поможет прокормить чью-то семью. Рабочий смотрит на него в неверии, прежде чем принять долгожданный мешочек и раскланяться в благодарности, перед своим уходом пожелав цветущего сада и роста силы. Чонгук лишь усмехается, проводя его удаляющуюся спину долгим взглядом. Силы, говорит. Мужчина еще раз оборачивается на него и вздрагивает: серость глаз пленяет своей выразительностью, а образ белой ведьмы среди вмиг разросшегося сада надолго остается в памяти. Мужчина перекрещивается и торопится уйти подальше от поместья, все еще чувствуя влияние Чонгука на себе. Выстраданный мешочек золота однозначно того стоил. Даже если целитель напугал его до смерти.

ххх

— Я не владею искусством слова, — ведьма резко оборачивается, в испуге выставляя барьер против нежданного посетителя. — Но Вы слишком красивы для того, чтобы быть здесь. Уже как несколько месяцев Чонгук находился в родовом поместье, полностью переделав его на свой лад. Белокаменная отделка дома, которую обновили рабочие, новые резные оконные рамы, треугольная высокая крыша, испачканная темно-синей краской — ведьме нравился этот цвет. И венец творения — вьющиеся лозы недавно выращенного винограда, украшающие стены вплоть до главного входа, они цвели и придавали сил Чону, когда тот находился не только в саду, но и в доме тоже. Он любил ухаживать за растением, обволакивающем его поместье словно щит, и все его посетители нередко заставали его, любовно оглаживающим яркие листья. А прихожан было много: Чонгук не отказывал никому, как и было велено бабушкой. Зашить раны, полученные на стройке, приготовить микстуру от сезонной простуды, излечить женщину от бесплодия, а ребенка — от врожденного уродства, — Чон брался за все, даже за то, что было ему вообще не по силам. Целебный раствор не спасал от слова совсем, и Чонгук продолжал терпеть боль, помогая каждому страждущему. Окровавленные белые перчатки не подлежали восстановлению, сколько бы он не выстирывал их, новые пары уже заканчивались. Он заказывал их из столицы, но те изготавливались долго, а шли к границам и того дольше. Вирантиумскую парчу было сложно достать, но это была единственная ткань, прикосновение которой не отдавалось раздражением на коже, а потому у Чона не оставалось выбора, что носить: ткань была белее снега в тон его же волос, за что он и получил емкое прозвище — Белая ведьма. Хотелось бы ему закричать: «Нет! Я больше не могу!» Но ком вставал в горле, когда он видел этих бедных, обделенных жизнью людей, смотрящих на него с последней надеждой. Они ведь не были виноваты в том, что не родились в достатке, как он. Не были виноваты и в том, что не обладали даром магии. Как он. И если ему достался такой подарок судьбы, он должен был принять его с достоинством — этому его всегда учила бабушка. И всякий раз, когда кисти сводило от боли, он зажмуривал глаза, отводил руки подальше от любопытных глаз, выдыхал… и успокаивался. Не давал слабину. Белая ведьма, о которой ходило множество слухов — как он мог не стать их живым подтверждением? — Что Вы имеете в виду? — опасливо спрашивает Чонгук, поворачиваясь лицом к неожиданному собеседнику. Стоило выйти в глубину леса к реке, которая не заходила на территорию поместья, как Чон тут же почувствовал смутное ощущение тревоги и подбирающегося тепла, будто у него резко подскочил жар, хотя он был уверен в том, что абсолютно здоров. Давно забытое чувство застыло в груди, но он не придал ему значения, продолжив дорогу в поисках кровавого лотоса, который рос только вблизи берегов водоемов. Тот был необходимым компонентом в приготовлении легких припарок от утомляемости, которые так часто требовал простой народ. Поэтому ведьме не оставалось иного выхода, кроме как выйти в морозный воздух за пределы особняка, накинув на себя белый плащ. — Кто Вы такой? — еще раз восклицает Чон, не получив ответа на первый вопрос. Таинственный собеседник лишь одаряет длительным взглядом, растянув губы в тонкой улыбке: та больше напоминала театральную маску с застывшей гримасой. И непонятно было, что за эмоция — ехидство ли это, или ужасная скорбь. Чонгука передергивает, но он не видит опасности в этом человеке, будто это не кто-то посторонний, неожиданно появившийся за его спиной, а скорее тот, кто был рядом… всегда. На редкость в своей семье, но Чонгук обладал обостренной интуицией, доставшейся от какого-то далекого-далекого предка из рода Чон, поэтому он не кривил душой ею пользоваться, даже несмотря на запреты бабушки, оттого и практически всегда знал исход любого дела, за какое бы ни брался. Его интуиция была тонко переплетена с судьбой, но не то чтобы он не мог их изменить и воспротивиться планам Вселенной. Сейчас же внутренний маячок спал глубоким сном, отвлеченный чем-то посторонним, и Чонгук не мог прочитать человека перед собой. А человек ли он? — Мое имя Тэхён, — представляется мужчина, облаченный в черные одеяния. С первого взгляда Чон не смог определить его возраст, и тревожный звоночек в голове забился с удвоенной силой: это однозначно был маг. И довольно сильный. — «И, когда чёрные тучи опустились на них, они узрели плоды своей гордыни и впали в отчаяние. Деяние мужчин и женщин. Плод их спеси», — шепчет Чонгук, вспоминая заученные строки. — Тэхён — так зовут моего любимого писателя. — Не знал, — кривит душой, продолжая улыбаться. Знал все. — Белая ведьма. — Мое прозвище идет впереди меня, — подмечает Чонгук, не отводя взгляда от Тэхёна. Не нравилось ему это внезапное появление незнакомца посреди морозного леса. Искал дорогу в его поместье? Но она уже давно проложена и соединена с главной: какой был смысл пробираться через ветви деревьев и ледяные камни? Или Тэхён искал его целенаправленно? Но он мог подождать и в поместье: гостевые залы всегда открыты для посетителей, даже когда Чона нет дома. Не то чтобы он куда-то надолго выбирался, предпочитал отсиживаться в теплом доме, наполненном его энергией и защитными заклинаниями. — Не сложно обратить внимание на Ваши волосы, — мужчина протягивает руку, указывая на белую макушку, и невольно задевает пальцами защитный барьер. Тот искрится, издает шипение, но не наносит никакого урона человеку напротив. Собственная магия не воспринимает как потенциальную угрозу — это говорило о многом, но Чонгук все еще не мог расслабиться. Не отпускала мысль о том, что за этим человеком кроется нечто большее, нежели он пытается показать. Напускная доброжелательность, лицо — маска-издевка, будто его обладатель и не помнил, как правильно выражать эмоции, и цвет одежды… полностью черный, как и тон волос. И лишь пронзительный взгляд карих глаз выбивался из общей картины, но был все таким же темным. Черный человек среди искрящегося снега. Черный человек рядом с Белой ведьмой. Воля случая? Предназначение. — И все-таки… — Чонгук неуверенно продолжает, разрушив затянувшуюся паузу. — Что Вам нужно? — Ты. — Еще раз, — ведьму больше насторожил резкий переход с вежливого обращения. Чонгук нужен был почти всем в этом Создателем забытом месте, поэтому сказанное пропустил мимо ушей. — Что Вам нужно? Мы могли бы пройти в поместье, чтобы я использовал свою магию в полной мере, — предлагает он. Во многом потому, что на своей собственной территории он чувствовал бы себя гораздо увереннее. И под защитой. — Мне не нужны твои силы, — отвечает вкрадчивый голос. — Хотя и они тоже. Мне нужен ты, Чонгук. Стоило задуматься еще тогда: от судьбы не уйдешь. — Вы знаете мое имя? — Я знаю, кто ты. — Зато я не знаю Вас, — в тон ему отвечает ведьма, усиливая защитный барьер. Тэхён на это лишь усмехается, слегка покачивая головой. Но не делает попыток приблизиться к Чонгуку или сломать его хлипкий щит: безопасность превыше всего. Чья именно — все еще под вопросом. — Это поправимо, — мужчина в черном убирает спавшие пряди и вперивается взглядом в дрожащую не столь из-за страха, сколь из-за холода, ведьму. — Поможешь мне? — просит он, склоняя голову набок. Слышится хруст шейных позвонков, и Тэхён прикладывает руку к шее, медленно ведя вниз по одежде. За прорезями в рукавах черного плаща невозможно ничего разглядеть, а после Чонгук понимает. «Это была демонстрация», — думает ведьма, прослеживая каждое движение. Его кисти обвивали такие же цепи, как и у самого Чона. Крепление от рук шло к шее, создавая своеобразную удавку. Глаза загораются интересом. — Откуда…? — лишь спрашивает он, не совсем понимая природу этих уз. Сквозь белые перчатки проступали призрачные путы, и Чонгук выставляет руку вперед, показывая знакомому незнакомцу свои собственные. Тэхён смотрит с таким же нескрываемым любопытством на тонкую кисть, спрятанную за тканью теплых перчаток, и его взгляд, покрытый тонкой коркой отчуждения, вмиг теплеет. — За этим я сюда и пришел. Откуда, Чонгук? Скажи мне. — Я… не знаю, — запинается тот, затравленно взирая из-под белых прядей, обрамляющих его голову словно нимб. Был ли он ангелом? Тэхён смотрит на него и все еще не может понять. — Тогда узнай, — просто отвечает мужчина, разворачиваясь спиной, чтобы уйти. Подставляет самое уязвимое место, прекрасно зная, что Чонгук может метнуть заклинание: с такого расстояния от него просто невозможно было уклониться. Ведьма подмечает это, но не двигается с места — не в ее правилах действовать бесчестно. И уж тем более ей не была подвластна боевая магия: лишь легкие заговоры. — Как?! — вскрикивает Чон, и эхо раздается по всему лесу. Стая птиц вспорхнула над землей, пролетая над их головами, и Тэхён провожает их темным взглядом, все еще стоя спиной к Чонгуку. Он останавливается и поворачивает голову вбок. На секунду ведьме кажется, что на периферии виден змеиный взгляд, уплощенные зрачки подрагивают, но мираж рассеивается. — Узнай у своей бабушки.

