...
26 октября 2021 г. в 14:48
Я выходил каждый день на улицу. Каждый день смотрел на все это и безумно мерз, холод доходил до костей, снег валил прямо в лицо, фонари слепили глаза, а я все продолжал стоять.
Я брал с собой наушники, включал что-то подходящее под эту эстетику депрессивной России. Я стоял до окоченения, зябкими руками убирал бесцветные волосы, чувствуя, что они промокли насквозь. В такие моменты я понимал, какие слова мне нужны для моих стихов, какие аккорды подбирать к песням и как все это соединять в одно целое. Я сразу же брал телефон, его разбитый вдребезги экран уже почти режет мои пальцы, но новый я не хочу покупать, просто не на что. Руки замёрзли до посинения, пальцы уже почти не двигались, а я все писал со всеми опечатками, даже не исправлял их. Чуть позже успокаивался и снова смотрел на снег.
Я ходил по дворам, искал приключений, мне не было страшно, что кто-то может избить меня. Я очень худой, а из-за своей странности, которую все почему-то называют болезнью, я был женственный, особенно моё лицо.
Меня описывал Вася. Красиво описывал, как помню… «Глаза цвета янтаря, обрамленные белыми, как снег ресницами. Такие же, как ресницы брови и волосы, бледная кожа, как у вампира… А я не верю в вампиров. Невозможно худой, скелет прямо и высокий, как палка, ходишь постоянно в светлой одежде. Специально, наверное, под привидение косишь, чтобы когда-нибудь я тебя не заметил и не смог поймать за хвост, мышь ты несчастная?»
Да, именно так. Именно так он все и говорил. А я внимательно слушал и записывал в свой блокнот, который, кстати, кончается. Я уже, наверное, неделю пытаюсь собраться, чтобы сходить за новым, но все время не по пути или времени совершенно нет. Я знаю, что лишь отмазываюсь, что мне слишком нравится полуразвалившееся состояние этого блокнота, записи в нем, мои рисунки, вклеенные фотографии или фантики из-под чего угодно. Я перечитываю его каждый раз в самых любимых местах, когда только открываю его. Иногда даже забываю, что брал его, чтобы что-то очередное записать, просто читаю старое и думаю, как же я изменился.
Кое где он и писан цитатами из песен, книг, даже слова Звездкина я туда пишу. Почти все, что он говорит, если успеваю, а если нет, то прошу повторить. Его это ужасно бесит, но он повторяет, хумро смотрит на листок в клеточку. Будто, не доверяет.
Если что, я специально ушёл от темы того, что я начал изменяться. Это из-за… Нет, благодаря Васе. Просто, когда у меня спрашивают об этом, я совершенно не хочу говорить, мне это не надо, а другим людям уж тем более. Я давно разобрался в себе…
На улицу я просто так никогда не хожу. Потому что мне это нельзя, а ещё не хочется. Люди косят взгляды, точно думают «странный мальчик идёт». Мне так один раз сказали, а я думаю «какой мальчик?».
Мне двадцать лет. Я живу в полупустой квартире, которую снимаю у хорошей хозяйки, мой прошлый опыт был просто ужасным. Мне женщина сдавала всего комнату, но в соседней что только не происходило, когда вспоминаю, на меня находит ужас. Она пила со своим хахалем непробудно, каждый день, пока я забивался в угол и читал книги, потому что как обычно разбил свой телефон, только сильнее чем сейчас, его невозможно было брать в руки или рассмотреть хоть что-то там. И я читал книги. Редко, посреди ночи, я выходил на кухню, когда голоса немного затихали, ещё реже мне удавалось никого на этой кухне не встретить, налить себе спокойно чай и уйти.
Один раз я дошёл до такого состояния, что сбежал оттуда. Я бежал по улицам, туда, где меня точно никто не найдёт. Я искал, я бесконечно искал такое место, может, часа два? Я не помню, но я нашёл какое-то заброшенное здание.
Тогда была осень, дождь лил как из ведра и я полностью промок. Мне было безумно холодно и я не мог найти себе места, куда бы мог уткнуться и побыть в спокойствии.
Я помню, как сел на какую-то бетонную плиту, прижал к себе ноги и обнял их, чтобы согреться. Меня трясло, как осиновый лист, я думал, что просто замёрзну насмерть или как минимум — отморожу себе что-нибудь. Возможно, я тогда отморозил мозги. Я хотел тепла, хотел нормальную квартиру и работу. Хотел играть в какой-нибудь группе, а не пахать за копейки как черт, чтобы еле концы с концами сводить в маленькой и нихуя не уютной комнатке за книгой, которую взял у хозяев. Им все равно не нужна.
Я, кажется, тогда ещё плакал. Всё лицо было мокрым и я точно не помню. Ещё, моя тетрадке осталась дома, я не взял с собой вообще ничего. А у меня ничего и не было. Я никто. Я нищий.
Так я себя и «успокаивал» и вроде только моя истерика закончилась, я услышал осторожные шаги. Я пытался быть тихим, но вместо этого шмыгнул носом, чуть ли не заревев. Даже здесь мне не дали спокойствия, даже здесь меня кто-то нашёл, какие-нибудь очередные бомжи, которые попробуют забрать у меня деньги. Я уже начал быстро соображать, какими именно словами я буду говорить, что у меня нет денег, как из-за бетонной стены показалась голова. Длинные волосы закрывали почти все лицо, но не могли спрятать глаза, что светились таким ярко-голубым светом.
Это был парень. Он смахнул с лица волосы, которые были не менее шикарны, а я забился в самый угол. На бомжа не очень похож, кто-то покруче. Может, убийца какой-нибудь? Я думал, что попал тогда, я не особо любил разговоры о суициде и уж точно боялся собственной смерти.
Это парень стоял, скрестив руки и смотря на меня взглядом, который значил, наверное «что ты делаешь на моей территории???». Я помню, как сказал с дрожью в голосе «не знаю» и почти расстекся лужицей на холодном полу от страха, когда из-за спины незнакомца появилось что-то чёрное.
