Призванная убивать

Каждый рассвет я встречаю в лесу. Сияние солнечных лучей, отбивающихся в утренней росе, вдохновляют работать больше, чем что-либо иное. Я люблю запах хвои, люблю бродить среди густой чащи, люблю теряться в её недрах, забывая обо всём на свете. Лес — это моя жизнь. Только он сполна понимает меня и поддерживает, придаёт силы и желание жить. Хоть я и обречена на беспросветный труд в его зарослях, меня радует то, что я ежедневно могу созерцать лесную красоту. Меня зовут Джоанна. Вот уже почти восемнадцать лет я живу в Округе №7 — обители громоздких деревьев. Я благодарна жизни за то, что проживаю в таком прекрасном месте. Ежедневно отправляюсь в лес и говорю с ним. О чём? О чём придётся. Жизнь в моей семье несладкая, поэтому всегда находится на что пожаловаться. С тех самых пор, как я стала осознавать себя как личность, я чувствую себя неприкаянной, лишней в семье. Мама ушла от отца и оставила меня с ним, так ни разу за многие годы и не навестив. Отец женился на женщине по имени Лира, после чего у них родился общий ребёнок. В тот момент я стала нелюбимой, но полезной по дому. Папа принялся плясать под дудку Лиры сразу после свадьбы, с каждым днём уделяя мне всё меньше внимания. Из дочери я превратилась в домработницу. Готовила, стирала, присматривала за младшим братом, убиралась по дому, в то время как Лира трудилась на лесопилке, а отец пил. Наверное, из-за этого мама и оставила нас — из-за запоев папы. Единственным, кто всегда выслушивал мои жалобы, уже многие годы оставался лес. Иногда мне казалось, что только он способен помочь, подсказать что-то, излечить душевные и физические раны. — Где Джоанна? — вопила Лира на весь двор. Поселение людей находилось в сторонке от леса, поэтому мачеха знала, где стоит меня искать, и кричала всегда навстречу скоплению деревьев в надежде, что я её услышу. А я, наслаждаясь пением птиц, не очень-то замечала посторонние звуки. Вот только рано или поздно объявлялся брат и буквально за руку тащил домой. Если раньше я должна была просто выполнять работу по дому, то с недавних пор, ещё и охранять его. Этот жест со стороны отца мог значить только одно — мне нельзя ходить в лес. Так меня лишили последней отдушины. Постепенно Лира тоже прикипела к выпивке, и они с отцом стали на пару устраивать каждый день праздники. Поначалу было терпимо, но со временем порядком начало пугать, потому что в нашем доме появлялось всё больше неизвестных, таких же пьяных, как и родители, мин. Дом превращался в свинарник, который постоянно приходилось убирать мне одной. Мой младший брат Клевер с детства предоставлен самому себе. Порой я даже не знала, где он пропадает, и что делает. Так семья Мейсонов стала разваливаться. Собственно, у нас никогда и не было семьи, но в последнее время становилось только хуже. — Какого чёрта ты приготовила? Что за баланда? — возмущалась Лира. Обычно она вела себя так тогда, когда хотелось выпить, а дома запасы кончились. Полдня простояв у плиты, я готовила суп, который всегда получался очень хорошим, и никак не мог быть баландой. — Вы не распробовали, — отмахнулась я, продолжая помешивать на кухне почти готовый суп. — Где Клевер? — Лира нарочно искала, к чему бы придраться. — Откуда мне знать? — Так найди его! Твой брат неизвестно где пропадает, а ты его не ищешь. — Я же готовлю. Вы сами сказали, что нужно приготовить что-нибудь. — Значит, нужно было раньше вставать и готовить. От тебя никакого проку. Зачем ты нужна, если даже за братом приглядеть не в состоянии? После таких разговоров мне оставалось только тяжело вздыхать. Нет ничего хуже, чем выходной Лиры. В этот день она всюду ходила за мной по пятам и ныла, утверждая, что я всё делаю неправильно, хотя сама за столько лет ни к чему и пальцем не притронулась. В такие моменты я мечтала лишь об одном. О Жатве. В то время как сотни детей до безумия её боялись, я ждала её с нетерпением и мечтала, как назовут моё имя. Я понимала, что мне не победить, но я в этом и не нуждалась. Главное уехать отсюда. Куда угодно, пусть даже на арену, чтобы хоть какое-то время не видеть эти лица и не слышать их голоса. Хотелось бы посмотреть, как семейство будет справляться без