ххх

Следующую неделю Чонгук проводит в легком мандраже. Он рассеян, склянки то и дело падают из его рук, а компоненты зелий оказываются перепутанными: ведьма не понимала, в чем крылась причина ее несобранности. Змеиный взгляд все не уходил из головы, а цепи, за которые невольно цеплялся взгляд всякий раз, как Чон пробовал колдовать, привлекали внимание своей природой. Уртемиэль надела их на него, но не объяснила совершенно ничего, побыстрее желая избавиться от присутствия внука в столице Силентира. За все время пребывания Чона на границе они связывались раза два, будто женщина и вовсе не желала с ним разговаривать в то время, как заполонила собой всю жизнь Чонгука, не оставив ему других привязанностей и знакомств. Было ли это сделано специально? Теперь же ведьма думала, что да: тоска по Уртемиэль съедала, как по человеку, которому можно было доверить абсолютно все. Ключевое слово: было. Женщина будто нарочно оградила его от себя, чего-то боялась, отдаляла и не давала возможности юному Чону подобраться ближе к себе — обрубила все на корню. Чонгук и не знал, что по этому поводу думать, а тэхёнов голос все твердил в голове: «Узнай у бабушки». Значило ли это, что таинственный черный маг был знаком с ней? Возможно, знал лично? Уртемиэль наложила и на него эти цепи, но… как? Чонгуку никогда не нравились интриги, в которые его изредка втягивала бабушка. Та будто преднамеренно проверяла его на прочность и каждый раз оставалась недовольна: какие бы вещи ни творил он ее руками, он все равно оставался для простого люда Белой ведьмой — не столько из-за одеяний, сколько из-за светлой души и яркого характера. Даже среди целителей, коим он по природе своей не являлся, но пытался стать, он очень сильно выделялся. Ведьмы целительства использовали свой дар благоразумно и ни в коем случае не брались за работу, которую не смогли бы завершить до конца: их подопечный бы просто-напросто скончался. Целители черпали магию растений, смешивая со своим духом, и им не требовалось отдавать ничего взамен на спасенную жизнь — лишь каплю энергии. И чем больше энергии было у ведьмы, тем сильнее она была, тем сложнее болезни могла перенять на себя. Чонгук так не мог. Он брался за все. Его энергетический потенциал был выше всех возможных рамок, даже сильнее, чем у Уртемиэль, но это ровным счетом ничего ему не давало: целительство у него требовало конкретной жертвы. Отдай что-то, чтобы получить то, что тебе не принадлежит и никогда не будет. Чон не знал другой магии, кроме целительства. Он мог ставить барьеры, мог и колдовать боевые заклинания просто потому, что интересовался этим в тайне от бабушки: все остальное она ему обрубила, сосредоточив лишь на излечении других. Весь фокус жизни маленького мальчика сместился на какой-то альтруизм и самоотдачу, выход которым он находил в собственной жертвенности. Он делал это не потому, что хотел сам, и уж тем более не потому, что в нем изначально были заложены добрые качества. Все считали его человеком светлой души. Правда была куда более жестокой — он просто не знал иного, его никто не научил. Зоной комфорта стала помощь другим. Приветливые улыбки людей поддерживали в нем силу духа, и он понимал, что хотя бы не зря страдал. Возможно, в этом и было его предназначение: по кусочку отдавать самого себя, пока не останется ничего. Проводив последнего на сегодня посетителя, Чонгук устало прислоняется лбом к захлопнувшейся двери. С каждым днем становилось тяжелее и, откровенно говоря, он не справлялся. За заботами дня и сторонними разговорами время летело быстро, но когда ведьма остается одна наедине с самой собой — быть беде. Чон проводит ладонью по лбу, вытирая испарину, и наконец-то распускает белоснежные пряди из тугого захвата прически, блаженно выдыхая. Взгляд падает на очередные пятна крови на перчатках, и Чонгук несколько минут стоит в прострации, не до конца понимая, больно ли ему или просто кажется. Когда что-то повторяется изо дня в день, появляется привыкание: болевые рецепторы ведьмы настолько притупляются, что порой Чонгуку кажется — проткни его насквозь мечом, и он совершенно ничего не почувствует. Он поднимается на второй этаж, выделенный под его собственные покои, и проходит в спальню, щелчком пальцев зажигая свечи по всей комнате и разгоняя сумрак. Луна светит ярко, и Чонгук чувствует ее силу — редкая ведьма подвластна чарам небесного чуда, но вот он здесь: наслаждается мерцанием, которое проникало сквозь распахнутое окно. Ведьма ежится от холода и спешит закрыть ставни. Было сложно постоянно поддерживать тепло на всей территории магу, который для этого не приспособлен, и порой Чон давал себе слабину, когда совсем было плохо. Как и сейчас. Он шипит, упираясь поясницей о стол в поисках опоры. Руки начинает жечь, и он спешит избавиться от раздражающей ткани, стягивая ее с пальцев. Последняя пара чистых перчаток летит в урну, и ведьма честно не знает, что делать дальше и как скрывать уродливые рубцы — признаки собственной слабости и гнили мира. Чонгук рассматривает вновь воспаленные шрамы и размахивает руками: возможно, не стоило закрывать окно — морозный воздух успокоил бы покрасневшую кожу. Он тянется к склянке с раствором и шипит: — Черт! Та падает к его ногам, разбиваясь о пол. Больные пальцы не удержали стеклянную колбу. Зеленоватая лужица расплывается по мрамору, и Чонгук провожает ее обреченным взглядом. Это была последняя, а бабушка не удосужилась поделиться с ним рецептом, пока в спешке отправляла его в Создателем покинутое место. Он буквально готов расплакаться, размазывая застывшую влагу по глазам. Боль была невыносимой, и он сполз вниз по столу, прикладываясь затылком о край. Прекратить бы все страдания, да только не мог. Слишком слаб для того, чтобы обратиться к внутренней магии. Слишком слаб для того, чтобы попросить о помощи. Да и кого просить? В поместье лишь он — больше не было никого. Компания наедине с собой не то чтобы была желанной. Зеркало напротив, будто чувствуя его состояние, вспыхивает огнем, и Чонгук спешит подняться на ноги, чтобы предстать перед бабушкой в подобающем виде. Уртемиэль ненавидела лицезреть моменты его слабости. Моменты успехов — тем более. — Приведи себя в порядок, — первое, что говорит она, осматривая внука пронзительным взглядом сине-зеленых глаз. — Выглядишь жалко, — ее отражение искажается в гримасе, и Чонгук вздрагивает, приглаживая растрепанные волосы, большего он сделать не в состоянии. — Не моя вина в том, что перчатки пришли в негодность, а твои целебные растворы закончились, — огрызается ведьма. Пожар разжегся внутри и тут же затух, не найдя поддержки у своего хозяина. Чонгук не мог сопротивляться ауре Уртемиэль, даже если находился вдали от нее. — Надень другие, — строго отвечает женщина. — И выпей настойку эльфийского корня. — Ты знаешь, что я не могу! — шипит Чон. — Кожа горит, и мне ничего не помогает. И в этом виновата только ты, — не сдерживается, настолько все приелось и надоело. Капкан захлопнулся. — Разве я так тебя воспитывала? — проговаривает Уртемиэль тоном, от которого ведьма вздрагивает, и Чонгук чувствует резкий укол совести. Зря он вспылил. — Нет, прости, — лишь говорит он. — Тогда терпи. Ты целитель или так, проходимец? Проходимец. Это тот, кем и являлся Чонгук в самом деле. Горькие слезы обиды бегут по лицу: женщина не в первый, но в последний раз видит минуты его слабости. Больше такого не произойдет. — Я целитель, — ведьма проглатывает ком в горле, — как ты того и хотела. — Есть новости для меня? — бабушка переводит тему, не заостряя внимания на последних словах. Минута воспитания прошла без лишних истерик, а Чонгук выведен из строя и выложит ей все, как на духу. — Что-то интересное? Кого-то видел? — Если тебе не интересны истории о том, как соседский ребенок чихнул, а его мать потащила ко мне, умоляя излечить от смертельной болезни, — ведьма делает паузу, — то ничего. Внутренний голос Чонгука подсказал ему, что о Тэхёне ей лучше не знать. По крайней мере, пока он не разберется с черным магом сам — уж на это-то он был способен. Или нет? — Как цепи? Чувствуешь что-то? — делая самый непредвзятый вид, спрашивает бабушка, поправляя смоляные кудри в отражении. Чон провожает взглядом ее незатейливый жест — уж он-то знает, что когда она так делает, то сгорает от любопытства. Не только она его изучила за все годы, проведенные рядом. — Чувствую, будто мне повесили кандалы на шею, — в тон ей отвечает ведьма, пряча руки за спину и обратно прислоняясь спиной к столу: стоять уже было тяжело, ноги ломило от усталости. — Для чего они? Они не помогают от боли. — Они и не должны, — шепчет женщина, но Чонгук слышит и выгибает бровь. — Так, способ подстраховки на тот случай, если все выйдет из-под контроля. — Если я выйду из-под контроля? — с вызовом спрашивает Чон. — В том числе, — глаза женщины настороженно горят, отражаясь в зеркале: она ощутила нотки возросшей непокорности. И ей это не нравилось. — Точно не видел никого подозрительного? — Тебя в отражении, — едко отвечает Чонгук, сморщившись из-за боли, резко отдавшей в предплечье. Без раствора было совсем тяжко. — Рада, что ты не растерял чувства юмора, — подмечает Уртемиэль. — Я наведаюсь к тебе месяца через два, в столице нестабильно, — она трет рукой переносицу. — Думат не вышел собрать налоги, и коллегия магов в панике, никто не знает, где он и что делать с собранным золотом. — Как не вышел? — Чонгук ошарашенно наклоняется вперед ближе к зеркалу, стоящему во весь его рост. — Вы думаете… что он умер? В Алмазных Залах? Все-таки это древнее существо… — Черта с два Дракон погиб, — отвечает женщина, чему-то улыбаясь. — Выхода из Залов нет, а огромное черное тело в небе мы бы уж заметили, если бы он куда-то улетел. Только если… — глаза Уртемиэль расширяются от появившейся догадки. — Только если что? — пытливо спрашивает Чонгук, увлеченный разговором. — Мне надо идти, — обрывает целительница. — Свяжись со мной сразу же, если заметишь что-то, что покажется тебе странным. — Твое поведение кажется мне странным, — в пустоту отвечает Чон, понимая, что зеркало вернулось в свое привычное состояние и теперь в отражении стоял он — бледный, болезненный и уставший. Лишь одна мысль поселилась в его голове: ему нужно было срочно найти Тэхёна. Кажется, тот знал больше, чем хотел показать.

ххх

Уртемиэль устало откидывается на кресле, увитом виноградными лозами — символом рода Чон. Документы раскиданы по столу, а она только что закончила совещание коллегии магов: семьи снова бунтовали, напуганные исчезновением Думата. Ей тоже это не нравилось, хлипкий покой ее власти пошатнулся, и этот процесс она остановить не могла. Падет Думат, падут и Чоны, которых завлекут в борьбу за драконий престол. Она стара, как бы не пыталась скрыть свой возраст, а единственный достойный преемник лишь усугубит ситуацию, если влезет в политическую игру. Или если его туда затянут. Ведьма прочесывает пальцами кудри и бегло осматривает свой кабинет в главном особняке столицы Силентира. За окном стоит весна: энергетические барьеры справлялись лучше некуда, и ее сад раскинулся далеко за видимый край горизонта. Она втягивает слабый аромат листьев, раздающийся из приоткрытых ставней, и моментально расслабляется, ощущая прилив спокойствия. Все тревожные мысли уходят на второй план. Природа — источник ее сил, и она купается в своей вседозволенности и живом обожании. Уртемиэль всегда была такой: первая среди равных, первая и среди разнородной массы. Как и любому целителю, ей нравилось чувство того, как собственная магия перетекала в чью-то жизнь, но она никогда не хотела отдавать ее за просто так. Это было против ее сущности, всегда стремящейся к чему-то большему. Тщеславие, гордыня смешивались вместе с бесконечной самоотдачей и отзывчивостью — получался ядерный коктейль. Простые люди видели в ней добрые черты в то время, как те, кто был приближен, всю подноготную. Лишь тот, кто варился в таком же котле, знал, что власть никогда не получают за просто так. Всегда должна быть цена, и не всякий человек готов ее заплатить. Уртемиэль смогла и сейчас пожинала плоды. Видимо, сумма была неполной. — Чем обязана, друг мой? — тихо спрашивает она, заметив боковым зрением, как кто-то входит в ее кабинет, прервав минуты спокойствия. Человек, облаченный в черные одеяния, тихо прикрывает за собой дверь, защелкивая ту на замок. Уртемиэль вскидывает бровью, но не произносит ни слова: она достаточно сильна для того, чтобы сопротивляться воле этого существа. По-другому у нее не поворачивался язык назвать его. Мужчина откидывает капюшон, открывая вид на темные волосы и пронзенный яростью взгляд. Внутренняя сила кипела в нем, сдерживаемая лишь сильной волей мага, и ведьме впервые стало… странно. Она не боялась его, он не сделал бы ей ничего, даже если бы захотел, но его появление значило только одно — все началось. И вот это как раз-таки вводило ее в состояние, сравнимое с наступающим приступом паники: хочешь остановить, но не можешь. Она подбирается на кресле, больше похожем на трон, и черный маг наслаждается видом. Ее скорого падения. Он проходит дальше вдоль длинного стола, занимающего большую часть кабинета, делая каждый шаг в поглощающей тишине: слышно только прерывистое дыхание Уртемиэль. Мужчина вдыхает запах ее легкого страха, замешанного на нотках характерных человеческих пороков — гордыни и жадности. Как сильно люди боятся расставаться со своими грехами. На секунду зрачки сужаются, превращаясь в тонкую полоску, а темный карий цвет меняется на янтарный. Уртемиэль дергает головой, пытаясь сбросить иллюзию. Маг издает смешок. — Ты знаешь, чем, — коротко отвечает он, останавливаясь справа от кресла главы рода Чон и обходя то по кругу. Женщина достойно держит себя, не боясь показывать ему спину. Захотел бы — сломал шею одним движением. — Долго будешь прятать его от меня? — Он не твой, — противится Уртемиэль, поворачивая голову вбок, чтобы видеть глаза собеседника. — И никогда не будет. — Мы оба знаем, что это неправда, — раздается тихий шепот прямо над ухом. Мужчина наклонился, обдавая кожу горячим дыханием. — А ведь я предупреждал тебя. — Плевать мне на твои предупреждения, — с напускным спокойствием в голосе проговаривает целительница. — Магия моя, Королевство мое, люди в нем тоже. И он мой. Я вырастила его для себя. — Он не твоя вещь, — вспыхивает черный маг, отходя на пару шагов, чтобы в приступе гнева не свернуть нежную шейку. Тихий приступ ярости гораздо опаснее открытого. — И не политическая игрушка. — Как и не твоя, — лукаво улыбается Уртемиэль. — Верно, — соглашается мужчина. — Потому что он человек. И гораздо лучший, нежели была ты. — О, — восклицает целительница. — Ты меня больше и за человека не считаешь? — Мне все равно, кто ты, — по слогам произносит маг. — Человек, целитель, ведьма — все одно. Ты насквозь прогнившая душа, и для меня мертва уже давно, как и все жители этого дрянного Королевства, — он проходит дальше, останавливаясь напротив ведьмы и поворачиваясь к ней лицом. Открытый лоб, ровный нос и искривленные в ненависти губы — Уртемиэль уже и успела позабыть, насколько он был красив. Настолько же и опасен. — Мне не все равно на Чонгука и на то, что ты с ним делала. Пока я тебе позволял. — Вырастила из него целителя? — по-глупому спрашивает женщина, задевая за живое. Мужчина заходится смехом, и застывшая маска слетает с лица, являя настоящее выражение эмоций. — Заставь ты хоть трижды его оживлять цветочки, — черный маг щелкает пальцем, и виноградные листья на кресле мгновенно иссыхают, теряя зелень. А после рассыпаются на крошки. Женщина смотрит в упор, не обращая внимания на пожухлый виноград и раздавшуюся вонь забродившего вина. — Это не изменит его сущности. Его магия в другом. И вскоре она вырвется, сколько бы пут ты не накладывала, — мужчина шевелит руками, проявляя призрачные цепи, оплетающие его кисти и шею, — и уничтожит тебя. А я буду рядом. И посмотрю, как моя Белая ведьма вознесется над этим Королевством. — Выметайся, — в ярости выкрикивает Уртемиэль, жестом руки ударяя дверь кабинета о стену. Взгляд мужчины обманчиво теплеет, а участливое выражение лица добавляет масла в огонь. — Пойду туда, где меня теперь ждут. Благо, я больше не пленник, — вкрадчивым тоном произносит он и растворяется в комнате прежде, чем целительница успевает кинуть в него проклятием. Она прислоняется к пожухлым листьям и понимает, что ее магия бессильна — растение было мертво. Страх стянул горло. Настала пора действовать.