Будто облачко пыли или чёрная краска, разлитая из банки. Того парня невозможно было описать словами, хотя конечно мог бы, только у меня и книги бы не хватило.
Я сделал это коротко: очки, густые ресницы, волосы (я помню, что видел похожую причёску у какой-то девочки из моей школы), свитер, куртка, рюкзак, узкие джинсы и все — угольно чёрное.
Я видел, что его руки дрожали. Между тонких пальцев была зажата сигарета, вид был хмурый, щеки он немного втягивал, когда кусал их изнутри, под одеждой было не видно, но я был уверен, что он худой, хотя выглядел он немного больше, чем я. Из-за того, что его бедра обтягивали джинсы, я видел, что они совсем немного шире моих и ещё из очертания были женственные. Остального я не видел, одежда сидела на нем мешком, как и моя ветровка, наверное, тоже. Я не знаю, как я выглядел тогда, я только очень громко всхлипнул, когда увидел их и громче завыл «не надо».
Так мы познакомились с Васей Звёздкиным и Максимом Никоновым. Инициатива вести меня куда-то была Никонова, он заставил меня рассказать, что я делаю в этой заброшке, да ещё и в таком виде. Вася же меня сторонился, он вообще ничего почти не говорил, вечно ходил весь в чёрном, будто в трауре, а его кожа из-за такой одежды казалась желтоватой. Кроме тех дней, когда он ничего не ел.
Я уволился с работы, съехал с той ужасной квартиры. Сначала я вообще не хотел принимать того, что буду жить у кого-то, кто теперь будет мне другом, да ещё и бесплатно. А потом как-то при нашем разговоре с Никоном, Звездкин вмешался и сказал, что я могу заплатить деньги, когда они у меня будут. Никон что-то пытался ему сказать, даже по-моему хотел влепить ему подзатыльник, но на него черненький шикнул. Что-то в этом шипении было такое «не трогай меня, иначе живым не останешься». И в его чёрных глазах я это тоже видел. Мне тогда ещё было страшно рядом с ним находиться, поэтому я быстро согласился, что найду деньги как можно скорее, а я и не был против.
Дни шли. Никонов читал мои тексты. А Вася когда-то дневник. Или не Вася. Не знаю, но вот только я клал его в одно место, а обнаружил в другом. Такая паника тогда была, если честно. Хотя он и был новый, потому что старый остался в том ужасном аду, где я жил, я записывал туда все, что думал о парнях. И то, что боялся Звездкина (а после, что хотел сделать ему больно). А я думал, что если он это узнает, ему не понравится, меня изобьют и выкинут просто на улицу. Я не хотел, я к Максу привык, мы с ним рубились в приставку каждый день, а ещё он не говорил ничего, по поводу моей внешности и немного отсталости. В том смысле, что я много не знал, что происходило вокруг меня.
— Тебе серьёзно двадцать? Выглядишь, как будто только-только девятый класс закончил и экзамены сдал. — И это говорит мне человек, которому семнадцать лет. Я все ещё не верил, что он младше. — Ну в смысле, заебанный какой-то.
Я ничего не отвечал на такое. Потому что… Ну а что говорить? Что я устал бегать по маленькому городку, где даже работы-то нормальной найти нельзя, чтобы как-то переехать в новую квартиру?
Я понял, почему Вася тогда не дал Никону договорить. Ну, когда он хотел разрешить мне не платить за проживание у них. Квартира была васина. И тогда сразу было понятно, где он днями пропадает, а приходит домой уставший, готовит себе кофе или чай. Первое, наверное, для того, чтобы не уснуть за очередной работой, что забрал домой, а второе наоборот. Иногда он брал какие-то таблетки, я не успевал прочитать, потому что получал по лицу за такое. Вася всегда бил меня именно по лицу, это не особо приятно, но мне приходилось извиняться, опускать голову вниз и уходить в другую комнату. Может быть, это было снотворное, я часто слышал сквозь стены, как из комнаты доносилась игра гитары. И маты, а ещё злые речи в её сторону и много всего такого, от чего мне становилось страшно и я забивался со своими книгами, которые, кстати, у них и брал, в угол. Все книги мне тайно давал Никон, потому они были васины и мне было страшно самому брать их. Да, я честно боялся его. До одного момента.
Как-то Никонов сказал, что идёт на какое-то собеседование. Я пытался порасспрашивать его, но мне вообще ничего не сказали, да и не надо. Кто я такой, чтобы передо мной отчитывались? Я пожелал ему удачи и ушёл, а Вася из своей комнаты даже не появлялся.
Мне было безумно скучно и я продолжил читать. Я слышал, как зло Звездкин что-то кричит, как, кажется, кидает на пол вещи. До этого же я слышал мелодию, которую он повторял бесконечно, видимо, оттачивал, чтобы вскоре сыграть идеально. Хотя, я итак считал, что он это идеально делает, он видимо думал обратное. Может, у него аккорд не вышел или что-то ещё, раз он так психанул, но я запереживал и побежал к нему, чуть не роняя книгу на пол.
Полы тут холодные и скользкие. Я это не люблю, поэтому каждый раз тут подскальзываюсь. И вот сейчас я врезаюсь в стену и начинаю выть от боли, а звуки из комнаты Васи прекращаются.
Мне становится совсем чуть-чуть страшно, поэтому я бегу туда, чтобы точно увидеть, ничего ли не произошло с моим другом. Или кем он был? Я не знаю и может никогда не узнаю, кто он на самом деле и кем мне является. А сейчас лишь буду задумываться об этом и, кажется, настолько сильно, что врежусь в Васю. А если быть точнее, я уже врезался.
Сейчас, я конечно все это вспоминаю, зачем-то держу в памяти, когда давно уже живу в своей квартире и кажется, даже, может появиться девушка. Но воспоминания… Они такие тяжёлые, я чувствую их из-за запахов, звуков и сезонов.
Тогда Вася вцепился в мои плечи, его ноздри были раздуты, чёлка закрывала очки, словно шторки, лицо все было красным. Он точно был очень зол и я попал под горячую руку. Я так думал.
