1 глава. В снегах и бурях.
***
Заснеженная местность всегда вызывала страх и опасения у всех, в ком бьётся сердце. Холодные ветра и мороз, который пробирается глубоко под кожу и шерсть, стремясь завладеть живой душой, или такой же колкий снег, в котором так просто утонуть, отнимает кучу сил и без того уставшего тельца. И нет ни шанса на спасение в ледяной пустыне. Лапы быстро устают и мёрзнут, глаза слипаются и почти ничего не видят дальше нескольких метров, чёрная шерсть топорщится дыбом на холке от усталости и погодной жестокости, на боках прилипший тяжелый снег. Кажется, что ещё немного и сил совсем не останется. Тело становится всё тяжелее и медленнее, только ради жизни, ради надежды, двигаемое вперёд чудом незабытых слов и наставлений. И вот чёрные картины прошлого настигают вместе с тоской и болью, но преданные лапы не сдаются и тихо продолжают свой ход. Тело болит от царапин и ссадин, дыхание срывается и лёгкое паровое облачко уносится куда подальше, растворяясь в воздухе. Вот бы и мне стать лёгким облачком, может я бы и увидел ещё разок родителей, но что бы я посмел сказать им? После всего что было… Мама всегда говорила, что мы рождены и живём что бы быть ещё счастливее и нет этому препятствий кроме тех, что в голове, но раз это так то почему… Вижу небольшую очередную рощицу голых деревьев в этой белоснежной пустоте, иду туда, будто у меня есть какой-либо выбор. Я бегу, бегу дальше от того проклятого места. Сколько дней прошло? Когда в моём животе был хотя бы кусок чего-либо, а в голове было хотя бы что-нибудь кроме отчаянной тихой пурги, прямо как сейчас передо мной. Искать то, чего не знаю, просто что бы уложить своё худое тело, где не будет так съедать насквозь северным ветром со снегом, а в идеале наткнуться на недоеденную тушу или умершего зайца. Зайдя в рощу, ветер становится более слабее, но звуков со всех сторон становится больше, что бьёт по заснеженным чёрным ушам, которые отвыкли за целый день слышать что-либо кроме завывания ветра и скрипа снега под лапами, уставшему сознанию уже кажется будто вот-вот кто-то выпрыгнет, схватит, растерзает, вопьётся острыми клыками глубоко в шею и наконец кончится этот бесконечный марафон усталости и холода. Лапам становится легче, но сознание напряжено, хотя мне уже всё равно…Или нет? Деревья под напором ветра трещат и ходят из стороны в сторону, будто сговариваясь друг с другом, осыпая со своих голых веток снег, где-то вдалеке что-то трещит и шумит, где-то слышится писк неизвестной птицы. Звуки везде, позади будто слышится топот лап или, возможно, это воспалённое сознание подкидывает шутки от усталости. Остановившись и еле повернув голову назад, ничего не вижу кроме деревьев, моих следов и привычного мне слепящего белого цвета. Значит брежу, значит просто устал, чувствую как неприятно вибрируют лапы от холода и дороги, нужно быстрее найти безопасное место, где я хотя бы сколько-нибудь времени смогу поваляться без сознания в забытие. Через, кажется, ещё несколько часов я нахожу сваленные друг на друга огромные деревья. Корневища, торчащие в разные стороны, издали могут напугать, мне кажется, любого и, если бы я был ещё чуть младше даже не подошёл бы к этому тёмному силуэту, который из далека походит на живое воплощение жуткого рогатого кошмара, хотя в такую пургу всё кажется устрашающим и внезапным, но усталость берёт своё и я осматриваю эту груду деревьев. К счастью под корягами и корнями гигантов есть достаточно места для меня, хотя бы от ветра мою шкуру это временное пристанище надеюсь спасёт. Смотря в чёрную пустоту, навострив уши прислушиваюсь, нет ли там уже поселенцев или гостей, которые готовы полакомиться таким бесполезным, замёрзшим мной. Пытаюсь тихо подвывать, хоть как-то обозначить что я здесь. Но вторит мне лишь тишина и хруст то ли веток вдалеке, то ли деревьев. Медленно сгибаюсь и ползу на животе в неизвестную тьму принюхиваясь. Пахнет землёй, снегом, деревом, но ни следа кого-либо живого. Заползая подальше в темноту, чувствую что можно расслабиться. Боком приваливаюсь к земляному тупику и только взгляд направлен на белое пятно от куда я имел счастье выбраться. Глаза слезятся, от ещё одного прожитого дня, от непотерянной надежды на что-то, лапы постепенно оттаивают, а на место уже привычного онемения приходит болючий жар. Отчего-то глаза болят. Болит всё. Не понимаю, что я вообще тут делаю и куда мне идти дальше, остаётся мечтать что бы зима, что вроде бы недавно началась и так радовала своим пушистым снегом и лёгким морозцем, который то и дело забавно щипал нос, могла приобрести такие посмертные очертания. Выдыхая очередное облачко, задумываюсь о какой-то ерунде: о солнце, о неизвестных улыбках и тепле. Слышу словно наяву голос отца и его рассказы о рыбалке и очередном пойманном олене, его