ххх

Тэхён подбирается к поместью на границе Королевства ранним утром и обходит то по кругу, пытаясь найти прорехи в древней родовой магии: он знал изначально, что это бесполезно, но чем черт не шутит. Входа ему сюда не было, а Чонгук нужен был ему срочно — он и так выделил тому достаточно времени для того, чтобы заинтересоваться сказанным и начать копать глубже. Ведьма не была глупа, и маг растягивает губы в улыбке, предвкушая скорую встречу. Он заглядывает на территорию сада, не прикрытую магией: Чонгук начал взращивать свои силы целителя, заходя далеко за пределы поместья, да вот только не это ему было нужно. Черный маг кривит лицо, замечая вездесущий виноград — от нескольких лоз он избавился неделю назад — но поднять руку на то, что было выращено его ведьмой, он не может, да и не хочет. Он вскидывает голову и замечает движение позади себя. Чонгук проснулся из-за того, что почувствовал действие охранных заклинаний, которые трубили о том, что кто-то пробрался на территорию поместья. Он вскочил с постели, даже не прочесав белые пряди, накинув на себя лишь белую мантию и натянув перчатки: те только недавно прибыли из столицы с легкой подачи бабушки. Внутренним чутьем он понял, кто нарушил покой его раннего утра, но он и сам искал встречи с черным магом, образ которого отпечатался на задворках памяти. Ведьма с легкостью могла отличить его энергию от чьей-либо еще, но ее природу так и не познала — такой не обладал ни один знакомый ей маг. Чонгук лишь знал, что магический потенциал Тэхёна превышал рамки разумного, и он все еще не понимал, для чего он — даже не знающий свою истинную сущность и сопротивляющийся ей — тому понадобился. — Совсем себя не бережешь, — еле слышно произносит черный маг, не желая разрушать атмосферу тихого морозного утра, и колдует вокруг Чона теплый барьер, ласково улыбаясь. — Спасибо, — ведьма благодарно кивает. — Еще не добрался до этой части сада, чтобы наладить погоду. Может, пройдем внутрь? — предлагает Чонгук, скрывая настоящий замысел: он успел за эти две встречи заметить, как черный маг опасался его поместья. И его это насторожило. — Здесь хорошо, — кратко отвечает Тэхён. — Не стоило так подрываться, я бы подождал. — Почему ты не пересекаешь порог моего дома? — в лоб спрашивает ведьма, получая взгляд, наполненный искренним изумлением. Тэхён поражен проницательным умом. Сколько секретов таит в себе Чонгук? — Я не могу, — без утайки отвечает мужчина. — Твоя бабуля постаралась, — усмехается он. Чонгук настороженно смотрит на него, но хотя бы не выставляет щит: уже прогресс с первой встречи. — Давно вы с ней знакомы? — решается задать вопрос, пользуясь честностью мага. — Дольше, чем ты можешь себе представить, — тянет Тэхён, заостряя взгляд на белых перчатках. Чонгук замечает, ежится и скрывает руки под мантией. Маг понимающе кивает — не время. — Значит ли это, что ты можешь мне навредить? — Тебе? Никогда, — как будто это что-то очевидное, отвечает Тэхён. — Покажешь руки? — Тебе? Никогда, — в тон ему произносит ведьма, и маг издает смешок. Что ж, ему в любом случае это нравилось. — Не произноси то, в чем сам не уверен, — дает совет черный маг, и Чонгук щурит глаза, осматривая того с ног до головы. Все то же темное одеяние и все те же цепи, опутывающие кожу его рук и шеи, но в нем явно что-то изменилось. Будто стал более живым. — Не давай мне заданий, исход которых ты знаешь изначально, — ведьма вздергивает подбородок, и Тэхён еле удерживает себя от того, чтобы не обхватить его пальцами. Манило. Он проглатывает тяжелый ком. — Ты должен прийти к этому сам. — И всем я что-то должен, — устало произносит Чон, взмахивая рукой и открывая вид на еле заметный участок кожи, покрытый шрамами. Цепкий взгляд мага подмечает незатейливый жест и тут же каменеет. Чонгук замечает изменившуюся ауру и отходит на несколько шагов назад. Что-то темное заполняет пространство сада, но не трогает ни его, ни его растения. Он по-настоящему пугается, прежде чем черный маг берет себя в руки. — Я злюсь не на тебя, — примирительным тоном поясняет Тэхён, и дышать становится легче. Тьма отступает, словно ничего и не было. — Точно не хочешь показать мне? Я мог бы… — Зачем ты здесь? — перебивает его ведьма. Не хватало ему подачек со стороны черного мага. Да и что тот мог? Магические шрамы неподвластны никому, а Чонгук не показывал их ни единой душе, кроме Уртемиэль. И уж если она не нашла способа лучше, чем периодически смазывать их целебным раствором, то что мог предложить Тэхён? — Избавиться от этого, — тот дергает головой, и цепи следуют за его движением. — Как я тебе в этом помогу? Ты достаточно силен по сравнению со мной, — в недоверии лепечет Чонгук, но при этом искренне восхищается чужой силой, которую он чувствовал даже когда ее обладатель стоял в нескольких метрах от него. — Ты поговорил с Уртемиэль? — вопросом на вопрос отвечает черный маг. — Это важно. — Она сказала, что это на тот случай, если ситуация выйдет из-под контроля, — как на духу выдает Чон. Внутренний голос шепчет, что от этого мага не стоит ничего скрывать, а он привык доверять собственной интуиции. — Старая сука, — выплевывает Тэхён, получая заостренный взгляд, который смерил его с ног до головы. — Нам нужно убрать цепи. — Но бабушка… — Твоя бабушка, — по слогам произносит маг тоном, не терпящим возражений, — всю жизнь водит тебя за нос. Пора просыпаться, мой хороший. Ты ей не нужен. — А кому нужен? Тебе? — Чонгук вмиг раздражается. Ему не нравится этот разговор, и он еле сдерживает себя, чтобы не вздернуть магией зарвавшегося наглеца. Останавливало только одно: ему самому могло прилететь в ответ. Даже если Тэхён сказал, что никогда не навредит ему. — Мне, — соглашается тот. — За каким чертом? — шипит ведьма. — Что ты знаешь о Думате? — резко переводит тему Тэхён, оставаясь безучастным к чужому раздражению. Долгие годы научили его не реагировать на людские повадки, но злость Чонгука, направленная на него, отчего-то делала неприятно. — Все, что мне можно было знать, — произносит Чонгук, приближаясь к магу, но оставляя небольшое расстояние между ними, и вздергивает головой. — Живет в Алмазных Залах, раз в полнолуние собирает с нас золото, даруя защиту от чужого вмешательства, пока моя бабушка правит от его лица. Этакий Королевский ручной Дракон. Тэхён тонет в нахмуренных бровях и цепком взгляде серых глаз, напоминающих грозовые тучи, готовые обрушить свои молнии на каждого, кто покусится на их владельца. Так близко видеть ведьму ему еще не доводилось, и он слабо ведет носом, чувствуя аромат виноградного парфюма. Род Чон во всей своей красе, и черный маг дергает уголком губ: как же Чонгук был красив в своей ярости. С белоснежной мантией нараспашку и растрепанными после сна седыми волосами, он не боялся приблизиться к опаснейшему из всех существ, хоть и подозревал его силу. Это не было слепым доверием, и уж тем более не обожанием, но почему-то Чонгук прислушался к речам незнакомца, сам подошел в чужие-родные руки, вызвав в очерненной душе легкий приступ нежности. Тэхён еле сдерживает себя от того, чтобы не притянуть его к себе да зарыться носом в белые пряди. Скоро, но не сейчас. Когда ведьма расцветет и примет истинную сущность, когда баланс в Королевстве придет в норму, а Уртемиэль будет гнить в земле — тогда маг и заберет его себе. Если тот сам этого захочет. — Ты когда-нибудь думал, — разбивает тишину Тэхён. Чонгук прислушивается к томительному шепоту, — как простой Дракон смог подчинить себе целое Королевство? Откуда он взялся? Откуда пришел? — Мне говорили, что он был всегда, — также шепчет Чонгук, подаваясь вперед, словно завороженный. Белая ведьма среди белого снега — картина, которой черный маг мог бы любоваться вечность. — Не всегда, — Тэхён слабо качает головой. — И твоя бабушка не всегда правила Силентиром. — Я ничего об этом не знаю. — Я расскажу, — раздается вкрадчиво. — Но не сейчас. Ты замерз. Чонгук слабо выдыхает морозный пар, наблюдая за тем, как растворяется чужой силуэт. Он тянет к нему руку в попытке остановить, но хватает лишь воздух. Ведьма прижимает кисть обратно к себе и долго смотрит вдаль. И вправду: было холодно.