От испуга я тоже ухватился за него и резко вдохнул воздух, из-за чего это было похоже на всхлип. Он это заметил и посмотрел на меня странно так, пока моя истерика разрасталась и я дышал все чаще, а мои глаза, наверное, были полны ужаса, потому что Звездкин погладил меня по плечу.
Мы тогда пошли к нему в комнату, чтобы поговорить. Я видел, что он не был зол именно на меня, но мне все ещё было страшно и паника не хотела отходить. Я не рыдал, я просто лежал на его кровати, иногда всхлипывая очень часто. Вася потом говорил, что я выглядел так, будто задыхаюсь, а я помню, как он смотрел сверху на меня. Не особо добро, но не мне жаловаться. Я уже был благодарен, что он не выкинул меня на улицу.
Может, именно тогда я полюбил в нем манеру говорить все своими действиями, а не словами, в безмолвной тишине он просто встряхнул меня и о чем-то спрашивал, вроде, о моей жизни.
Да, я полюбил именно манеру, но не его самого. Он для меня так и остался чёрным пятном сейчас. Но он не стирался из памяти, словно клякса из тетради, он был сильнее других более ярких цветов, он был чёрным.
Он не перестал, только может стал старше, волосы длинные не отпускал, теперь они были выбриты и отрастали на сантиметр или два. Я видел его в магазине недавно.
Мы любили ходить в канцелярские магазины чаще, чем в другие. Он прямо-таки художник, что не сильно вязалось с его внешним видом. Хотя, какие бывают художники? С биретами? Без ушей? Сидящими на наркотиках? Из этого всего списка у него было одно и это точно не головной убор, которые он на дух не переносил, ну и уши оставались на месте. Они были довольно красивыми, особенно линии, в этом случае художником хотелось стать мне и зарисовать их, но я не умел.
Вася больше был музыкантом. А ещё каждый день он играл какую-то мелодию, чуть-чуть что-то в ней меняя, но каждый день она слышалась уже одной и той же и настолько наскучившей, а Васе времени скучать не было. Он сам говорил, что она ублюдская, но продолжал играть её на разных инструментах, к тому же, он говорил, что она ему либо приснилась, либо послышалась под действием наркоты, он помнит это смутно, но говорит, что она должна его прославить. Я тогда был таким неуверенным, все-таки это ещё наш первый день действительного знакомства, поэтому я кивал ему, а мои светлые волосы вечно падали на лицо. Его бесило это и он их поправлял, а теперь, когда я вспоминаю, злить это начинает и меня.
— Она была низкой и… Игралась несколько раз. С нарастающим звуком. Но низкий звук был на фоне, я уже подобрал его на синтезаторе, на гитаре, на фортепиано… Это вышло, но мелодия, что была на переднем плане. Выше? Я не знаю пока, как это сделать, — он тогда бубнил это себе под нос, расхаживал передо мной, объясняя ещё кучу всего, пока у меня не взорвалась башка и не пришлось идти за таблетками.
Его одежда, внешний вид и он сам — все это сосёт из меня мою жизненную силу, я уверен. Я чувствую, как становлюсь умом старше не по годам, ходя наоборот казался отсталым всем, кто со мной общался.
Я перестал бояться почти всего, кроме двух вещей: гроза и, мать его, Звездкин. Мне нестерпимо больно было, мы поцеловались в тот же день, как обычно представляют себе некоторые, будто… Их прижимают к стенке, грубо целуют, говорят, что они мерзкие и всякие такие штучки. Только меня прижали к кровати с черно-угольным одеялом, зло начали что-то шипеть до крайности неприятное, а потом от той же злости впились в губы. Мне даже кажется, что Вася хотел тогда не поцеловать меня, а просто съесть. У него от злости чесались зубы и он решил их почесать об меня, а я потом ещё долго ходил с порванными губами. Помню, как Никон приехал и долго спрашивал, как я умудрился и с кем, — а он понимал, что с кем-то.
Я сейчас весь в своих мыслях и снова замёрз до самых костей. Мелодия, которую я когда-то услышал, и была у меня в плейлисте, очень знакома, но я не могу вспомнить откуда. Может, это то, что хотел сыграть Звездкин, просто я не помнил, что именно он играл. Я пытался как-то ему помочь, рылся в собственных текстах, брал у него гитару и ноут, я хотел помочь, но и у меня ничего не вышло, Вася истерично рвал на себе волосы и говорил, что все не то.
Мне одиноко без него сейчас, если честно. Мы иногда видимся, но я хочу, чтобы этого было больше, я хочу продолжать жить у него, да хоть и за арендную плату, хоть чем. Деньгами или новыми текстами для песен — чем угодно. Просто теперь мои вечера некому скрашивать, несмотря на беззаботную Алису, которую я и жду здесь. Я же говорил, что всегда выхожу не зря на улицу.
А пока я стою тут, я все ещё вспоминаю. Опять несколько раз думаю об этом единственном у нас с Васей недо-поцелуе недо-укусе. К чему он был тогда? У меня это вызывало только ещё больший страх, я боялся к Васе подходить, поэтому он приходил сам со словами «как там успехи?» явно напоминая про ту самую мелодию, если я говорил, что никаких, он забирал ноутбук, треснув один или иногда, к сожалению, пару раз по ушам.
Я ненавидел его. И до сих пор ненавижу, но это тот самый человек (он даже мне не друг), к которому я правда смог привязаться. Я боялся его, как определённого существа, но не как других людей. Он не казался мне человеком. Опять же, то ли настоящим, то энергетическим вампиром он точно был. Потому что силы рядом с ним кончались ужасно быстро, я не успевал ничего подумать, валился на подушку и сразу засыпал.
Из-за него я и разбил новый телефон. У меня случилась паника, когда он резко ворвался в мою комнату, начал кричать, а потом драться. Он рвал мои волосы и одежду, кидал меня на пол и на кровать, а когда я вставал он делал это заново. Он просто с нечеловеческой силой сжимал моё тело: руки, талию, шею и так далее. Я помню, как видел все размыто из-за слез, как кричал, когда меня опять потянули с кровати за ногу, я схватил первое, что попалось. Это был телефон, я кинул его в него и обе вещи разбились. В смысле, очки и экран. Я часто смотрю на эти трещины с тоской, понимая, кто на самом деле Звездкин и что связываться мне с ним не стоит, но каждый раз хочу ему позвонить, когда мне плохо.
