Не все равно

Даже сквозь закрытые веки Кэйа продолжает видеть яркие вспышки горячего света. Тяжелое дыхание не заглушает стук сердца, отдающегося неприятной пульсацией в висках. Кэйе приходится несколько раз с силой сжать и разжать кулаки, приходя в себя через боль от остро впивающихся в поврежденную кожу ногтей. Воздух душный, сухой, в нем отчетливо чувствуется запах жженой травы, и когда Кэйа все-таки решается открыть глаза, они тут же слезятся от едкого дыма. Дилюк стоит рядом, опирается на свой меч, позволяя себе на пару мгновений расслабленно застыть. Мерцающий след огненного феникса гаснет, рассыпается сотнями золотых искр, хаотично кружащихся в воздухе. Земля под ногами Дилюка темная, мертвая, дотлевает густым пеплом, и Кэйа не может сдержать себя – проводит по ней ладонью, собирая черную сажу. Она все еще отдает призрачным теплом на ледяных пальцах. - Вам, сэр Кэйа, как всегда везет,- говорит Дилюк, и непонятно, насмешка в его голосе или прикрытая иронией усталость. Дилюк не смотрит на Кэйю, а вот рыцарь поднимает взгляд и больше не может отвернуться от чужой сгорбившейся спины. Скользит взглядом по взъерошенной макушке, туго стянутому рыжему хвосту, длинному плотному камзолу, высоким сапогам. Кэйе приятно думать о том, что состояние аффекта и выплеск адреналина от близкого дыхания смерти дает ему право любоваться Дилюком так бесстрашно и искренне. Даже когда хмурый взгляд алых глаз ловит его в опасный капкан, Кэйа не в силах стереть с губ глупую улыбку и привычно разрядить обстановку шуткой. Будто блаженный, Кэйа позволяет вихрю чувств захватить себя и отразиться на окровавленном лице, кидая молчаливый вызов. «Ну же, смотри на меня. Смотри и сотри все, что видишь, одним взмахом тяжелого меча. Я больше не хочу прятаться и лгать – я слишком устал от наших лицемерных игр». И Дилюк смотрит. Его лицо как всегда беспристрастно, но руки резко напряжены, ткань перчаток со скрипом натягивается на длинных пальцах, сжимающих рукоять оружия. В его взгляде всполохи пламени исполняют танец из горечи и чего-то еще - более темного, но такого же искреннего, как улыбка Кэйи. Редкий случай, когда Дилюк контролирует себя лучше, чем его вечно носящий маски «брат». Кэйи безудержно горько,– и он смеется. - Кажется, Фатуи в пылу чувств не только ранил вас, но и от души приложил о камни, - качает головой Дилюк, опуская взгляд на кровавое пятно, расползающееся вокруг Кэйи. – Вам нужно в город, капитан. - Не нужно, - Кэйа открывает сухие губы и отвечает хрипло, чувствуя привкус металла на языке. – Благодарю, мастер Дилюк, дальше я справлюсь сам. - Так же, как справлялись до этого? – теперь Дилюк усмехается, с замахом вырывая из земли свой меч и возвращая его за спину. – Боюсь, тогда Орден станет еще более бесполезным, чем сейчас. Сомнительная похвала, но Кэйа не в состоянии язвить в ответ. Дилюк появился крайне не вовремя и порушил все его планы. Это удручает. - Столько заботы и ни одного вопроса по поводу Предвестника в округах Мондштадта, - Кэйа сам решает коснуться острой темы. Лучше уж так, чем осуждающее молчание, к которому он так и не смог привыкнуть. Дилюк снова удостаивает Кэйю взглядом - тяжелым, цепким. Напряженный прищур и скрещенные на груди руки не сулят ничего хорошего – обязательно бы подумал Кэйа, если бы был способен бояться за собственную жизнь. Но он больше не боится. - А вам есть что рассказать мне по этому поводу, сэр Кэйа? Такими интонациями можно резать холодный металл. Кэйа невольно вздрагивает: воспоминания бьют его быстрее, чем он успевает выдворить их из мутного сознания. У Кэйи все плывёт перед глазами, рябя черными пятнами. Он несколько раз напряженно моргает. Всего лишь поднятый ветром пепел. - Я… - Кэйа запинается, когда понимает, что именно хочет сказать. Бессмысленно смотрит в одну