ххх

Пыльный трактир встречает его пьяными голосами и громкой музыкой. Приход Белой ведьмы взбудоражил всех постояльцев, но никто к нему не лезет: все же Чонгука здесь уважают и почитают. Он кланяется на каждое приветствие и проходит к барной стойке, возле которой крутится юркий официант на пару с владельцем заведения. Чонгук здоровается с ними и присаживается на стул, прося налить бренди. Хочешь узнать информацию — влейся в толпу пьяниц и завсегдатаев этого заведения: те за приятную компанию выложат все, что знают. А уж выпить с Белой ведьмой здесь каждый не против: Чонгук слыл местной легендой, в считанные сроки завоевав доверие всего населения. — Налейте Белой ведьме лучшего пойла! — кричит кто-то из толпы, и Чон улыбается. Простой народ был куда более приятен ему, нежели утонченные особы его круга. Первые хотя бы не скрывали своего уродства, и даже среди них можно было найти иного добряка. Ему подают крепкий напиток, и он залпом выпивает его, вызывая одобрительный рокот. Словно зверушка на цирковом представлении, но чем черт не шутит: больше источников у него не было, а Тэхён испарился, будто его никогда и не существовало в жизни Чона. Оставил с тысячу загадок и вопросов без ответа, а бедной ведьме страдать, ломая голову. Зачем все усложнять? Да если бы Чонгук знал: это было фишкой всех великих магов. Чонгук просит повторить, замыленным взглядом осматривая помещение в поисках собеседника. Со всех столиков на него почтительно посматривают, но он старается выбрать одиночек: так было больше шансов на откровенный разговор, а не простое бахвальство перед знакомыми. Внимание привлекает старец, лицо которого скрывается за полами плаща. Тот сидит за другим концом стойки, отстраненно наблюдая за чужим весельем. Он переводит взгляд на Чонгука и кивает тому головой, жестом говоря подсесть ближе. Ведьма хватает свою мантию, оставленную на стуле, и подбирается, подгоняемая чужим вниманием. Первый есть. — Я присяду? — спрашивает Чон из вежливости, прежде чем занять соседний стул. — Присаживайся, ведьма, отчего ж не присесть, — кряхтит мужчина, щелчком пальцев подзывая официанта к ним и прося принести закуски. — Я заплачу, — говорит Чонгук, но старец машет головой в отрицании, протягивая ему мешочек с золотом обратно. Ведьма пожимает плечами, но внутреннее чутье подсказывает, что мужчина рядом сможет помочь разобраться хоть в чем-то. Да и сидел он так, будто ждал чьего-то присутствия. Старец откидывает капюшон с головы, и Чонгук не сдерживает удивленного вздоха: белоснежные далеко не от старости волосы скрывались под тканью плотного плаща. Мужчина улыбается подобной реакции и вытягивает руку, подхватывая с подноса принесенные закуски — та была укрыта перчатками. «Он такой же», — понимает Чонгук. — «Он такой же, как и я. Он тоже пошел против своей сущности». — Тэхён сказал мне, что вскоре здесь появится кто-то, кто завлечет меня в свои сети, — скрипучим голосом тянет старик. Чонгук вслушивается в глубокую речь старца, тот говорил на каком-то старом диалекте, из-за чего Чон через раз его понимал: так не общался уже никто. — Похоже, что и я завлек тебя. — Вы давно знакомы с Тэхёном? — Чон мог бы удивиться, но отчего-то этого не делал: даже здесь черный маг приложил руку, невольно направляя последовательность его действий. Чонгук тяжело вздыхает, понимая, что его читали как открытую книгу. А ведь он хотел быть хотя бы немного непредсказуемым. — Даже дольше, чем ты можешь себе представить, — где-то он уже это слышал. Ах, да. — Полагаю, у тебя есть еще вопросы, ответы на которые ты никак не можешь разузнать? — Что кроется под перчатками? — напрямую вопрошает ведьма, искоса кидая взгляд на пальцы, обхватывающие стакан с мутной жидкостью. Мужчина салютует ему напитком и делает глоток. — А под твоими, Белая ведьма? — вопросом на вопрос отвечает старик, и Чонгук еще больше убеждается в том, что их встреча не была случайна. — Хочешь узнать — взгляни на свои собственные руки. Мои ничем не отличаются. — Вы целитель? — Был им, пока не попал в плен в военном лагере, — мужчина кривит лицо, вспоминая нечто неприятное. Ведьма пронзительнее всматривается в него. — Чтобы выжить, пришлось менять свою природу. Боевой маг из меня вышел куда лучший, чем целитель, коим я являлся долгие годы назад, — усмехается он. — Я знаю о твоей ситуации, Чонгук. И приношу свою скорбь. Я хотя бы знаю, что из себя представляет моя истинная сущность. — Но последняя война была около двух сотен лет назад, — в неверии шепчет Чонгук, пропуская мимо ушей чужие утешающие слова. Не нужна была ему жалость. Тем более человека, который прошел через то же самое. — Разве такое возможно? — Тэхён говорил, что ты проницательный мальчик, — улыбается мужчина. — Ты на верном пути в своих размышлениях. — О чем еще говорил Тэхён? — Просил, чтобы я поведал тебе о Думате, — старческая улыбка еще больше расплывается по лицу, и Чонгук никак не может понять, чем та была вызвана. — Слышал ли ты, что Дракон пропал чуть больше месяца назад? — Об этом говорят повсюду, в столице неспокойно, — размышляет ведьма. — Думают, что мирные времена закончились, и мы остались без защиты. — Напомни-ка мне, когда ты здесь появился? — в лоб спрашивает старик, получая недоуменный взгляд в ответ. А после глаза Чонгука расширяются. — Красивое поместье у тебя, я издалека видел, — продолжает мужчина. — Запах винограда распространился на всю округу, все восхищены твоим садом. Видимо, целительство все же неплохо тебе дается… — Бабушка отправила меня сюда чуть больше месяца назад, — перебивает монотонный монолог старика ведьма. Тот нарочно пытался сбить ход мыслей. Чонгук вздергивает головой, ловя насмешливые глаза сквозь отражение граненого стакана. В этот раз они пробирались в самую суть ведьмы, будто видели куда больше, чем было позволено изначально. Чон ежится, и ужас сковывает его тело. Было ли совпадением то, что испуганная бабушка сослала его к границам, а через несколько недель стало известно: Думат исчез? — Я дам тебе подсказку, Белая ведьма, — старик наслаждается чужой реакцией, отпивая бренди. — Черный маг не тот, за кого себя выдает. Но тот, кем он является на самом деле. — Что это значит? — Чонгук подбирается на стуле, гонимый собственным предчувствием. — Он был тем, кто спас меня из плена. И показал, как жить дальше с измененной сущностью. Если бы не он… Стакан в руках Чонгука лопается от сжавшейся хватки, разлетаясь на осколки по всей стойке. Ткань белых перчаток порвалась на кончиках пальцев, и ведьма подскакивает с места, вылетая из трактира. Её провожает с десяток взволнованных глаз: тарелка с закусками остается на столе, а белый плащ — на стуле. Старик исчез, будто его здесь никогда и не было. Чонгук останавливается на холодном воздухе, схватившись за вмиг сжавшееся сердце. Горло сводит спазмом. Он впервые в своей жизни напуган настолько, что перестает хоть что-либо понимать. Он не знает Тэхёна, да и тот совершенно ничем ему не обязан… боль ощущалась словно от предательства. Древний маг, забавляющийся с чувствами и без него израненной ведьмы, приходит, рушит привычную жизнь и ведет по пути, который был нужен ему самому. А Чонгук словно мотылек на свет летел к нему, думая, что с ним так же честны, как и он сам. Наивный глупец… Ведьма смахивает подступившие слезы, не замечая взгляда, направленного в спину. Черный маг стоит, скрытый тенью трактира, и наблюдает за чужой ломкой. Он слышал весь разговор, поддался искушению. Сердце не на месте, но так было нужно: в первую очередь самому Чонгуку. Первый шок пройдет, и Чон все поймет. Примет. По крайней мере, Тэхён этого и ждал. От своей ведьмы. — Выходи! — кричит Чонгук в пустоту. — Я чувствую тебя, черт возьми! Черный маг бесшумно выходит из-за угла, и Чонгук оборачивается в его сторону. Белые волосы ударяют по лицу из-за резкого движения, но ведьме на это все равно. Он следит за неспешной походкой человека, растоптавшего все светлое, что было в мире, и желает первым подорваться к нему. Схватить за черную мантию и вытрясти правду. Тэхён подходит, останавливаясь в непозволительной близости от Чонгука и рассматривает искаженное в обиде лицо. Рамки приличия стерлись, зона неприкосновенности рухнула, будто ее никогда не существовало. Он протягивает руку, чтобы утереть горькие слезы, стекающие по щекам, но его резко ударяют по раскрытой ладони. Маг понимающе кивает и отводит кисть назад, пряча в кармане мантии. Чонгук смотрит на него в ответ, но натыкается на безучастную маску. Лицо мага не выражает ничего: словно не он несколько минут назад разрушил чью-то жизнь. Лишь глаза, светящиеся янтарным, разрезают ночную темноту. На секунду Чону кажется, что он видит в них змею, а потом понимает — не кажется. Ведьма отшатывается от него в сторону, но ее ловят цепкие пальцы, схватив за предплечье. Чон взвизгивает от боли, прошедшейся от прикосновения, и пытается вырвать руку, размахивая ею в воздухе. Тэхён тут же разжимает пальцы, смотря с искренним сожалением, и выдает тихое: — Прости. А после слышится звук сильной пощечины. Голова мага отлетает, но он не роняет ни слова. Ведьма тяжело дышит, приходя в себя, пока Тэхён все еще стоит, повернув лицо в сторону. На красивом профиле остается красный след, и Чонгук чувствует резкий укол совести. Первичная пелена ярости затмила разум, а после осталось лишь горькое сожаление. И немного страха. Если Чонгук прав в своей догадке, то сейчас он ударил того, к кому и прикоснуться было опасно. И смиренно ожидал расправы, не имея сил сопротивляться чужой силе. Черный маг медленно поворачивает голову обратно, хрустя шейными позвонками, и Чонгук начинает дрожать. Ноги подкашиваются, но он стойко продолжает стоять, боясь поднять взгляд и увидеть ничем не прикрытую ярость. Если принять смерть — то лицом к лицу. Он достаточно настрадался за свой век. Холодный ночной воздух разгоняет мурашки по коже. Чонгук прикрывает веки. А затем улавливает глухой стук. И встречается с глазами теплого карего оттенка, смотрящими на него снизу вверх. Дыхание перехватывает, и Чон застывает, внутренне трясясь из-за происходящего. Ком собирается в горле, мешая воздуху наполнять легкие. Черный маг стоит на коленях перед Белой ведьмой. Черный маг смотрит так, будто видит весь чертов мир перед собой. Черный маг обхватывает чужие бедра руками и прижимается лицом к белой ткани, прежде чем судорожно зашептать: — Прости меня, — Чонгук мотает головой из стороны в сторону, не веря услышанному. — Прости меня. Прости-прости-прости-прости-прости-прости-прости, — не перестает повторять Тэхён, лбом утыкаясь в колени и сжимая пальцы. Следы остаются на ногах, но ведьма стоит недвижимой. — Поднимись, Тэхён, — просит Чонгук, зарываясь в темных волосах. Черный маг сопротивляется тянущей вверх хватке, только ближе прижимаясь к любимому телу, боясь, что то отнимут навсегда. — Я прошу тебя, встань с колен, — повторяет ведьма, но не отстраняется. — Нет, — перечит он, перехватывая руку мягким движением, не желая причинить еще больше боли незажившим рубцам и поднимая взгляд на заплаканное лицо. — Мое место у твоих ног. Ведьма падает перед ним, ударяясь коленями о холодную землю. Белая ткань пачкается, а перчатки пролазят под чужую мантию, чувствуя тепло разгоряченной кожи даже сквозь слой надетой рубахи. Тэхён пылает, будто Дракон. Не будто. Он и есть. Чонгук прислоняется лбом к открытому плечу и сжимает пальцы за спиной, пока черный маг рвано дышит, подставляясь под каждое движение. Его собственные пальцы зарылись в белоснежных прядях, притягивая к себе настолько, чтобы не осталось ни малейшего расстояния между ним и ведьмой. Его ведьмой. Чонгук льнет к ласке и перестает сдерживать себя, смывая годы мучений на чужой мантии. Слезы капают из серых глаз, очищая своего хозяина, и Тэхён готов признаться самому себе, что из-за каждой соленой капли ведьмы он умирает и возрождается вновь. Чонгук плачет и плачет, и тихий вой режет по ушам. Остается между ними в ночной морозной тишине. Черный маг гладит его по волосам, а второй рукой переплетает пальцы в изрезанных осколками белых перчатках. Таинственное свечение охватывает кисти. Тэхён использует редкий ритуал переноса боли на себя, и ведьма сжимает ладонь сильнее, делясь накопленными страхами, сомнениями и невыносимыми страданиями. Чонгук жил так каждый день своей жизни, не зная иного, а Тэхён утопает в чужой боли. Своей у него не меньше. — Расскажи мне все, Думат, — просит ведьма. Черный маг поднимает на нее взгляд и слабо кивает. Настала пора.