Я не знал, что тогда будет со мной, убьёт он меня или изнасилует, но я его остановил. Он не возмущался, не говорил, что ему больно, он еле слышно прошипел и уже более заметно скривил лицо, отходя сначала от меня, а потом и вовсе исчезая из комнаты.
За этими мыслями я уже печатал по экрану разбитого стекла, где же ходит моя несчастная подруга, в которую я, кстати, влюблен. Она то-ли не видит то-ли не замечает, а мне от этого обидно. Я пытаюсь показать, что она правда тот самый человек, а в итоге получаю разбитую кружку и вновь пустой вечер.
Я понуро опускаю голову. Уже не жду никого, надеюсь слиться со снегом цветом, потом понимаю, что у меня это удастся как ни у кого другого удачно, поэтому достаю сигарету и закуриваю, последний раз.
Звездкин моё курение не любил и присекал. Он тушил сигареты прямо об мои руки и говорил что не потерпит этого больше в своей квартире или я там больше не живу, а я каждый раз пытался найти укромное местечко, в итоге заканчивающееся для меня новым ожогом. Их набралось общим счётом шесть штук на моей руке, я всегда смотрел на эти шрамы с тоской. Тоже вгоняют в воспоминания, а у меня осталась привычка озираться по сторонам, когда я закуриваю сигарету.
На ногах сил стоять уже нет, поэтому сажусь на лавочку, хотя можно было пойти домой, ведь сигарета почти закончена. Окурок летит вниз, а я все ещё думаю, бесконечно опускаюсь в воспоминания и тону. Он мне не нравится, повторяю себе миллион раз и смотрю в сторону, чтобы отвлечь себя.
Какое счастье, вижу розоволосую макушку. Видимо, снова новый цвет, а в прошлый раз был синий. Я готов вскочить и кричать на неё в шутку, где она, дурная, была, пока я тут себе чуть кости не изглодал, но вижу рядом с ней чёрный силуэт и безумно пугаюсь. Сердце ухает в желудок, ноги подкашиваются, а я так и готов упасть в сугроб рядом, но держу себя в руках. Силуэт в огромной чёрной куртке, с закрытым лицом, спрятанными в карманах руками и никак его определить невозможно. Радует, что Алиса подходит, улыбаясь радостно, как кошка. Значит, не в заложниках.
— Смотри, кого нашла! — радуется она, а я не могу перестать думать «ну что за ребёнок?»
Капюшон, как я понял, парня откидывается и я вижу те самые чёрные волосы, чёрные глаза, только теперь к ним добавились и чёрные стрелки.
— П-привет, — приходится нелепо улыбаться, ведь Вася ещё не знает меня нового и скорее всего удивится, а ещё ему не понравится, а мне ссориться с самого начала не хотелось. Он ведь привык, что я его «мальчик для битья» и что на мне можно вымещать всю силу и злость, потому что моё тело «невыносимо поддатливое». Я протягиваю синюю от холода руку и ловлю на своём лице взгляд Звездкина.
Думаю, это момент, когда нужно раскрываться. Я скалюсь, словно маньяк и, наверное, со стороны выглядит реально жутко, потому что Алиса смотрит на меня немного испуганно, а Вася руку в ответ не пожимает. Его можно понять, он всегда был таким противным, таким…
— Лицо попроще сделай, — фырчет Вася, а мой оскал сразу спадает. Он был немногословен и как обычно убивал меня с одной фразы, просто разносил в пух и прах, и сейчас я посмотрел как-то зло, но это перекрывала моя унылость.
— А ты с людьми нормально разговаривать научись, — ответил я его же тоном, зная, что мне он при девушке ничего не сделает. Но я, наверное, ошибся, потому что он шикнул мне что-то типо «потом поговорим» и мы зашли в подъезд.
***
Может, он единственный такой? Швыряет все, злится по пустякам и вечно бьёт меня. Да и не только меня, вчера ему в пьяном угаре и Алиса попала под руку, а потом я со стола оттирал черную присохшую кровь, не зная куда себя деть. Ужасное чувство, когда ты смотришь, как бьют человека, которого любишь так сильно, тебя парализует и ты не можешь даже пальцем пошевелить.
Мне было холодно, я, даже не смотря в окно, понял, что оно открыто. Я чувствовал себя плохо, кажется, достоялся до того, что заболел. Я дрожащими руками потянулся к одежде. Интересно, почему я был без неё. Найдя свою любимую рубашку в клеточку, я с радостью поднял её, осматривая на наличие повреждений. Их не было, но ворот был в крови. Я не знал, в моей ли, но лицо болело.
С кухни доносился какой-то шёпот. А может это шелестело в моих ушах послевкусие ночи, которую я даже не помню. Я решил проверить это, оставив рубашку на полу и уходя прямо вот так в трусах на кухню.
Блядство! Я бы назвал все утро таким, потому что когда я вышел на кухню, там был лишь одинокий лунный свет и опять распахнутая оконная форточка! Я возненавидел весь мир, прикрывая окно и глухо кашляя. Так хотел раствориться в мерзлом воздухе или укутаться во что-нибудь словно в кокон.
Я не знаю каким образом, но захватил с собой безобразный телефон. Я пытался включать музыку, вдруг успокоюсь, но он все время выключал её. Он делал мне плохо, и от этого я злился, я начал кричать и бить эркан, что итак был весь в трещинах. Я бил его костяшками, я кричал и рычал, ненавидел все вокруг с такой силой, что хотелось выпрыгнуть в окно. Музыка вроде наладилась и играла какое-то время, тогда я успокоился.
Но вскоре она остановилась. Снова. Это повторялось вновь и вновь и так бесило меня, что я начал стучать по экрану с такой силой, что по руке потекла маленькая капля крови. Я посмотрел на костяшки — разбиты в кровь, а ещё на них мелкие осколочки. Музыка заиграла.