меня. Как они будут работать, питаться… Не то, чтобы я не понимала, что такое Голодные игры, я знала, что у меня нет ни единого шанса на выживание, но, возможно, семья изменила бы своё отношение ко мне. Выбери судьба меня трибутом, папа осознал бы, сколько я всего сделала и, наверное, если не полюбил бы, то хотя бы зауважал. На каждой Жатве я мечтала, чтобы моё имя оказалось там, в руке Сильвы Трикс, но мне даже в смерти не везло. Из года в год я всё отчётливее понимала, что стать трибутом ради мести родным глупо, и отговаривала себя от желания попасть на арену. Я ведь могла вызваться добровольцем, но за предыдущие несколько лет ни разу не попыталась сделать это, то ли из-за страха, то ли из-за того, что не очень-то и хотелось. Перед последней Жатвой я твёрдо решила, что хочу жить. После неё начну работать, уйду из дома, и попытаюсь построить свою жизнь собственноручно. Я больше не буду безвольным рабом, не буду прислуживать мачехе и убирать за пьяными дружками отца. Теперь я понимала, что чувствовали остальные на Жатве. Впервые я ощутила страх перед ней, но сердце убеждало меня только в одном — я хочу жить, и во мне бурлит жизненная энергия. После этой Жатвы я освобожусь. Приближался финальный суд, и вот уже сегодня я шла на итоговую Жатву. Мне восемнадцать лет, поэтому, если моё имя не засветится в руках Сильвы Трикс, я навсегда вырвусь из сетей Голодных игр. Ежегодно в этот день во мне боролись обречённость, злость и желание. Я чувствовала что угодно, но не страх. Я не плакала, не устраивала истерики, не спорила с родителями на счёт того, что не хочу идти на площадь. Жизнь научила меня воспринимать всё как данность, в том числе и законы Панема. На этот раз я переживала немного больше обычного. Это чувство ни с чем не сравнимо. Ты будто освобождаешься от гнёта, но очень медленно, так, словно каждый камень на твоём пути весом с тебя самого, и чтобы сдвинуть его, нужно приложить недюжинную физическую силу. Люди нехотя собирались на площади. Угрюмые лица, слёзы, боль. День Жатвы убивал во всех нас частицу жизни и веры в лучшее. Несмотря на такое скопление народа, на улице было тихо. Каждый ребёнок боялся услышать своё имя. Наконец-то настал решающий час. Я собралась с силами и спокойно выдохнула. Всего одно мгновение отделяло меня от желаемой свободы. Уже через пару минут… Ещё чуть-чуть. На платформе показалась Сильва Трикс. Я и не заметила, как в очередной раз прокрутили старый фильм о былом восстании округов, как изящная рука вытащила чьё-то имя, как Сильва тянула интригу, прежде чем его назвать. По телу пробежали мурашки, меня бросило в жар, и я, сжав кулаки, закрыла глаза. Где-то неподалёку стояли мои друзья. Я чувствовала их присутствие, ощущала, как они мысленно меня поддерживали. Обернувшись, взглянула на них, и на лице просияла умиротворённая улыбка. Всё будет хорошо. Этот год — последний. — Джоанна Мейсон! Я уставилась в сторону платформы. Сильва назвала… моё имя? Секундное недоумение сменилось осознанием страшного конца. В свой последний год я стала трибутом. В какой-то миг мне показалось, что сердце остановилось, и я умираю. Всё вокруг стало бесполезным серым фоном, угасающим как догорающая свеча. Я взглянула на счастливое лицо Сильвы, отчего мне стало ещё хуже, хотя я этого и не показала. Она дожидалась меня на платформе. Во что бы то ни стало, я обязана идти к ней. В душе я ощутила холодные дуновения смерти, но выносить страх на публику не могла. Все надежды и мечты рухнули, жизнь пошла под откос, да и жить-то времени больше не осталось. Мужественно, без оглядки, я направилась вперёд. Позади слышались всхлипы и рыдания, причитания знакомых голосов, и, казалось, только я одна не плакала. Теперь мне всё равно. От смерти не убежишь, поэтому следовало встретить её с гордостью. Мечты имеют свойство сбываться, а я относилась несерьёзно к тому, чего желала. Короткий миг, всего два слова перевернули мою жизнь. Что-то в этот день пошло не так, судьба отклонилась от изначального курса и устроила мне дрейф по кровавому океану Голодных игр. Слова Сильвы прозвучали как проклятье, избавиться от которого невозможно. Теперь этот год точно станет для меня последним.