точку и вновь затихает. Дилюк поджимает губы, наблюдая за тем, как гаснет чужой взгляд. Беспокойство тошнотными щупальцами забирается внутрь и разрастается внутри грудной клетки. Дилюк уже жалеет, что повелся на откровенную провокацию и влез в эту тему. Кэйа есть Кэйа, он непредсказуем и всегда себе на уме, Дилюку вовсе не обязательно знать, какую дикость он собирался сделать на этот раз. Его не касаются чужие дела, а дела Кэйи – особенно. Но почему-то именно сегодня интуиция громко кричит о том, что иногда Кэйю все же стоит послушать, а его потерянный взгляд – против воли заставляет поежиться. - Я помогу, - сухо роняет Дилюк и подходит к Кэйе, чтобы закинуть его руку себе на плечо. Никаких двойных смыслов, никакой лишней мягкости – просто рыцарь в таком состоянии не сможет дойти до лекаря сам. Но Кэйа понимает это иначе: рвано выдыхает и резко отстраняется, уходя от чужого прикосновения. Произносит одними губами, едва слышно: - Я думал, что хотел быть живым. Но я ошибался. Чуткий слух Дилюка позволяет ему услышать. Злость и сожаление тугим комком перемежаются внутри, и он на мгновение задумывается, что же сильнее: желание грубо встряхнуть Кэйю за плечо, намеренно давя на колотую рану, или сесть рядом, погрузившись в чужое откровение. Пока Дилюк не решается сделать ни то, ни другое, Кэйа откидывается назад, устало опускаясь на траву. На то, что от нее осталось. И вспоминает.

***

Солнце в самом зените, и поляна, которую они выбрали для встречи, залита белыми обжигающе-теплыми лучами. Кругом только густые деревья, да горные пики виднеются вдали – уединенный уголок дикой природы на границах Мондштадта и Ли Юэ. Ближе к «Рассвету», чем хотелось бы Кэйе, но он уверен, что здесь их никто не найдет. Одиннадцатый предвестник с непривычной для себя терпеливостью ждет его, устроившись в тени одного из деревьев. На его ладони сидит кристальная бабочка, и картина эта кажется до ужаса нелепой – будто Тарталья не безумен в своей жестокости, а бабочка еще успеет взлететь... Но ни то, ни другое не является правдой. Кэйа напряженно наблюдает за тем, как тончайшие водяные нити пронизывают мерцающие крылья насквозь, разрывая хрупкую кожицу. На лице Тартальи лишь блуждающая, ничего не выражающая улыбка. Он поднимает голову, и Кэйа делает решительный шаг ему навстречу. У них обоих – ни страха, ни сомнений. Тарталья встречает чужой взгляд, и его улыбка становится более осмысленной и жестокой. Кэйе нравится этот агрессивный оскал на фоне блеклых, по-детски широко распахнутых глаз. Чайльд не спрашивает, не осуждает и не пытается понять. Не пытается делать вид, что ему не все равно. - Давно не виделись, капитан, - Тарталья шуточно салютует, прикладывая два пальца к виску. Мерцающая пыльца все еще тонким слоем покрывает темную ткань перчатки. - А ты успел соскучиться? - Кэйа криво улыбается ему в ответ. То, ради чего они сейчас здесь – отвратительно и безрассудно, и хочется начать как можно быстрее. Но негласные правила сдерживают, диктуют каждое действие по шагам, и оба им подчиняются. - Нет смысла отрицать, что проливать твою кровь приятнее, чем хилых, бессознательных тварей, - Тарталья невольно облизывает губы, вспоминая приятный солоноватый вкус. Кэйа вызывающе дергает плечом, и белая меховая накидка спадает на сухую землю. Тарталья наблюдает за ним со все более безумным блеском в глазах, но не двигается с места, словно выжидающий хищник. Еще немного. - А я так надеялся, что ты рад меня видеть, - Кэйа останавливается на середине поляны. Приподнимает бровь. - Не представляешь, насколько, - совсем уж сладко тянет Тарталья, и уголки его рта снова ползут вверх. Он делает медленный шаг вперед. Лед и вода кружатся в невыносимо прекрасной схватке, бросившись в объятия друг друга. Выпад, парирование, стихийный вихрь –так