Я измученно уставился на свое отражение в окне. Сейчас так темно, потому что ещё рано, только время я уже не посмотрю, кажется. Телефон работать не хочет. Я могу прожить и без него, но… Это будет уже не та жизнь, что была у меня с ним. Куча всего в заметках и галерее — это все важно и потерять это для меня как медленное и больное убийство.
Я потянулся к сигаретам. Это Звездкина, если он узнает — убьёт, но мне так хочется курить, поэтому я забываю про то, каким может быть этот парень и задумываюсь. Тягучие мысли как раз о нем и об этой длинной ночи. Слишком длинной. Звезды все ещё на небе, а рассвет даже не собирается выходить из-за горизонта.
Я хлопнул себя по лбу. Надо же, какой идиотизм, Беличенко, на улице зима, конечно в пять утра будет ещё темно. И холодно. Так холодно, что кажется это пробирается маленькими иголочками под кожу. Я курю его сигареты. А он спит где-то в моей квартире, кстати, надо его проверить, но двигаться с места не хочется.
Так хочу вспомнить осень. Я могу достать альбом со своими корявыми рисунками с каким-то не особо креативными подписями. Ну, потому что это строчки из песен. Это многое значит для меня, мне может стать больно, когда я только увижу там что-нибудь по типу «я бы спел тебе колыбельную». Или то, что обычно придумывал Вася. Я всегда записывал его «песни», стены-то были картонные и я слушал его, словно радио, только злое и вечно матерящееся. А к песням, которые он не заканчивал я придумывал свое продолжение. Иногда я сочинял их и сам.
Боже, как же там было? Моя дырявая голова вообще ничего не помнит, кроме того, что он постоянно пел о том, что боится отстаться один. Я тоже боялся, а в итоге оставил его. Я не хочу себя винить, он заставил меня и все же…
Маленькая часть чужих проблем, я помню это прекрасно. Потому что принял эти слова на себя. Я слишком много загоняюсь, думаю и рефлексирую, это мне с точностью сказал Никон, пока пил на кухне. А теперь я могу лишь скучать по этим временам, курить противно-сладкие сигареты Васи и смотреть на чёрное небо, украшенное белыми брызгами — звездами. Звезды красивые и это то, что я люблю больше всего на свете. Больше Алисы или чтения. Они такие далёкие, но такие красивые.
Говоря про Васю, я считал дни, чтобы наконец поговорить с ним. Не просто признаться, что его стихи нечто большее чем «хуйня» (он так говорил сам), а именно поговорить как друзья. Может, что-нибудь рассказать из своего прошлого или послушать его.
Я вздрогнул. Музыка опять остановилась сама собой, я уже не хотел злиться на это, но когда отложил в сторону телефон, я услышал шаги. Это точно его шаги, ни с кем не спутаешь. Они аккуратные и тихие, словно у хищника, что крадётся за добычей, только вот он не скрывает, что делает это. Я буквально слышу, как он принюхивается, пока подходит ко мне.
Я поворачиваюсь от испуга начинаю улыбаться во всю ширину своей улыбки.
— Доброе утро.
Он в том же одеянии, что и я, то есть, без него. Почесывает запястье, начиная с костяшек, проходя вверх. И подходит ближе ко мне. Я не понимаю, зачем ему находиться близко ко мне, он же ненавидит меня и точно ему мерзко рядом со мной, я знаю, что он хочет меня убить, но все это так странно, может, это перед моей смертью?
— Доброе.
Он почти не глядя на меня взял пачку сигарет, доставая одну и закуривая. Кухня опять наполнилась сладким дымом. Интересно, ему правда нравится все это? Запугивать людей, сидеть в гордом одиночестве, записывать свои безумные идеи, пока ещё не поздно или уже поздно глубокая ночь, на небе яркие звезды, которые точно слепят ему глаза. Да, я помню много его песен, но все отрывками, словно я запоминал то, что нужно было только мне и все эти стихи с недоделанной музыкой мои.
Но они принадлежали лишь Звездкину, не мне. Мне стыдно было бы забирать у него его искусство, потому что я такой… Я боюсь всего, особенно его, особенно когда на улице темно, а он вот так просто стоит и курит передо мной. Я не помню, спрашивал ли он что-то, сквозь пелену своих мыслей порой я не слышу и не вижу ничего.
Вася уходит, а я, сидящий на подоконнике, грустно вздыхаю и укладываю голову на свои костлявые колени. Я правда выгляжу бледным, не только из-за моих светлых волос (и бровей, и ресниц!) на моей почти прозрачной коже видны вены, словно спутанные нити. Их так легко перерезать и сорваться. Я всегда так хотел этого, но не просто умереть, я хотел узнать, что там творится, когда закрываешь глаза, а тело становится неподвижным.
Я словно потерялся. Когда я жил с Васей все было понятно. Я должен был работать и платить ему за проживание, а взамен получать вечерние концерты. Это было лучше, чем мой еле работающий телефон. Даже, когда он фальшивил. Я очень любил творчество, а его так уж тем более. Просто, он был одним из тех, чью музыку я слышал вживую со всеми её минусами и плюсами.
Я прижал кончик сигареты ко дну пепельницы. Он сейчас бродит где-то по моей квартире и это очень странно, потому что я даже подумать не мог, что он подойдет хотя бы на метр ко мне. Я не мог заглянуть в будущее, не мог прочитать его мысли, я просто ждал, а сам не знал чего именно. Я просто смотрел в проход, куда все ещё светила луна. Сегодня она такая яркая.
Вася вышел завернутый в одеяло. Я не хотел говорить ему, что сам спал под ним сегодня. Но вовремя опомнился, ему это знать не нужно, да и я думаю слишком много о том, о чем не надо.
— Кофе есть?
Я вздрогнул, не понимая точно ли от него слышу это. В голове заиграла какая-то цепкая мелодия, что не выходила у меня все утро из головы, даже когда я слушал что-то другое. Это было важно, потому было так близко ко мне. Если бы можно было, я бы спел что-нибудь Звездкину, но я лишь получу по лицу, если он вообще меня не задушит.