ххх

— Тэхён! Тэхён, подожди меня! — прокричала девочка впереди бегущему другу. Смоляные волосы развевались в стороны. Тот обернулся через плечо и громко рассмеялся, ускоряя шаг и направляясь в лес: там было их тайное место — маленький домик, который юные маги построили сами, чтобы сбегать сюда от родительской опеки. — Попробуй догони! — лихо ответил Тэхён и, резко остановившись, схватил девочку за руку, таща за собой. У него были удивительные новости, эмоции от которых он хотел разделить вместе с подругой. А заодно и попрощаться: ему предстояло покинуть Силентир до того, как кто-то узнал бы о его существовании. Но не поделиться этим с единственным близким человеком он не мог. Уртемиэль бы не простила его за простое исчезновение. Их дружба родилась сама собой: оба сильные маги, у обоих высокий потенциал да родовитые семьи. Все благоволило к тому, чтобы ведьма и маг сошлись вместе и больше никогда не расставались. Тэхён оберегал ее еще небольшой сад, пока она сама резвилась в своих грядках, изредка бросаясь корешками в замечтавшегося друга: тот смеялся и закидывал ее в ответ, получая девичий визг. Их детство было тихим и беззаботным — таким, какое должно быть у каждого ребенка. Уртемиэль быстро поняла свою сущность и в один момент удивила Тэхёна: тот и не думал, что она захочет стать целительницей. Но не переставал ею восхищаться. У самого же Тэхёна были трудности — он не знал, кто он. А родители не то чтобы ему в этом помогали, предпочитая оградиться от единственного сына. Уртемиэль поддерживала его, одаривала собственно выращенными цветами, понимая, что друг очень сильно переживал из-за собственной несостоятельности как мага. Тэхён пробовал себя во всем, баловался энергетическими заклятиями и боевой магией, выращивал растения для простеньких зелий, да и просто творил, что вздумается, ища самого себя. Уртемиэль в это не вмешивалась, лишь поражалась, как тому давалось все с такой простотой в то время, как она сама вкалывала сутками, чтобы постичь мудрость целительства. У них у обоих были свои сильные и слабые стороны, но вместе они составляли вполне неплохой дуэт. Тэхён, мягкий и нежный, слегка отстраненный в силу своей неполноценности, но умеющий держать стать и подать себя в обществе. При малейшем проявлении слабости маги и ведьмы загрызли бы его, не подумав. Обладающий проницательным умом и большими способностями, применения которым он не находил, Тэхён всегда привлекал к себе внимание чарующей внешностью. Впрочем, люди волновали его в последнюю очередь: как-то быстро он понял, что не был создан для политической магической жизни и уж тем более не подходил простому народу. Чужой среди своих — свой среди чужих, он выделялся на фоне остальных и тем самым вызывал банальную человеческую зависть. Уртемиэль была другой. Она будто бы совмещала в себе две стороны одной монеты: с одной, добрая и открытая душа прирожденного целителя, желающая отдать всю себя тому, кто попросит. С другой, любое прошение требовало цены. Амбициозная, желающая сделать что-то ради чего-то, идущая по головам других, лишь бы возвыситься над бренным миром самой. У Уртемиэль было чистое сердце, но гнилой разум — это и погубило Тэхёна. Забежав в деревянный домик, аккуратно отделанный и совмещающий в себе два магических вкуса, друзья отдышались и повернулись друг к другу, слегка улыбаясь. И Уртемиэль, и Тэхён любили лаконичность и простоту в вещах, но для ведьмы, истинной своей представительницы, обязателен был лоск и богатство. Так что незаметно из деревянного сооружения у них появилось что-то более похожее на обжитый уголок, в котором было комфортно им обоим. — Зачем ты позвал меня сюда, Тэхён? — девочка разрушила тишину, присев на диван. Тэхён остался стоять перед ней, совершенно не понимая, как начать разговор. Он не хотел ее покидать, но иного выбора не было: на кону стояло его собственное будущее. И если он хотел когда-нибудь возвратиться к давней подруге, ему нужно было уйти сейчас. Ведь так и происходит в жизни — старые привязанности стоит отпускать, чтобы они, сделав круг, вернулись к изначальной точке. Или не вернулись вообще: в бесконечно крутящемся колесе сломалась бы спица. — Я узнал свою сущность, — шепотом произнес он, воровато оглядываясь по сторонам. Вероятность, что их кто-то подслушивал, была мизерной, но подстраховаться не помешало. — О Создатель, Тэ, это же замечательно! — вопреки шипению друга, девочка подскочила к нему и сжала в объятиях. — Ты маг огня? Или нет… вода подошла бы тебе больше. А может духовная… — затараторила она, не замечая искривленное лицо напротив. — Ничего из этого, Ур, — перебил Тэхён, отодвигая ее от себя за плечи, чтобы посмотреть в глаза: ему отчаянно хотелось установить с ней магический контакт. Как обещание, что все сказанное в домике останется там же. Девочка недоуменно взглянула на него и потрясла головой — она не согласна. Глаза закрылись. И Тэхён не стал принуждать. — Тогда что? И почему ты такой подавленный? — обеспокоенно спросила она. — Мне лучше это показать. Мальчик отошел на несколько шагов, останавливаясь в центре небольшой гостиной, и кивнул самому себе, начиная перевоплощение. Кости скрутились, разламываясь напополам, и Уртемиэль, напуганная до смерти, закричала, готовясь использовать свою целительную магию для спасения друга — искривленное сжавшееся тело выглядело ужасающе, и ее замутило. Она закрыла глаза, отскакивая назад, когда жар задел ее щеки. Послышался тихий рокот, и она на свой страх и риск вытянула руку вперед, кончиками пальцев чувствуя прохладную кожу, огрубевшую и напоминающую какие-то чешуи, будто это был защитный панцирь или каменный доспех — такие она видела у магов земли. Что-то боднуло ее руку, и Уртемиэль раскрыла глаза, схватившись за сердце и искривив лицо в изумлении. Перед ней стоял Дракон. Настоящий Дракон, легенды о котором она слушала еще будучи совсем крохой. Родители пугали: если она будет плохо себя вести, то Дракон заберет ее в Алмазные Залы и никогда больше не выпустит. Тот был еще совсем мал, скорее, это даже не половина от его реального размера, но он уже был раз в пять больше самой девочки, занимая почти все пространство гостиной. У Уртемиэль побежали мурашки по коже, но она заставила панику отступить. Если это существо — Тэхён, то он ничего ей не сделает. Каким бы опасным на первый взгляд не выглядел. — Оборачивайся, Тэхён, — прошептала она и отвернулась от мерзкой картины: кости с громким звуком возвращались в свое исходное положение, являя перед ней своего обладателя — совсем нескладного мальчишку, совершенно не понимающего что и кому он показал. Глупец. — Ур, — мягко произнес он, кладя руку на плечо девочки и заставляя повернуться к себе. — Ур, ты испугалась? — Ты ничего мне не сделаешь, — с легкой улыбкой ответила она, отведя взгляд вниз. — Но я впервые вижу… подобное. — Таких, как я, называют аниморфами, — начал пояснять Тэхён задумчивым тоном. — Ани, насколько я понял, от анимус — это что-то вроде моего тайного подсознания, которое я выпускаю наружу в том обличье, в котором захочу, — девочка внимательно слушала, не перебивая. — Морф — изменение. Я как бы меняю свою сущность, и она подстраивается под мое настроение. — То есть… — в неверии сказала Уртемиэль. Ее глаза расширились от искреннего удивления, — ты буквально можешь стать, кем угодно? — Любая существующая жизнь подвластна мне, — согласился Тэхён, отпустив чужое плечо и погладив по спине в попытке успокоить. — Но Дракон дается легче всего. — Как ты понял? Что это твоя магия? — К родителям пришли люди. Очень страшные люди, — мальчик посмотрел вверх, вспоминая янтарные змеиные глаза вошедших, и вздрогнул. — Сказали, что заберут меня обучаться. Мой вид магии запрещен законом. Он противоречит балансу магической энергии. — Откуда эти люди узнали о тебе? Что им нужно? — продолжала спрашивать Уртемиэль, все больше интересуясь умениями своего друга. У нее в душе скребли кошки: волнение за Тэхёна перемешивалось с темной завистью его силе. Умом она понимала, что завидовать, впрочем, было нечему. — Я не могу сказать, — Тэхён тяжело вздохнул, складывая руки на груди. — Ур, пообещай, что ты никому этого не расскажешь. Обещаешь? — Обещаю, — прошептала девочка, завороженная рассказом. — Родители сказали, что они из Алмазных Залов, — Уртемиэль охнула, прикрыв рот ладошкой. — Я тоже сначала не поверил, ведь всем известно, что там нет входа и выхода. Но… туннели под Силентиром. Там целый лабиринт на случай войны, наши предки постарались. — Получается, эти маги такие же, как и ты? Они живут там? И ты позволишь им забрать себя? — Да, да и нет, — хрипло рассмеялся Тэхён на девичье любопытство. — За этим я и позвал тебя. Послезавтра на рассвете я уезжаю. Нам нужно прощаться, — он развел руки и грустно улыбнулся, следя за чужой реакцией. — Стой… что? — девочка замотала головой в несогласии. — Как же так? Я… я больше не увижу тебя? — глаза наполнились слезами, и она поспешила их утереть. — Но зачем ты едешь? Если они могут проконтролировать твою силу… — Я вернусь за тобой, — произнес Тэхён. — Только отпусти меня сейчас. Потому что если я не исчезну, произойдет что-то страшное, — мальчик растерянно посмотрел на нее, разводя руки для объятий. — Я буду их пленником, Ур, — Уртемиэль прильнула к нему, уткнувшись лицом в добровольно подставленное плечо. — Твоя магия так опасна для нас всех? — тихо спросила девочка. — Да, — на выдохе сказал Тэхён. — Да, очень. Люди боятся того, чего не знают. Но я найду способ ее подчинить себе, веришь? И когда это произойдет, мы увидимся вновь. Уже совершенно другими. — Прощай, Тэ, — отстранившись, проговорила Уртемиэль, в последний раз заглянув в чужие-родные глаза. Человека перед собой она больше не знала, образ Дракона, пугающий ее до жути, никак не мог выйти из головы. Янтарные змеиные глаза заворожили настолько, насколько и заставили сжаться от ужаса. Такой магии не должно было существовать в принципе: она рушила все этические и моральные законы и наделяла своего обладателя несметной силой. — Прощай, Ур, — в тон ей прошептал мальчик и развернулся спиной, чтобы покинуть их маленький домик раз и навсегда. В их следующую встречу в эту спину прилетит нож. И Тэхён поймает его с достоинством.