просто и привычно позволить телу действовать на рефлексах, чувствовать кровоточащие ссадины пропущенных ударов и распаляться все сильнее. Лед покалывает пальцы, разлетаясь острыми осколками, и Кэйа практически парит – свободный, сильный, счастливый. С Тартальей не нужно жалеть и поддаваться – это будет равносильно смерти, а Кэйе так нравится чувствовать себя живым. И багровые пятна на сочной траве лишь позволяют ему вспомнить это давно забытое ощущение; доказывают, что он не стал бесплотным призраком разрушенного будущего и несбывшихся надежд прошлого. Стрелы летают в воздухе одна за другой, ища слабое место, изъян, чтобы впиться вспышкой острой боли; ледяные копья рассекают пространство в ответ, стараясь пробраться через кожу до чужих костей, рассечь хрупкую физическую оболочку. Одно короткое мгновение и пришедший на замену лука клинок достает до плеча, разрубая ткань и оставляя рваный след; второе – глубокий порез краснеет на ладони, и Кэйа роняет меч; третье – ноги подкашиваются, а перед глазами мелькают сотни кристальных бабочек, и каждая из них едва взмахивает разорванными крыльями. Потерявшийся в пространстве Кэйа получает сильный удар в грудь и беспомощно падает на колени. На краю сознания едва держится мысль о том, что ему стоит сказать «сдаюсь», и Тарталья отступит, так же резко прекратит схватку, как и начал. Но язык будто покрылся ледяной коркой, запах железа невыносимо бьет в нос, и Кэйа лишь молча сплевывает кровь, держась целой ладонью за рассеченное плечо. Тарталья подходит к нему медленно, наслаждаясь триумфом, и не сдерживает едкого замечания: - Кажется, чувства самосохранения у тебя еще меньше, чем у меня. Кэйа, - перекатывает имя на языке, ласкает его горящей страстью жестокости. Кэйа лишь усмехается, глядя на Тарталью сквозь упавшие на лицо мокрые пряди. И когда тот подходит достаточно близко, Кэйа перехватывает здоровой рукой меч и вкладывает все силы в последний рывок. Чайльд не успевает среагировать сразу, но в плату за порез на шее, который мог бы стать смертельным, выворачивает чужое запястье до противного хруста. Кэйа хрипит, не позволяя себе издать полноценный стон боли, и вновь грузно оседает вниз. Тарталья мягко, практически с заботой придерживает его за плечи, не давая упасть. Проводит пальцем по побледневшей щеке и едва ощутимо касается губами губ. Кэйа не сопротивляется. Даже тогда, когда мимолетное прикосновение становится кровоточащим укусом. - Остановись, Кэйа, - в голосе Тартальи все еще пылает восторг хорошей драки, который совсем не вяжется со смыслом произнесенных слов. И снова мелькает скользящая нежность, – я же убью тебя. И тут Кэйа понимает. Он тяжело, почти удивленно вздыхает и опускает голову, борясь с наступившим ужасом осознания. Кэйа все понимает. Он весь – сгусток боли, отчаяния и незаживающих шрамов в вечной мерзлоте. Он сам – одна колотая рана собственной души. И он слишком, слишком сильно устал, чтобы остановить свое движение по пути хаотичного разрушения. Все, чего он по-настоящему хочет – последняя яркая искра жизни перед шагом в полную темноту. И сегодня он готов сделать этот шаг. Ужас сменяется невыносимой легкостью, и Кэйа смеется. Смех настолько иррациональный и надрывный, что даже Чайльда застает врасплох подобная перемена. Тарталья непонимающе щурится, но, как обычно, не задает вопросов. «Будет даже приятно погибнуть от руки того, у кого внутри такая же тьма», - сквозь затихающий смех думает Кэйа. Кэйа не успевает сказать Чайльду о том, что тот может делать с ним все, что пожелает, а Тарталья не успевает понять отчаянный зов в чужих глазах. Их накрывает яркая, безумно горячая вспышка, и последнее, что успевает увидеть Кэйа перед тем, как потерять сознание,–огромную рыжую птицу с широкими, идеально прекрасными крыльями, восставшую из пепла.