Я потянулся к чайнику. Моя жизнь такая ужасная, я снова завёл у себя в голове эту шарманку. С самобичеванием нужно заканчивать, ничего хорошего не будет. Мне хотелось быть сильнее, хотя бы сильнее, чем Звездкин, но я так не умел. Всё, что я мог сделать — приготовить для него кофе, но вот только у меня растворимый и за такую поганую жидкость он меня убьёт.
Несколько крупинок падают мимо, на покрытый какими-то белыми разводами, стол. Я не обращаю внимание, давно перестал, я мало убираюсь в своём доме, только когда уж слишком грязно. До такой степени, что я не могу пройти в другую комнату. Поэтому рассыпанный растворенный кофе для меня просто обыденность, я даже не смотрю на него. Но смотрю на Звездкина. Может, минуты три, на большее меня не хватает, я опускаю голову вниз с открытым ртом.
— Без сахара, — его голос приятно шелестит в моих ушах, рассыпаясь на мелкие частички.
Я не вижу его, но почему-то чувствую его кивок. Поворачиваюсь к нему спиной, будто к какой-то опасности и наблюдаю за чайником. Он закипает как-то медленно, а мне хочется разбавить тишину хоть чем-нибудь. Я мычу какую-то мелодию. Не помню её названия, не помню, кто её исполняет, вообще ничего не помню, но продолжаю уже конкретно напевать её. Краем глаза вижу, что Вася смотрит на меня, но в его сторону нос стараюсь не совать.
Кнопка чайника щёлкает. Меня все начинает злить, поэтому я хочу разбить его. Поэтому мои руки дрожат, а голос срывается, оставляя тонуть в картонных стенах не самый приятный звук. Я замолкаю и смотрю в окно. Всё ещё не светлеет, я не знаю, когда это закончится, но хочу этого. Бесконечно смотреть на чёрное небо надоедает, как и молчание моего временного соседа. Зачем он пришёл сюда? Почему не ушёл вместе с Алисой? Зачем просит кофе и заворачивается в моё одеяло?
— Ну, чего прекратил? — этот голос словно над самым ухом. Я чувствую горячее дыхание, оно словно кипяток льётся по моей шее и стекает по голым ключицам. Надо же, мне даже не холодно, — Это же моя песня. Точнее, очередная хуйня, которая не стоит ничего.
Я сжал руку в кулак.
— Стоит.
Саша, надо спокойнее, иначе у тебя ничего не выйдет. Раз уж он пошёл на контакт…
— А с чего ты решаешь стоят ли эти дрянные стихи чего-то?
Я вздохнул. В такие моменты спорить с ним бесполезно, себе дороже. Хочется ему улыбнуться, сказать, что все хорошо, рассказать, что я думаю про его стихи, но я лишь молчу и снова смотрю на пол. Будто там что-то такое интересное. Я тяну к нему кружку с кофе, почти расплескиваю его на дрожащие руки и рвано вздыхаю.
— Твой кофе.
Он берет кружку и кивает. Кажется, на сегодня разговор окончен. Я уже вижу, он попьёт кофе, пойдёт в комнату за своими вещами (почему он вообще раздет?), пока будет одеваться точно засмотрится в окно на эту ужасную темень, как смотрит сейчас. И чего же там интересного? Я не любитель смотреть на город из окна, но все же подхожу ближе и осматриваю все в миллионный раз, но внимательнее.
Всё пестрит. До сих пор. Яркие вывески, фонари, блики фар и падающий снег. И вправду красиво, но такая яркость мне не нравится. Она слепит глаза. Я поворачиваюсь и смотрю на Звездкина, потирая крыло носа подушечкой пальца. У меня недавно появилась эта странная привычка, обычно это начиналось, когда я нервничал или думал.
— Ты оценил, да? — он словно читает мысли, его чёрные в темноте квартиры глаза резко начинают светиться вместе с уличными фонарями и теперь они не такие тёмные. Они с каждой секундой светлеют, пока я не начинаю чувствовать, как они цепляются за душу и обжигают.
БЛЯТЬ! Я резко отворачиваюсь, словно чем-то ослепленный. Мне не светили фонариком и не били в глаза, но я все ещё не понимаю, что это такое со мной происходит. Галлюцинации? Я не знаю, я просто вздыхаю подавленно и тянусь за тряпкой, чтобы вытереть со стола коричневую лужицу из кофе.
— Не всем дано наслаждаться красотой, — он сейчас за моей спиной, дышит тихо, но мои уши все слышат, особенно когда он давит в себе попытку вдохнуть полной грудью. Я все слышу, я все чувствую спиной, я хочу развернуться и схватить его за волосы, начать кричать какого хера? Какого хера происходит и как он это проворачивает, это же невозможно!
Я правда первый раз видел и чувствовал, чтобы человек воздействовал на меня. Сердце моё забилось быстрее, ещё чуть-чуть и Вася бы услышал, но он уже начал что-то говорить. Я хотел его не слушать, хотел крикнуть «заткнись!», но меня что-то держало на месте. Так я ещё и повернулся к нему, делая такой вид, что внимательно слушаю.
— Можно я посижу у тебя до вечера? Так не хочется домой идти, просто дурацкая лень, а у тебя тут так тепло.
Да, тепло. Кто-то с утра пораньше умудрился испортить это, открыв окна во всей квартире. И точно, где-то ещё они наверняка были открыты. Я подорвался, но на полпути меня остановили холодные руки. Они крепко сцепились на моих, одеяло упало вниз, я проводил его взглядом, но поднимать голову не решился. Посмотреть в глаза Звездкину сейчас казалось сродни самоубийству.
— Блин, сиди у меня сколько хочешь, я даже… — все, на что меня хватило, пока я не прикрыл рот. Надо же, сейчас ляпну такую хрень и тогда мне точно конец, я уже вижу как он достаёт из ниоткуда фонарик и начинает меня пытать. Мысли вихрем клубятся в голове, у меня начинает кружиться голова и в конце концов я смотрю на него.
Такие спокойные как никогда глаза. Так больно долго смотреть прямо в них, не отводя взгляд, не дергаясь, не совершая ни малейшего движения. Я освободился от его рук, но как оказалось облегчение было недолго, я почувствовал лёгкое прикосновение на подбородке. Я и не заметил, что он выше меня, хоть и ненамного.