ххх

— На следующее утро меня выкрали у родителей и насильно увезли в Алмазные Залы. Больше никого из близких я не видел, — шепчет Тэхён, пока Чонгук, сидящий в той самой гостиной — уже затхлой и обветшалой, восстановленной на скорую руку черным магом, вслушивался в размеренный голос, повествующий ему о событиях, которые произошли задолго до его рождения. Сердце было не на месте с того момента, как черный маг подхватил его, обессиленного и утомленного, перед трактиром и понес в неизвестном направлении куда-то в лес. Сил сопротивляться у Чонгука не было, но он отчего-то был уверен, что все с ним будет хорошо — человек, который недавно упал перед ним на колени, умоляя простить за то, чего никак не мог предотвратить, вызывал доверие. Душой Чонгук чувствовал, как чужие магические нити оплетали его нутро, привязывая к себе, и он не мог воспротивиться этому, да и не хотел. Будто сама судьба вела их друг к другу, закрепив магическими узами. — Что с тобой сделали? — в тон ему спрашивает Чонгук, выпрямив ноги на полу: белые сапоги покрылись морозной пылью. Тэхён разжигает огонь в камине, желая уберечь от холодной и тяжелой ночи, и лезет в какую-то сумку с зельями. Чон боковым зрением следит за его действиями, понимая, что это мельтешение успокаивает черного мага. Пока он чем-то занят — он меньше думает. И чем меньше думает — тем меньше чувствует. — Много чего, — Тэхён кривит лицо. — Воспитывали из меня Дракона. Думат — Дракон тишины. Так что и я должен был замолчать навеки, чтобы поддерживать порядок в Силентире. В какой-то момент я и правда потерял себя, — маг поворачивает голову в сторону Чона, демонстрируя свои ядовитые зрачки. Чонгук кивает, не в силах издать ни звука. Чужие глаза настолько манили его, насколько и пугали. — Пока не почувствовал тебя. — Но я родился гораздо позже, — перечит ведьма. — Да, но… твоя магия образовалась раньше твоего физического тела, — Тэхён присаживается перед ним на корточки, ставя мутные склянки на стол. Он кладет утонченные ладони на чужие бедра и ведет ими вверх, наслаждаясь податливостью принадлежащего ему тела. Чонгук не против. Он завороженно смотрит на черного мага и тяжело дышит. Во многом потому, что ему все еще больно из-за осколков, впившихся в незажившие раны. Лоб покрылся испариной, и это не уходит от проницательных глаз Тэхёна. — Такое вообще возможно? — Как видишь, — маг улыбается. — Смерть казалась мне единственным выходом, избавляя от существования в облике монстра. А потом я почувствовал теплую, еле ощутимую энергию, тянущуюся ко мне. Маленький комочек света среди тьмы. Когда-то и мой магический потенциал был таким же, пока его не извратили те… люди, — Тэхён оступается, искривив лицо, и Чонгук, не сдержав порыва, гладит его по волосам, зарываясь в них пальцами и оттягивая за концы. Маг стонет на незатейливую ласку, и ведьма отстраняется в смущении. Тэхён понимающе улыбается — большего ему и не нужно было. Его хотя бы не боялись. — Поэтому я почувствовал что-то родное и всячески защищал его. Это помогало мне не сходить с ума, будучи заточенным в Алмазных Залах. — Как так получилось, что моя бабушка стала править вместе с тобой? Как начал править ты? — Чонгука ведет от чужой истории. И если бы он мог забрать часть произошедшего на себя, он бы непременно это сделал. — Я позволял ей, — недоуменный взгляд в ответ. — Те люди заключили с Уртемиэль сделку, об этом я узнал гораздо позже… когда выбрался из заточения. Ей даровали власть в обмен на мое подчинение. Она думала недолго, раз меня забрали спустя каких-то полдня после нашего разговора. — Она предала тебя? — неверяще шепчет Чонгук. Образ жесткой, но праведной женщины, растившей его, разбивается на осколки. Но отчего-то он знает, чувствует, что она могла так поступить. — Она предала себя, — перечит Тэхён. — А после боялась кары, когда поняла, что в Алмазных Залах изменились порядки: я избавился ото всех, кто там был, когда вырвался из-под контроля, — ведьма понимающе кивает: чужие руки были запачканы в крови. А чьи не были в их мире? Черный маг хотя бы не убивал просто так. Всего лишь боролся за свою свободу. — Но мне было все равно на нее. — Все равно? — Я вырвался, жил… пресытился жизнью, — завороженно поясняет маг. — Искал тебя. Половину жизни потратил на это, прежде чем понял, что тебя вообще не существует. И вернулся в Залы. После стольких лет заточения мне казалось, что там безопаснее всего. Я спал, существовал, ждал тебя. Дождался, — его губы растягиваются в улыбке. Теперь же Чонгук отчетливо видит живые эмоции, а не то их подобие, которое насторожило его в первые разы. Почему-то по-настоящему змеиная улыбка перестает его пугать. — Как-то в детстве я слышал, бабушка разговаривала с кем-то, — вспоминает Чон, сопоставляя чужие слова со своими знаниями. — Она говорила, что прячет меня, чтобы кто-то ни за что не получил мою сущность себе. Сказала, что сделает все для того, чтобы до меня не добрались. Даже… — голос Чонгука вздрагивает, — сломает. — Она знала, что я приду за тобой, — проговаривает Тэхён. — Она сильна, и ей знакома моя энергия. Она увидела в тебе меня. И испугалась. Тэхён подхватывает склянку со стола и выжидающе смотрит на ведьму, ушедшую в свои мысли. Чонгук сидит неподвижно и думает о том, что с самого рождения был обречен, без единой возможности изменить то, что он пережил. Болезненные уроки магии, одиночество в толпе, непонимание и непринятие себя — все это было уготовано судьбой лишь для того, чтобы по итогу он пришел к Тэхёну. Тот разбивает тишину, проговаривая неуверенное: — Позволишь мне? Черный маг кивает на истерзанные белые перчатки с не менее истерзанной кожей. Чонгук хочет возразить, а потом понимает. Позволит. Не может не. Он сбрасывает ткань, будто змея вторую кожу, и открывает вид на безжизненные рубцы, раскиданные по всему предплечью: последствия магических игр с его энергией и сущностью. Те нашли отражение на теле. Тэхён берет одну кисть в свою руку и внимательно осматривает, поражаясь увиденному: он видел столько крови, грязи и гнили, но впервые вид чьих-то ран вызвал у него легкое помутнение и пелену перед глазами. Сердце сжимается из-за того, что он позволял делать это с Чонгуком. Он прикрывает глаза, прежде чем губами коснуться вздрогнувшей кисти. Чонгук выдыхает еле слышно, и черный маг проводит языком вдоль первого рубца. Влажный след остается на руке, пока Тэхён, не справившись с эмоциями, накрывшими его снежной лавиной, прикладывает лоб к поврежденному месту и сидит так. Время останавливается, как и сознание ведьмы. Остальной мир перестает иметь значение, пока черный маг сидит в ногах Белой ведьмы. Тэхён отстраняется, прежде чем отпить зелье и заметить помутненный взгляд Чонгука, пригвождающий его к месту, будто ручного Дракона. Он им и был. Губы снова льнут к коже, оставляя дорожку заживляющего зелья за собой. Чон смотрит за древней магией: так исцелять раны не умел даже он. И чувствует отступающую от всего тела боль. Рубцы не испарялись под легкими поцелуями, но залечивались каждым прикосновением Тэхёна, будто тот являлся исцелением ко всему, что было связано с ведьмой. Он делает еще глоток и перехватывает вторую руку, повторяя с ней то же самое, пока Чонгук сидит неподвижно и боится дернуться — вдруг эта сладкая нега закончится. Касающиеся губы дарят ласку, ведьма утопает в ней, теряет саму себя. Тэхён не отстраняется, а нарочно ведет вверх, по предплечью и выше, размазав оставшееся зелье по открытой коже. Поцелуи переходят на скрытое рубахой плечо, в ложбинку между ним и шеей, и дальше, по податливому горлу и вздернутому подбородку. Черный маг осуществляет давнее желание и хватает ведьму за него, направляя лицо в свою сторону. Чонгук смотрит в его глаза и видит сидящего на цепи Дракона. Он первым подается вперед, и губы мажут о чужие. Вкус зелья холодит язык, и ведьма стонет в поцелуй, закидывая открытые руки на плечи Тэхёна. Тот приникает ближе, почти вжимая Чона в диван. — Поделишься со мной еще одной слабостью? — шепчет черный маг и мажет носом по щеке. Чужая грудь вздымается под частым дыханием, и Тэхён прикладывает к ней ладонь, чувствуя загнанное сердце. Бьющееся ради него. — Я жаден до всего. Чонгук почти незаметно кивает, и магу этого хватает, чтобы продолжить начатое. Вот только рука ведьмы перехватывает его, направляя к напряженному горлу. Тэхён не сводит изумленного взгляда с покрасневшего лица и на пробу сжимает пальцы. Воздух поступает толчками. Чон отрывает его от себя, оставляет нежный поцелуй на кисти мага, задерживаясь губами, и шепчет дикое: — В начале поделись своей. И кивает в сторону лязгнувших цепей, призрачно обвивающих шею Тэхёна. Тэхён прикладывает ладонь обратно. Достаточно лишь одной, чтобы обхватить тонкую шею и перекрыть доступ к кислороду. Чонгук закатывает глаза, выгибаясь навстречу грузному телу, но маг припечатывает его обратно к дивану, рукой удерживая за шею. Глотка пульсирует под пальцами, и Тэхёна ведет. Он ослабляет хватку, давая ведьме сделать несколько вдохов, прежде чем вторая рука прислоняется к незащищенной части. Чонгук что-то стонет, но не отстраняется, ощущая собственную беспомощность. Груз на шее — скованность рук. Маг и ведьма составляют отличный тандем. Чужое горло дрожит под пальцами, и Тэхён наслаждается. Он на пробу мажет по бескровным губам Чона, так и не отпустив того от себя. Чонгук упирается руками в его грудь, боясь задохнуться, но ни один из них не прекращает начатое. Тэхён умело контролирует каждое свое нажатие, пальцами пробегается по красным следам, оставшимся от давки, и слегка щекочет кожу, заставляя ведьму под собой извиваться. Чонгук то бегает, то вновь возвращается к нему, а черный маг упивается ощущением чужой беспомощности, которая от и до принадлежала ему. Тяжелые призрачные путы сдерживали его самого, но недолго осталось от их избавления. А Чонгук на своей шкуре прочувствовал, каково это: сидеть на цепи. Тэхён отпускает его окончательно и слизывает ниточку слюны, оставшуюся на подбородке ведьмы. Чонгук обнимает его и зарывается носом в черную мантию, дыша-дыша-дыша-дыша-дыша-дыша. Тэхён гладит его по загривку, залечивая мгновенно проявившиеся синяки, пока его не останавливает чужая рука. — Пусть будут, — хриплым голосом, будто тот и вовсе не принадлежит ему, говорит Чонгук. — Так я чувствую тебя. Тэхён несдержанно вновь приникает к его губам, углубляя поцелуй и сцепляя языки, как была сцеплена их собственная магия. Ладонь тянется к покрасневшей шее, но Чон отстраняет мага от себя легким толчком в грудь и меняет положение, пересаживаясь на чужие колени. Тэхён следит за его действиями и позволяет делать с собой все, что только заблагорассудится. Доверяет. — Слабость на слабость, — шепчет Чонгук в ночной тишине, трется бедрами, и черный маг кивает. Ведьма улыбается, тянет за завязки белой рубахи и стягивает ту с себя. Тэхён завороженно облизывается, мажет языком по верхней губе. Чонгук тяжело сглатывает, вытаскивает тканевый пояс из одежды и демонстрирует магу. — Мне протянуть руки? — спрашивает Тэхён. — Я же протянул, — звучит кратко, и черный маг повинуется ласковому тону. Белая лента оплетает запястья, плотно связывая их друг с другом, и перекидывается через спинку дивана, заводя чужие кисти наверх. Тэхён смотрит преданной собакой и даже не пытается дернуть руками — все равно бесполезно. Если бы Чонгук хотел, то прямо сейчас мог бы убить его такого: возбужденного и беспомощного. Ведьма проводит пальчиками по черной мантии, скидывая ее с плеч, и оголяет чужое тело настолько, насколько это возможно при завязанных руках. Смуглая грудь вздымается от каждого вдоха и вздрагивает, когда юркая ладонь скользит по ней вверх и вниз не доходя до штанов. — Моя слабость — мои руки, — говорит Чонгук, откинувшись на коленях, и демонстрирует магические шрамы. — Вскоре мы от нее избавимся, — в тон ему отвечает Тэхён, всем телом подаваясь вперед к чужому жару. Чон улыбается и приспускает черные штаны одним движением. Тэхён стонет, наблюдая за тем, как ведьма избавляет и себя от одежды. Чонгук жадно оглаживает безвольное тело, наслаждается покорностью и сквозящим в каждом движении доверием. Он также накрывает шею руками, и черный маг запасается кислородом перед неизбежным. Но чувствует лишь тепло руки, которая нежно гладит его по уязвимому горлу. Маг поднимает замыленный взгляд на ведьму, и Чонгук ласково ему улыбается, проведя пальцем по разгоряченной щеке и останавливаясь на губах. Он оттягивает нижнюю губу, и язык Тэхёна задевает его ноготь, оставляя слюну, смешанную с остатками зелья. Чон отрывает руку и облизывает ее — холодит. Прямо как воздух в морозных горах. Черный маг неотрывно следит за своей Белой ведьмой. Чонгук приподнимается на коленях, заводя руку за спину и ниже и оставляя в том месте зелье, которым совсем недавно лечил его руки Тэхён. Судорожный выдох разносится по комнате, пока черный маг следит за тем, как Чон готовит себя для него. Редчайшая настойка, за которой долго охотился Тэхён, исчезает в ведьме, и Тэхён стонет из-за понимания, какой властью над ним обладает Чонгук. Два голоса, слившиеся воедино, разбивают тишину гостиной. Ведьма всхлипывает, зажмуривая глаза, и Тэхён жалеет, что сейчас его руки связаны: он бы прижал ближе к себе и больше не отпускал. Плавно раскачиваясь, Чон кладет руки на чужие плечи и оставляет на них царапины от ногтей: так сильно впивается. Он захлебывается от накатывающих волнами ощущений, ныряет в омут янтарных змеиных глаз с головой. Те манят к себе, завлекают жертву, а Чонгук завороженно идет, подгоняемый чужим шипением, издаваемым при каждом толчке. Ведьма сжимается, и собственные бедра бьются о чужие, заполняя комнату неслышными хлопками. Кожа к коже. Губы к губам. Магия к магии. Слабость к слабости. Чонгук двигается на нем и вздрагивает от неожиданного прикосновения. Узлы, сковавшие руки Тэхёна, ослабли, и он воспользовался возможностью полностью овладеть своей ведьмой, откидывая Чона спиной на тесный диван. Черный маг нависает над ним и мягким касанием убирает влажные белые прядки, закрывающие лик, искаженный поволокой возбуждения. Ведьма вжимается в старую обивку, подчиняясь глубоким толчкам: Тэхён буквально раскладывает на диване, дорвавшись к долгожданной сладости чужой кожи. Он переплетает пальцы и оставляет мимолетные поцелуи по всему предплечью Чона, вызывая мурашки по коже. Шрамы больше не болят, а наслаждение переполняет тело, желая вырваться наружу. — Скажи, что это навсегда, — тянет Чонгук, подаваясь вперед и прижимаясь к чужой влажной груди. Тэхён ведет языком по его шее, прикусывая за подбородок и оставляя больше красных следов на запятнанной коже. Он кладет пальцы на беззащитную шею, вновь надавливая на вспыхнувшие синяки, и Чонгук скулит. Толчки становятся резче. Медленные и глубокие, они пронзают ведьму, и туман разносится по всему телу. Чон перехватывает своими руками чужие кисти, то ли притягивая ближе к себе, то ли пытаясь отстранить. — Это навсегда, — шепчет черный маг, заканчивая внутри. — Твоя боль отныне моя, — он продолжает двигаться, пока ведьму размазывает по поверхности дивана. — Хорошо, — Чонгук слабо кивает головой и содрогается всем телом. — Потому что отныне и я тоже. Белая ведьма и черный маг растворяются друг в друге и в этой ночи. Алмазные Залы заждались своих новых правителей.