лицо с некоторыми морщинками и такими же чёрными ушками как у меня, всегда тёплое при мне и отстранённое при охоте, и глубоко красно-вишнёвые глаза. Как мама легко тепло обнимает меня, ерошит мою и без того беспорядочную шевелюру и звонко посмеивается над моим обиженным видом. Кажется, я совершенно не замечаю, как проваливаюсь в тяжелый неспокойный сон. Всё вдруг наваливается и сгущается, образы меняются и воссоздаются из ничего приобретая мягкие расплывчатые оттенки. В этой мешанине зацепляюсь о чистое, голубое, летнее небо. — Цвет в точности, как и у тебя, глупыш, — говорит Шона наклоняясь довольно близко к лицу, мило улыбаясь и щурясь смотря в мои глаза. Она всегда умела поднимать моё настроение, была так мила со мной и дарила иногда букеты из диких ромашек, на что мой отец шёпотом подсказывал на ушко что, так делать должен я, но я хотел подарить Шоне что-то большее чем букетик мёртвых трав и всегда вытаскивал какой-нибудь красивый камень с глубины озера, а она прыгая от счастья обещала что будет хранить его вместе с остальными моими подобными подарками. — Прости, я опять отвлёкся и наговорил ерунды? — взглянул я на довольное личико, которое отрицательно мотало из стороны в сторону. Её рыжие глазки метались по моему лицу, а длинные прядки волос щекотали мои ушки и щеку из-за чего я жмурился, заставляя её смеяться. — Моя мама сказала, что из тебя выйдет хороший муж, — радостно сказала она, — И тогда я заберу тебя к себе и мы будем жить вместе, а не видеться всего лишь два-три раза в неделю. Будет очень весело, и я не буду по тебе скучать. — её рыжий хвостик показал себя и тоже хлестнул в сторону выказывая раздражения рыжей девочки. Невольно я сам заулыбался, видя как Шона искренне ко мне относится, хотелось ей что-нибудь подарить взамен тем чувствам что она дарила мне. Меня посетила идея подарить ей тот самый редкий камушек, что мерцал на глубине золотым блеском, но мне никогда не хватало сил до него добраться и доплыть. Он был на самом дне озера, там где солнечные лучи не доставали до морского песка, я должен достать его для Шоны. Не торопясь встать с мягкой травы, оказалось довольно сложно, немного стряхнул со своего хвоста пыль и прицепившиеся травки и семена цветов и взяв ручку моей подружки, мы побежали на наше озеро, которое летом покрывалось цветами и различными растениями, где иногда с отцом мы занимались рыбалкой или играли в камушки, в которых явным победителем был точно не я. Когда мы добежали до озера, я пообещал Шоне что достану сегодня ей самый необычный камушек из всех что были раньше, на что она смущенно отвечала, что самым драгоценным являюсь я и нежно прижималась своим носиком к моему. После этого мои щеки точно покрылись румянцем, а ушки опустились голове, сигнализирую мою смущенность, но отставив чувства и как настоящий Альфа, я прыгаю с разбега в тёмное озеро. Вздрогнув, от вдруг взявшегося откуда не возьмись холода, доплываю до середины и вздохнув поглубже опускаюсь под воду. Темнота окутывает меня, становится всё холоднее, вода забирается в уши и моё сердце стучит набатом, создавая гул со всех сторон. На самом дне виднеется маленький осколок с золотым отблеском. Я пытаюсь подплыть ближе. Лёгкие горят, а кислорода всё меньше и меньше. Сквозь зажмуренные глаза смотрю на заветный камушек, что будто вот-вот и очутится у меня в руке, но всё как в замедленной съёмке. Понимаю, что не смогу подняться на поверхность, а камень вдруг вспыхивает, а где-то над водой слышится… Как Шона истерично зовёт меня. —Мани-и! Мансель!! Н-нет! Мансель!... Пожар разгорается и теперь вместо будущего подарка разрастаются огненные языки пламени, но как бы парадоксально не было, становится ещё холоднее, страх овладевает телом, не давая слушаться и напрягая всё до боли. Голос, зовущий меня по имени всё в громче и громче звучал в моей голове. В какой-то момент стало нестерпимо холодно и морозно, а мои родители кричали из воющего огня, голос, ранее принадлежавший Шоне, стал маминым, но звал так же умоляюще и просяще. —Мансель! Уходи, беги Мансель! Не оглядывайся! Беги, просто беги… Я задыхался, захлёбывался всеми эмоциями, не могу смотреть как льётся такая красная густая кровь, а около уже лежит моя мать, а недалеко борющийся пока отец, кричу и не могу произнести не слово, бегу и не могу сделать хоть шаг, за мной уже поспевают, ещё немного и схватят, проткнут моё тело и изрежут руки и ноги…Хотят что бы я так же лежал вместе с родителями, а я что против? И только вспоминается мать, которая просила, умоляла, бежать. И я бежал, как мог. Перевоплотившись, с непослушными лапами с ссадинами, ранками и синяками на спине, запинаясь я нёсся самым быстрым ветром и только горячие слёзы лились безустанно. И опять тьма. Морозный воздух. Пар, выходящий от сбитого дыхания. Утро.