— Для чего такая грусть? — уголки его губ чуть-чуть поднимаются вверх.
Я неосознанно начинаю улыбаться. Он поднимает мою голову выше, осматривает с двух сторон, но больше ничего не делает. Я даже понять не успеваю для чего это все, когда он снова отпускает меня, но теперь полностью.
— Ради чего тебе столько страдать? — он продолжает, точно издеваясь надо мной.
Больнее становится, когда он хрипло напевает какую-то мелодию. Для меня это невыносимо, я больше терпеть это не могу, я просто отхожу чуть дальше со сжатыми кулаками. Вмазать бы ими ему по лицу, но я так не хочу. Не хочу как он приносить боль, лучше я просто уйду. Я так и сделал. Я просто ушёл оттуда, обнимая себя за плечи, но ничего не говоря ему. Пускай сидит и сам думает, хотя вряд ли он будет заниматься таким.
И все же, когда я без одеяла (потому что оно у меня одно и сейчас на кухню идти за ним не хочется, чтобы очередной раз не видеть Звездкина) уваливаюсь на не особо удобную кровать, он не приходит. Я жду его, надеюсь, что мы продолжим наш бессмысленный, но тем не менее приводящий меня в чувство разговор. Для чего мне все это, я же всей душой просто ненавижу его? Он столько натворил, столько причинял мне боли, так зачем мне ждать его?
Я задумываюсь, как бы было все, если бы разговор продолжился. Ни один вариант хорошим для меня или для него не заканчивается и только тогда я успокаиваюсь, понимая, что поступил правильно. Я крепко сжимаю рукой наволочку от подушки, по ней раскиданы мои белесые волосы, но я так привык видеть их каждый день в отражении, что не обращаю внимание. Веки наливаются свинцом, и я просто падаю в бесконечную темноту. Больше ничего не тревожит, и пошёл к черту этот Звездкин.
***
Наутро я о нем не думаю. Когда встаю, на часах восемь утра, а за окном — светло. Грудь сжимает что-то, мне становится резко плохо. Я сразу же захожусь в кашле, не понимая, каким образом дошёл до того, что почти умираю. Стараюсь не выплюнуть лёгкие, осматриваю себя, пытаясь понять что произошло. И понимаю.
Я ничем не укрывался, а после распахнутых окон у меня дома не так уж тепло. Я не удивлюсь, если он снова раскрыл их, чтобы позлить меня. Но, стоп, какой позлить? Он никогда не видел эту мою сторону, способную прибить все, что видит перед собой. Я вздыхаю и открываю рот, чтобы закричать, я даже не придумал, что именно, но рядом уже услышал его. Ох, скоро мне начнёт надоедать его присутствие и такое неожиданное появление.
— Как спалось?
Я не хочу отвечать, что ужасно, потому что так оно и есть. Я, кто бы мог подумать, тянусь к одежде, да той, что потеплее. Замёрзнуть к чертям я не хочу, я сразу поворачиваю голову от него подальше и тихо рычу. Конечно, окно открыто, а он сидит рядом со мной, завернутый в моё одеяло, словно в коконе. А между прочим, там быть хотел я. А теперь сижу трясусь и зло поглядываю на этого урода, который лишь давит усмешку, стараясь не смотреть в мою сторону, чтобы не ржать.
— Не думал, что ты имеешь хоть какие-то эмоции, кроме вечного «ааааааа ничего не могу ааааааа ничего не получается», — в стараниях он пустил слезу, которую я тут же заметил. Хотелось стереть её наждачкой или ещё чем-нибудь таким, чтобы он почувствовал боль. Я так хотел этого в последнее время.
— Пардон, — я не знаю, почему я начал свой диалог именно с этого, но моя осанка выровнялась, я вскочил с кровати и теперь возвышался над Васей, — Ты хочешь увидеть мои эмоции во всех из красках?
— А книжки тебя и правда много чему учат, например, как красиво говорить, но многое, что там пишут — для развлечения. Просто так и оно никому не нужно в качестве… Эх, блять, сбил меня со своим худым тельцем.
Его глаза, радужки которых не было видно, обвели мой голый торс. Я сразу натянул на себя толстовку, отворачиваясь от него. На моем лице слишком сильно будет заметно, как я краснею. Но я не хочу об этом думать, я тру ладонь о ладонь, пытаясь их согреть, потом иду быстрым шагом до окна и закрываю его. Но пока я стучу со психу своими худыми до безобразия ногами, к ним сваливается моя гитара. Она так долго лежит здесь без дела и я не знаю куда её деть, я не играю на ней от слова совсем, потому что в голову ничего не идёт. Да я и не мастер этого, а вот Вася — да. Поэтому я не удивляюсь, когда он просит меня подать ему эту палку со струнами.
— Не бережешь её, — кивает он, как будто я не знал об этом. Он поправляет иссиня-черные волосы и смотрит на меня снизу-вверх, скидывая с себя одеяло, — Молчи.
Он вовремя говорит это, потому что мой рот уже открылся, чтобы возмутиться. Он все это время сидел в своей одежде и под одеялом, а я голый спал на одной простыни с открытым окном. Он точно хочет разозлить меня так, чтобы моя черепная коробка треснула от давления и разорвалась.
Показывает мне своим указательным пальчиком, что надо быть тише. Я молчу, облокачиваясь на стену и скрещивая руки на груди. В этой комнате у меня лишь кровать, а все остальное на полу или ещё где-нибудь. Стол есть только на кухне, на остальное у меня нет денег, а хозяева квартиры просто не оставили. Может, думали, что вместо человека у них будет жить какое-то животное. Что ж, похоже на то, что я и есть чудной зверёк. По внешнему виду это уже можно понять.
Его рука ведет по струнам. Звук явно режет его уши, я вижу по искривленному лицу. Со мной же ничего не происходит, я остаюсь стоять на том же месте, тяжело вздыхая. Выглядит-то он так, будто это его любимица, с которой он провел больше, чем жизнь. Эту развалюху уже можно разбить и выкинуть, она ещё от моего отца, так зачем такое старье. Она не редкая и даже не антиквариат, это просто мусор, но я берегу, потому что этого хотел и просил отец.