ххх

Охранные заклинания срабатывают на поместье, и Чонгук, укладывающий волосы перед зеркалом, ежится. Внешний вид с иголочки, белая мантия скрывает шею, а перчатки вернулись на законное место, продолжив дурачить всех, кто знал о незаживающих ранах, покрывающих кожу руки. Зажили. Не исчезли — физический отпечаток магии не под силу убрать даже Тэхёну, но теперь Чон не чувствовал всепоглощающей боли, разносящейся по нервным окончаниям предплечья. Тэхён, как и обещал, забрал часть боли Чонгука на себя, но взамен отдал свою — и теперь у них была одна на двоих. Выстраданная, сложная и тернистая любовь, больше похожая на взаимную зависимость, появившуюся настолько внезапно, что Чон и не понял, в какой момент начал осознавать черного мага неотъемлемой частью себя самого. Словно тот был всегда отдельным элементом пазла, ожидающим, когда вся картина соберется воедино. Ведьма чувствует чужое движение по территории поместья. Чонгук знал, что она приедет, но не успел подготовиться. Когда Тэхён был рядом, все остальное забывалось. Все проблемы и печали оставляли его, находя замену во взгляде карих-янтарных глаз. Черный маг отвлекал его все то время, что они провели на окраине леса, укрывшись от всего мира и давая необходимые друг другу минуты близости. Тэхён все еще не до конца был честен с ним, использовал темную ауру всякий раз, как Чонгук переходил границы, вызывая в теле ведьмы смутное ощущение страха и тревоги, а после просил за это прощения. На Чонгука давила чужая энергия, он был подвластен ей как никто другой, но Чон принимал ее с достоинством, прекрасно понимая, что рано или поздно выяснит все, что ему нужно было знать. Ему было в большей степени привычно с Тэхёном, зачастую именно так вела себя с ним и Уртемиэль, когда не имела иного способа воздействия на него, и в одну из ночей он рассказал об этом магу, получая в ответ чистую, не прикрытую ничем жалость во взгляде. Тэхён сожалел о том, что был таким же. Чонгук мягко его журил, но не упрекал. Они оба не умели по-другому, но пытались друг для друга. Учились. А большего и не было нужно. Раскрывшаяся правда, оставшаяся в темноте той ночи, когда они с Тэхёном узнали, каково это — быть друг в друге, резала не хуже ножа. Чон понимал, что иного выбора у него не будет: либо человек, которого он знал всю жизнь и к которому был привязан собственным разумом; либо человек, которого он чувствовал всю жизнь и к которому был привязан душой, сердцем, магией. Сейчас все зависело от него, и собственное малодушие мешало ему сделать верный выбор. Он ни в чем не был уверен до конца. Правая рука дергается, и он спешит унять дрожь, пряча ту за спину. Если бабушка увидит слабость, то воспользуется ей, как делала это всегда. Тэхён эту слабость сцеловал. И все же: они оба были существами темными и способными поглотить Белую ведьму с головой. Уртемиэль — с закрытой жаждой власти, Тэхён — с открытой жаждой обладания. Разумом Чонгук понимает, что в их противостоянии он является разменной монетой. Ценным трофеем, и в чьих руках он останется, тот и будет обладать Королевством, а дальше — и всем миром. Искренность… можно ли было ведьме ожидать этого хоть от одного из них? Собственная значимость терялась на фоне привычной ничтожности. С раннего детства Чонгука приучали ненавидеть себя. Древняя вражда отразилась на нем, он был пострадавшей стороной. Ни Тэхён, ни тем более уж Уртемиэль не пострадали так, как он. Однако покалечены были все трое. Чонгук заправляет белые пряди прежде, чем слышит хлопок двери с нижнего этажа. Видимо, бабушка задержалась, рассматривая его взращенный собственными силами сад. Он не спрашивал у нее разрешения на это, а самовольно высаживал каждое растение, понимая, что по-другому не обретет силы целительства в этом крае. А помогать нужно было всем. Уртемиэль появляется на втором этаже поместья, громко хлопая дверью, чтобы обозначить свое присутствие, и прямо на пороге раскрывает свои объятия для Чонгука. Тот чувствует ее смешанное настроение, но, ведомый чужой силой, идет ей навстречу. Медленно прикасается подбородком родного плеча и шепчет на ухо: — Бабушка, я скучал. А после раздается звук звонкой пощечины. Он падает на пол, оглушенный тяжелым ударом. Сильная хватка поднимает за ворот мантии, удушая Чона, и он пытается оторвать чужие руки от себя, прежде чем его голова вновь отклоняется в сторону. Вторая затрещина рассекает губу, и тонкая струйка крови стекает на белоснежные одеяния. Чонгук падает навзничь, протирая животом полы, пока Уртемиэль, поглощенная собственной яростью, возвышается над ним, довольствуясь минутами чужой слабости и полного подчинения. — От тебя несет его энергией, неблагодарный ты выродок, — по-змеиному шипит она и хватает за белоснежные пряди, вскидывая голову Чонгука на себя. — Я так тебя воспитывала?! Подставляться первым встречным магам?! — Нет, — шепчет Чонгук, пронзительным взглядом всматриваясь в лицо, наполненное ничем не прикрытой злобой. — Ты воспитывала меня под стать себе, — пальцем вытирает капли крови и заживляет рану магией, не оставляя ни намека на то, что минуту назад его втоптали в грязь. Если бы Тэхён увидел — ничего бы не спасло от его ярости того, кто посмел такое сотворить. Впрочем, Уртемиэль не подавала и виду, что опасалась высшего из всех существ, однако все ее действия, направленные на то, чтобы оградить его от Чонгука, говорили об обратном. Цепи, словно браслеты, все еще оплетали руки ведьмы и шею мага, соединяя их друг с другом, но одновременно и делая недостижимыми — ритуал обмена энергией, свойственный супругам, не мог быть завершен до конца, пока путы стискивали духовное тело. Тэхён ужасно злился из-за этого и обхватывал лицо Чонгука двумя руками, пронзительно вглядываясь в глаза ведьмы и шепча: — Ты можешь снять эти цепи сам, — утверждал он. — Ты добровольно дал их на себя надеть, добровольно можешь и снять, — Чонгук в отрицании мотал головой, но Тэхён его удерживал, пытаясь убедить в собственной правоте. — Твоя сущность требует выхода. Сломай оковы — это все, о чем я могу тебя просить. Если он сделает это, Тэхёна больше ничего не остановит. И Уртемиэль знала об этом, когда обвязывала кисти внука магией. Последний и сильнейший способ удержать его под контролем. — Язвишь? — женщина улыбается, отпуская ведьму, и выпрямляется, взглядом обводя комнату. — Продолжишь делать это в браке. Но не думаю, что твой муж будет таким же терпеливым, как я. — Какой брак? — неверяще лепечет Чонгук, в ужасе расширив глаза. Он все еще был оглушен ударами и не мог подняться на ноги, сидя на коленях перед женщиной, давшей ему все в этой жизни. Кроме самого себя. — Ты с ума сошла? — продолжает он, прекрасно понимая, что бабушка что-то задумала и уже втянула его в это. Уртемиэль смеривает его снисходительной улыбкой, кулаком стуча по столу, на котором тут же появляется утренний выпуск главной газеты Королевства. Чонгук видит первые строки и понимает, что его может вырвать прямо сейчас. Глаза застилают слезы, и целительница успокаивающе гладит его по голове, как несколько ночей назад это делал Тэхён. Дыхание перехватывает спазмом. На заголовке гордо красовалось его имя вместе с именем неизвестного ему мага — миру стало известно о том, что Белая ведьма дала свое согласие на брак. В Королевстве давно ожидали, когда третий по важности человек решит связать себя узами с настоящим счастливцем, но подходящих кандидатур все не находилось. Уртемиэль решила все за него, как делала это всегда. — Ну-ну, — усмехается она. — Брак для ведьмы — это настоящее счастье. Смешивание магии, вливание энергии друг в друга, первая брачная ночь… будь полезным для своего Королевства, людей нужно отвлечь от печального исчезновения Думата. Чонгук растягивает губы в горькой улыбке. Думат никуда не исчезал — и они вдвоем это знали. Просто погнался за вечно ускользающей от него ведьмой. — Отчего ж ты сама замуж не вышла? — провокация резко пресекается, когда Чонгука снова дергают за растрепанные волосы. От собранной прически не осталось ни следа, и он взвизгивает от боли, когда его тянут вверх для того, чтобы он поднялся. А ведь несколько ночей назад Тэхён самолично вычесывал белоснежные пряди, нежно проходясь гребнем по подставленной макушке. Ведьма буквально стенала от удовольствия, когда острые зубцы задевали кожу головы, и молила черного мага не останавливаться. Это казалось настолько интимным — позволять Тэхёну прикасаться к сокровенному, что Чонгук осознал: никому другому и не позволил бы ухаживать за ним так. От и до он был для черного мага, как и Тэхён для него. Созависимость. Женщина смотрит ему в глаза, и Чонгук все понимает. — Ведьма не выходит замуж не по любви, и ты это знаешь, — проговаривает он. — Ты не можешь заставить меня. А несчастного, портрет которого ты поместила на все заголовки, оставь себе. Он меня не получит. — Кто получит, малыш? — спрашивает Уртемиэль наигранно ласковым тоном. — Может быть, Тэхён? — Может быть, и он, — в тон ей отвечает Чонгук, подгоняемый собственной безрассудностью. Ни разу в жизни он не отвечал ей так, и странное ощущение собственной силы свербело под кожей. — Может быть, и не только меня. Алмазные Залы в придачу. Уртемиэль вскидывает на него взгляд, пронзая насквозь, и понимает: он все знает. Она кидает в него заклятие и кривит лицо, наблюдая за чужим уклонением. Чонгук перед ней был беззащитен. И как бы Тэхён его не попортил, своего внука она знала от и до — его сопротивление можно сломить в секунду. Показать, кто на самом деле главный человек в его жизни. — Отпусти меня, черт тебя дери! — вскрикивает Чонгук. — Не порти все то хорошее, что у меня осталось от тебя! Мы уйдем с Тэхёном и не станем тебе мешать, просто позволь мне уйти, — он пытается мирно решить конфликт, на что целительница заливисто смеется, поражаясь чужой наивности. — Тэхён не станет мешать? — женщина прекращает атаку, переводя дух. Все-таки магия разрушения — не ее стихия, и созидание больше подходило ее сущности. — Глупец! Он спит и видит, как ты сидишь на драконьем троне. — Что…? — в неверии шепчет Чонгук, оглушенный чужой правдой. — Те существа со змеиными глазами, — поясняет бабушка, видя не прикрытый ничем интерес. Вперемешку с разочарованием. — Ты правда думаешь, что они не исказили его сознание? — Он хороший человек, с которым произошло много плохого. Он пытается, — перечит ей Чон. — Он пытается недостаточно, — повторяет его слова целительница. Уртемиэль вскидывает голову и жестом руки зовет Чонгука подойти ближе к себе: она больше не собиралась причинять ему физическую боль, прекрасно понимая, что это было бессмысленным шагом с ее стороны. — Тэхён утащит тебя в Алмазные Залы, и не делай вид, будто ты этого не знал, — женщина кривит лицо в отвращении. — Это существо, оно привязано к Залам. Несметные богатства хранятся там, многовековое золото, собранное с жителей Силентира. Это у Тэхёна в крови — желать его, как он желает тебя. Оттуда нет выхода. А я могу тебя уберечь от постыдного безрассудства. — Мы уйдем, — с нажимом говорит Чонгук, подчиняясь чужой воле и приближаясь к целительнице. Он останавливается от нее на расстоянии вытянутой руки. — Позволь в кои-то веки мне самому распорядиться собственной жизнью. — Ты больше не захочешь уходить, — шипит Уртемиэль, дергая за цепи и притягивая Чонгука вплотную к себе. Рука поднимается вверх, заставляя ведьму дернуться в ожидании удара, но женщина лишь выпускает дополнительные путы, плотно оплетая сущность Чона. Он пытается сопротивляться, но бесполезно. Собственная беспомощность режет глаза, заставляя прослезиться. — Раз попав в Алмазные Залы, ты больше не уйдешь оттуда, Чонгук, — убеждает его Уртемиэль. — Это в твоей крови так же, как и в его. Ты изменишься. Ты потеряешь все то, что я дала тебе. Вы связаны страшными узами, и все, что я делала все это время — лишь пыталась спасти тебя… — Может я и хочу потерять все?! — перебивает ее Чонгук, вспылив и попытавшись выбраться из магической хватки. Сладкие речи не нашли своего обладателя, разбившись о стену чужого непринятия. — Тэхён помог мне понять, кто я на самом деле. Женщина отшатывается от него, а некогда серые глаза окрашиваются в пронзительный синий, и Уртемиэль вскрикивает, осознавая. Она только что потеряла все. С легкой подачи Тэхёна, который обещал ей месть. Тот много-много лет назад также потерял себя, когда она воткнула нож ему в спину и с радостью сообщила змеиноподобным людям о планах юного мага на побег. Спица в колесе ломается: старые привязанности не возвращаются, совершив круг, — они уничтожают все, что было сделано за время оборота. Уртемиэль прикрывает веки, не в силах видеть картину, которую наблюдала когда-то в другой жизни, скрываясь вместе с Тэхёном в небольшом домике на окраине леса. Слышен хруст костей и вопль Чонгука, который падает на колени, начиная перевоплощение. Вспышка энергии ослепляет все вокруг, разрушая защитные барьеры и заклинания. Сущность находит свой выход и плескается скопленной за годы заточения силой. Холодное дыхание опаляет кожу. Белый Дракон величественно вытягивается, руша крышу слишком маленького для него поместья. Целительница уклоняется от летящих в нее обломков и заходится дрожью, наблюдая за чужим взлетом. Собственное падение тяготит душу, но для нее еще ничего не закончено. Удлиненные зрачки среди морозной синевы глаз смотрят на нее, сквозь нее, и целительница понимает, что больше не в силах сдерживать собственного внука. Тот благородно дает ей шанс уйти. Пропасть из их жизни и больше не вмешиваться. Останавливается неподвижно, наблюдая за чужими действиями. А затем за спиной слышится тяжелый хлопок крыльев, и Черный Дракон поднимается в небе, подгоняемый ветром и своей целью. Чонгук. Ему нужно было забрать Белую ведьму. Думат пересекает территорию поместья, и рокот расходится далеко по земле, когда он видит истинную сущность Чонгука, нашедшую свой выход спустя столько лет. Андорал — Дракон Цепей. Белая шея оборачивается в сторону приближения Дракона, но синий взор не отпускает целительницу из-под своего внимания. Та прячет руку под мантию, а смоляные волосы развеваются из-за сквозняка, созданного чужими крыльями. Андорал взмывает вверх навстречу Думату и желает лишь одного: исчезнуть отсюда навсегда. Улететь туда, где никто не найдет, и они смогут насладиться друг другом так, как никогда раньше. Глаза Белого Дракона метаются в сторону, туда, где остался стоять некогда родной и самый близкий человек, и расширяются от ужаса. В Думата летит смазанная ядом стрела, созданная из магии трансформации, и Уртемиэль ликует — Черный Дракон повернут к ней спиной, обратив взгляд чистого восхищения на Андорала. Вряд ли успеет увернуться. Очередной нож летит в него, как когда-то давно, когда они еще были детьми. Думат оборачивается, боковым зрением видя скольжение стрелы в воздухе, и взмахивает крыльями, пытаясь взлететь и не подставиться под удар. Огонь расходится по поместью вместе со страшным воплем. Белый Дракон сжигает все на своем пути, и Уртемиэль кричит, колдуя защитные барьеры. Те сносятся опаляющим жаром и забирают ее вместе с собой. Андорал, охваченный застилающей глаза пеленой, останавливается и понимает, что он сделал. Стрела не достигла своего адресата, вернувшись к хозяину. Старая целительница заходится в агонии, разгоняя мурашки по коже всех, кто слышал ее крик, пока не испускает свой последний вздох. Сине-зеленые глаза уставились в небо. Туда, где парят два Дракона — Белый и Черный, наконец-то найдя друг друга. Чонгук умирает внутри от собственной боли и не может ей сопротивляться, как бы ни хотел. Его руки тоже оказались в крови, а магия, сокрушительная магия, которая долгие годы томилась в нем, уничтожила все, что связывало его с прошлым. Андорал издает свой вопль, прежде чем с большой высоты упасть в теле ослабленной ведьмы. Обращение было мгновенным. Черный Дракон на лету ловит Чона, потерявшего сознание, и прижимает к крылу, уносясь вдаль от обломков сгорающего поместья. Слышится приближение людей, обративших внимание на дым, исходящий со стороны поместья Белой ведьмы. Массивное тело пересекает небо, провожаемое сотней взглядов. В Королевстве объявляют траур по почившей целительнице. Где был ее внук — никто не знал. Но все догадывались.