***

Когда Кэйа возвращается в реальность, не сразу осознает, что сидит с Дилюком плечом к плечу. А когда понимает, тут же спешно отодвигается, морщась от пульсирующей боли. Дилюк, замечая суетливое движение Кэйи, вопросительно поворачивает голову, и его голос звучит мягче, чем хотелось бы им обоим: - Больно? «О, ты просто не представляешь, насколько», - с горькой иронией мысленно парадирует Тарталью Кэйа. За то, что с Предвестником стало, Кэйа совершенно не переживает – не верит, что такой искусный и выносливый воин мог так легко умереть, да и тела поблизости не видно… Впрочем, желание спросить все же опаляет Кэйе горло, но задает вопрос он вовсе не о Чайльде: - Как ты нашел…меня? Дилюк смотрит в упор, не мигая, и Кэйа теряется от такой близости. В конце концов, сегодня особый день: Кэйа не помнит, когда в последний раз они вообще оставались наедине. Эмоции вновь одна за другой метаются в огненном взгляде, будто его обладатель не может договориться сам с собой, но Дилюк все же медленно отвечает: - Ты показался мне странным, когда заявился в таверну вчера. И не только мне: Джинн всю плешь выела по поводу «необъяснимо подавленного состояния капитана кавалерии». Я решил время от времени присматривать за тобой, - замолчав ненадолго, Дилюк жестко обрывает свою речь, - но я не знал, что могу опоздать. Кэйа выдыхает и, сам того не замечая, скоблит пальцами выгоревшую землю. Признание рвется из него отчаянным воплем о помощи, но он так отвык от чужого тепла, что довериться кажется совсем невозможным. - Что ты делал там, Кэйа? На этот раз вздох раздраженный, пепел забивается под ногти и окрашивает кожу черным. Дилюк – не Тарталья, он всегда спрашивает. - Пытался умереть, - откровение звучит на удивление равнодушно, но Кэйа снова решает, что лучше уж сам разочарует Дилюка, чем будет наблюдать медленное понимание в чужом взгляде. – Не смог, как видишь. Дилюк застывает испуганной птицей, его глаза широко распахиваются, но Кэйа больше не смотрит в его сторону – не хочет смотреть. Он знает, что вряд ли Дилюк начнет смеяться и откровенно язвить, и ждет, когда тот как обычно молча встанет, чтобы уйти. Покажет, насколько Кэйа жалок и недостоин того, чтобы разговаривать, чтобы сидеть с ним рядом чуть дольше. Может быть, еще холодно извинится, что спас его от самого себя, и что больше подобного не повторится. Кэйа ждет всего этого, секунды тянутся вязкой смолой, оседающей на нервах, но ничего не происходит. Когда Кэйа уже набирается мужества посмотреть в сторону Дилюка, теплые руки обнимают его со спины, а рыжие пряди змеями сползают на плечи. Тело Дилюка едва заметно дрожит, а ладони все крепче сжимают чужую рубашку – кажется, он плачет. Кэйа не знает, как должен реагировать и что чувствовать, и опускает свои ладони поверх чужих, окончательно не решаясь ни оттолкнуть, ни успокаивающе погладить. - Ди…люк? – тихо и потерянно спрашивает, не справляясь с сорвавшимся голосом. - Прости меня, Кэйа. Слова звучат громом среди ясного неба и бьют под дых хлеще тяжелого сапога, выбивая из легких весь воздух. Кэйа пытается вздохнуть глубже, поверить, что действительно не умер там, на поляне, от клинка Тартальи. Что не попал в Рай обетованный, способный простить грешникам их самые ужасные ошибки. Но Дилюк рядом, его ладони широкие и теплые, а голос –непривычно взволнованный: - Прости, что не смог увидеть, что ты не в порядке. Что ходишь по краю пропасти, а я толкаю тебя в спину. Что тебе так тяжело быть, что ты решил исчезнуть вовсе. Дилюк не плачет. Эта та грань ужаса и вины, когда слез уже не бывает: ты задыхаешься, как в пустыне; тонешь в желтом зыбучем песке, мириадами острых частиц царапающим внутренности. И нечем вымыть его из души, некому прижечь эти раны. Кэйа молчит, оглушенный чужими словами. Шок настолько сильный, что физическая боль уходит на задний план и Кэйа размыкает объятия, желая посмотреть Дилюку в лицо. Дилюк встречает его взгляд и больше не прячет то чувство, что Кэйа все время не успевал поймать в его глазах. Кэйа смутно вспоминает. «Красные щеки, такие же, как букет только что сорванных маков. Первый неловкий поцелуй и мягкое касание дрожащих пальцев. Огненный фейерверк, причудливо рисующий в воздухе форму снежинки. Громкие клятвы и тихие молитвы перед сном». Дилюк легко касается чужих волос, невесомо гладя влажные пряди. Кэйа вспоминает. Так смотрел на него Дилюк, когда ему было не все равно.