ххх

Алмазные Залы встречают своих хозяев, пробравшихся сквозь подземные туннели. Чонгук крепко оплетает руку черного мага, боясь потерять еще и его. В душе штормило, образ сожженной им самим ведьмы стоял перед глазами, и Чон чувствовал тянущую скорбь. Но не сожаление. Он сделал свой выбор. Он дал ей уйти, но Уртемиэль решила все по-своему. Казалось, что своей смертью она утянула Чонгука за собой — тот всю жизнь ходил за ней хвостиком, но теперь был привязан к другому. К тому, чье сердце принадлежало ведьме задолго до ее рождения. Тэхён отворяет иридиевые ворота, пропуская Чонгука вперед, и наглухо захлопывает за ними двери. Выхода отсюда больше не будет, но Чон об этом знал и так — возвращаться все равно было некуда. Род Чон переживал династический кризис, наставший после смерти Уртемиэль, и все семьи магов разделились на группы, занять верхушку правления. Чонгук слышал об этом, когда коротал время в трактирах, пока они с Тэхёном пешком пересекали значительную территорию от границы до центра. Превратиться в Белого Дракона он больше не мог, а черный маг не желал привлекать к ним еще больше внимания. Белоснежные волосы во время пути были скрыты плотным капюшоном черной мантии. И лишь по морозным ночам Тэхён срывал ее с тела податливой ведьмы и зарывался руками, пропуская пряди, отдающие запахом винограда, сквозь пальцы. Манило. Тэхён шептал на ухо о мире и о том, что им вдвоем теперь подвластно все — даже баланс магической энергии находился в их руках. Чонгук вслушивался в сладкие речи и оголял шею, на которой вновь и вновь появлялись красные пятна. Алмазные Залы предстают перед ним во всей своей красе. Огромное пространство могло бы вместить в себе до десяти Драконов, а полы были усеяны драгоценностями и монетами разной чеканки. В середине, как бы деля зал на две половины, простирался золотой путь, по бокам от которого лежала груда металла и дорогих камней — все собранное за века богатство Силентира хранилось здесь и охранялось Драконом. Для Белой ведьмы. Дорожка вела к концу зала и заканчивалась троном, за которым простирались витражные окна во всю стену, накладывающие на помещение синюю муть. Витражи были изрисованы тысячей Драконов, парящих в небе, и у Чонгука перехватывает дыхание, когда он переводит взгляд ниже и видит массивный трон, выполненный из черепа Дракона. По размерам тот был раза в два, если не три, больше, чем у Думата. — Первый из нас, — шепчет Тэхён, заходя за спину и опаляя ухо горячим дыханием. Широкие ладони ложатся на плечи ведьмы, слегка надавливая. — Зазикель — Дракон Хаоса. Чонгук, ведомый странной силой и потайным желанием, проходит вперед к груде золотых монет и подхватывает одну, осматривая многолетнюю чеканку. Сейчас таких даже не выпускали. Чон вспоминает последние слова бабушки о том, что в его крови течет жажда богатства. Что Алмазные Залы притянут его к себе и больше никогда не отпустят. Тэхён прослеживает каждое его действие, понимая, что тот наконец-то на своем месте. Чонгук отбрасывает монету, чтобы взять в руки вытянутый сосуд. По первому взгляду было понятно, что тот безумно дорогой. Возможно, единственный в своем роде, да и металла такого сейчас нигде не найти. Создатель знает, как это оказалось в Залах, и Чонгук вертит его в руках, прежде чем сказать: — Отвратительная работа, — он ловит недоуменный взгляд. — В таком даже не настоять зелья. Никакого проку. Раскидистый смех раздается по Алмазным Залам, отдаваясь эхом от стен. Ведьма удивленно смотрит на чужое веселье, понимая, что впервые за все время видит Тэхёна настолько расслабленным и беззаботным. Как же Чонгуку хотелось, чтобы тот улыбался так заразительно всегда: сбросил свое амплуа черного мага. Хотя бы внутренне. Внешне образ Тэхёна пленял своей красотой и притягивал таинственной аурой. Чонгук тяжело сглатывает, ловя на себе пронзительный взгляд карих глаз. Тишина заполняет пространство, и маг вытягивает руку, пальцем подзывая ближе. Чонгук завороженно поднимается и пересекает золотой путь, приникая к объятиям мага. Тэхён шумно дышит и с силой сжимает чужое тело. Дорвался спустя столько лет и все еще не мог в это поверить. Он проводит ладонями по спине, скрытой черной мантией, и приспускает завязки. Черный — не цвет Чонгука. Белый должен покрывать его кожу. Маг отстраняется, берет ведьму за руку, переплетая пальцы, и движется по золотому пути, ведя Чонгука за собой. Тот не сопротивляется, лишь сильнее вглядываясь в драконий череп, служащий символом власти Алмазных Залов и всего Силентира. Теперь же эту власть Тэхён желал разделить вместе с Белой ведьмой. Он оставляет Чона стоять напротив трона, прошептав тихое: — Не оборачивайся. И заходит за спину, заставляя вслушиваться в каждый шорох. Огромное полупустое пространство сохраняло в себе каждый звук, но Тэхёна не было слышно, будто тот скользил по земле. Или летел. Чонгук вздрагивает, когда ему на плечи ложится белая вуаль, расшитая золотыми нитями. Ведьмы надевали подобную только во время ритуала бракосочетания, и сердце заходится бешенным ритмом от осознания. Тэхён появляется перед ним, одетый в такой же белый плащ: черный маг наконец-то решил поменять свой образ. Чонгук зачарованно смотрит на него, не в силах отвести глаз. Тэхён в белом одеянии выглядел ангелом, коим являлся много-много лет назад, пока не попробовал на вкус человеческие пороки. Гордыня, жадность, гнев, зависть, похоть — он впитал в себя все, и в силах Чонгука было разделить это бремя. Черный маг устанавливает с ним зрительный контакт — самое сильное магическое обещание могло быть подтверждено искренними взглядами — и видит непорочное обожание напротив. Рука обхватывает другую, и белые нити магии оплетают кисти, соединяя их вместе. Своя энергия мешается с чужой, и таинственный ритуал бракосочетания начинается. В начале — энергия, затем — магия, и после уже две жизни, пожелавшие слиться в одну. Магический брак никогда не заключался просто так, и заставить кого-то в него вступить против воли было ужасающим поступком, за которым всегда шло наказание. Энергия стремилась вернуть свой баланс. Чонгук, не отрывая взгляда от родного напротив, присаживается на колени, пока за спиной вспыхивает драконий череп. Белая вуаль раскидывается по золотому полу. Ритуал требует завершения, а место Белой ведьмы в ногах черного мага. Тэхён пальцами обхватывает подбородок, приподнимая лицо на себя. Взгляд сверху вниз проходится по коже, и Чонгук шумно выдыхает, повинуясь чужим движениям. — Согласен ли ты разделить со мной все то, что имею я? — хриплый из-за долгого молчания голос разрезает тишину Алмазных Залов. — Согласен, — покорно шепчет Чонгук. — Согласен ли ты принять все то, что я могу тебе дать? — Согласен, — пальцы Тэхёна подрагивают, и ведьма накрывает их своей рукой, одновременно прижимаясь щекой к горячей коже и потираясь о нее. — Согласен ли ты отдать мне свою жизнь и в ответ получить мою собственную? — Согласен. Клятву, прозвучавшую три раза, невозможно было нарушить. Она связала их навсегда. Тэхён присаживается и подхватывает ведьму на руки, сажая на горящий пламенем драконий трон. Он становится спереди и нависает над Чонгуком, который вжимается в мертвые кости. Весь мир концентрируется на одной точке. Янтарные глаза обволакивает туман, и черный маг, получивший желаемое, накрывает чужие губы своими. Чонгук подается вперед, за белую мантию притягивая к себе. Собственная вуаль осталась лежать на золотом полу. Он кладет свои ноги на бедра Тэхёна и обвивает ими его. Черный маг издает смешок в поцелуй, растягивая губы в улыбке. В ответ Чонгук стонет, и этот стон разлетается по всему залу, оглушая обоих. Тэхён отстраняется только для того, чтобы поменять их местами. Драконий трон принимает своего хозяина, а ведьма располагается на чужих коленях, зарываясь пальцами в темной шевелюре. Они оба дорвались до того, чего хотели. Черный маг кладет руки на талию, направляя каждое движение податливых бедер. Чонгук ведет в поцелуе, после отрываясь от покрасневших губ и спускаясь ниже по белой мантии легкими касаниями. Тэхён понимает его намерения и приподнимается, чтобы скинуть брюки. Терпения не хватает на то, чтобы избавить друг друга от мешающей одежды до конца, и Чонгук упирается своим лбом в чужой, опаляя лицо мага тяжелым дыханием. Ведьма изгибается струной на бедрах Тэхёна, и тот стремится выжать все порочные звуки, исходящие от принадлежащего ему тела. — Власть возбуждает, душа моя? — спрашивает маг, подкидывая ноги вверх. Чонгука ведет, и он шумно выдыхает прежде, чем ответить. — Только если власть — это ты. Срывает цепи. Вид Белой ведьмы, которую он берет на троне, застилает глаза. Мысли путаются в голове, и все, что может видеть Тэхён перед собой — это Чонгука. Который притягательно стонет, принимая каждый толчок, как и обещал в клятве принимать все. Он опирается руками о широкие плечи, подстраиваясь под устойчивый ритм, и черный маг понимает, что не видел никого прекраснее его. Чонгук впивается губами в мокрую шею и собирает языком капли. Он отстраняет лицо от манящего тела только для того, чтобы протянуть большой палец к чужим губам и слегка надавить. Тэхён послушно раскрывает рот, прикусывая палец, и слышит слабый вскрик. Он усмехается и заглатывает дальше, пока ведьма ведет по чужому небу, вызывая драконий рокот. Черный маг облизывает сладкую кожу, и Чонгук оставляет еще один след по и без того влажной коже, ведя мокрым пальцем по подбородку и дальше, вниз. Тэхён не сдерживается и ускоряет темп. — Я могу зачать ребенка только в брачную ночь, — шепчет ведьма на ухо, и по коже Тэхёна бегут мурашки, вызванные горячим шепотом. — Ещё только вечер, — раздается в ответ, прерываемое резким стоном. Чонгук смеется и откидывается на чужих коленях. Ещё только вечер. А предстояла вся жизнь.

ххх

Бушующая и разгневанная толпа собирается под иридиевыми воротами, требуя Черного Дракона выйти и предстать перед судом за убийство главы рода Чон Уртемиэль и насильственное похищение Белой ведьмы. Отчаянные смельчаки кричат о казни, о том, что снесут Алмазные Залы — сосредоточение всех пороков и ошибок человечества. Иные люди проходят мимо, боясь за собственные жизни. Бунт охватил весь Силентир, и жители Королевства последние месяцы жили словно на пороховой бочке, ожидая появления Думата в небе. Тяжелые балки поднимаются вверх магией, готовые сотрясать иридиевые ворота: обычный народ и маги сплотились воедино лишь одной целью — сместить главенство Дракона над их жизнями. Эпоха его правления давно должна была закончиться, изжить себя. А бесконечный страх перед глоткой, выдыхающей духовную магию, способную уничтожить все живое, — замениться на законы и верховенство нового магического рода: целители из рода Чон остались без своей верхушки, раскиданные по всему Королевству. — Долой Думата! Вернем Белую ведьму своему народу! — кто-то кричит из толпы, но его лозунг остается без внимания, ведь… …массивные ворота, скрывающие Алмазные Залы от посторонних глаз, с протяжным скрежетом распахиваются перед бунтующими людьми, впервые за тысячелетия впуская внутрь. Кто-то отходит назад, гонимый ужасным предчувствием, кто-то — спешит скрыться дома, где было безопаснее всего. Все ожидают того, что кто-то появится из ворот, но проходит минута, пять, десять, а оттуда видно лишь темное пространство, источающее холодный воздух. Сквозняк обдувает людскую одежду, разгоняя мурашки, и первый среди прочих стремится вперед, чтобы самому проверить, что находится во тьме Алмазных Залов. Он ведет за собой таких же смельчаков и забегает внутрь, останавливаясь в начале золотого пути. Глаз можно было выколоть, и занесенных факелов не хватало, чтобы осветить все помещение, пока не послышался резкий щелчок. Тысячи огней осветили Залы, являя взору новых правителей. Белая ведьма восседает на драконьем троне, со скучающим видом осматривая толпу, пришедшую по ее душу, пока за ее спиной кроется Черный Дракон, хвостом перегораживая золотой путь. Защищает. Жар от его дыхания разносится к бунтующим, а Белая ведьма кривит губы в улыбке. Все один за другим садятся на колени, склонив головы. В Силентире настает новая эпоха. Великое правление контрастов.