Даже настраивает гитару он будто с любовью. По крайней мере, я чувствую тепло, исходящее от него и его уверенно держащих инструмент рук. Я больше не возвышаюсь над ним, сажусь рядом и наблюдаю. Он играет ту мелодию, которую играл миллион раз. Чуть-чуть менял её, но снова и снова играл. Она так надоела мне за все время, да и Звездкин сам тоже. Если бы не это, я бы спокойно пошёл на кухню покурить, но я уже не выдерживаю это соседство.
— Сыграй другое что-нибудь, а?
Мой дом. Что хочу, то и говорю. Поэтому я даже не стесняюсь, делаю голос погромче, чтобы он наверняка услышал меня и понял. Но он, кажется, не понимает. Уже не играет, просто сидит и смотрит на меня, а я в его взгляде ничего не могу прочитать.
— Блять, да почему, ну вот почему ты все время выебываешься? Мне надоело это…
Я не дослушал его, ушёл на кухню, от злости ударил пару раз по столу только покрывшимися корочкой костяшки.
Быстро готовлю себе кофе и наливаю прямо в него коньяк, благо, он был не мой и денег мне за него платить не надо было. Только после этого я успокоился и посмотрел на поверхность коричневой жидкости. Запаха кофе там и нет.
Я отхлебнул эту кисло-жгучую бурду и поморщился, сразу кашляя и смотря в окно. Мои глаза не отрывались от созерцания танца многотысячных снежинок. Они словно блёстки, сыпятся на сугробы с ещё новым и чистым снегом. Руки впиваются в серого цвета подоконник, голова кружится, а сзади снова этот голос.
— Зачем ты с утра пораньше пьёшь, совсем дурак… — я чувствую, как из руки выхватывают пустую бутылку. Бух! Что-то внутри меня падает вниз, я выпрямляю спину, желая зарыдать и закричать, падая на пол. — что ли?
Он ставит бутылку на стол с громким стуком, который отдаётся в моей голове эхом вместе с его словами. Я зачем-то начинаю смеяться, тянусь к кружке со своим гадким напитком и пью залпом. Кажется, ровно половина там была коньяка. Зачем я это сделал? Я не знал. Я зажмурился и снова наклонился над подоконником, чуть не разбивая носом пепельницу. Или нос об неё?
Голова кружится. Я не пил уже не помню сколько и сейчас это точно было лишним, но я был зол это единственное моё оправдание.
— А знаешь, — я поворачиваюсь к нему, поднимая дрожащую руку и держа указательный палец в воздухе, — Я передумал. Ты такой… Ужасный, я не хочу находиться рядом с тобой, можешь покинуть сию квартиру?
— А когда ты пьяный, тебе ещё более заумные слова в голову приходят, это интересно.
— Это не интересно, это… — я теряюсь в своих мыслях и снова убегаю. От него и своих проблем.
Я хватаю гитару. Первое, что попадётся. Жду Васю и стучу по полу ногой. Я так хочу сотворить что-нибудь, я снова продумываю кучу исходов событий, пока он появляется на пороге комнаты. Он смотрит уже менее спокойными глазами, когда я резко поднимаю гитару над головой.
— Это тоже!
— Что? Что ты творишь?
— Тоже неинтересно!
Щеки мои пылают, я чувствую это. Я словно в огне. Я сам разжег этот костёр и теперь не могу потушить его, ведь он перерос в более крупный масштаб.
— Ты не мог так быстро опьянеть, убери гитару в безопасное для неё…
Я не стал его дослушивать, я был крайне зол, мне хотелось сомкнуть свои руки на его шее, но мешало мне одно — мусор в моих руках, который он по недоразумению называл гитарой. Я напрягся как можно сильнее, сжал дерево до боли в руках и кинул прямо на него. Я видел, как он пытался поймать её и защититься от удара, но не сумел.
Я слышал вскрик. А он слышал мой смех, стрекочущий в груди. Господи, как же долго я ждал этого и какой прекрасный момент я выбрал, я был так рад этому, что даже не заметил, как под обломками стонет ещё живое тело. Я наступил на его руку с такой силой, что она точно должна была раскрошиться, но все же моих сил на хватает. Я слаб, поэтому приходится несколько сильнее давить на запястье, пока до моих ушей сквозь пелену не доносится хруст костей и его рык. Он встаёт из-под обломков.
— Ты чего творишь? Я тебя спрашиваю, чего творишь?!
Я посмотрел на его влажный от пота лоб. На одежду, что была в каких-то щепках, наверное, от гитары, от чего же ещё, Саш?
— Не веришь, что я так могу? Так поверь! — я закричал как только смог, толкнул его к стене, с блаженным выражением лица слушая глухой стук, что издаёт его позвоночник, — Я люблю твоё творчество, все, что ты делаешь, но тебя я ненавижу!
И казалось бы, на этом можно закончить. Я понял, что это через чур, подошёл к нему проверить, не мёртв ли он. В пьяную голову стукнуло осознание, что за чужую душу сидеть в тюрьме не особо хочется. Я не простил его, я все ещё хочу расколоть его череп, но не делаю этого.
А отхожу на пару шагов назад. В коридоре на меня пялится страшный монстр, запертый в зеркало. Я смотрю в его янтарные горящие огнём глаза недолго, пару секунд и меня не хватает. Я не осматриваю черты лица, я вижу дикую злость мельком, но не вглядываюсь. Я прекрасно знаю, что там, мне и смотреть не надо, я чувствую это своей сгнившей душой. Я не тот белый (в прямом смысле) и пушистый мальчик, что выглядит таким наивным и простым, верящим в добро и готовым помочь, теперь я другой и я рад этому. Я рад, что выбрался из цепей белого пуха, в которые меня когда-то заковали все, кто был рядом. Поэтому я послал их к чертям, но тогда ещё мысленно, я не мог говорить такие гадости вслух, потому что считал, что люди подумают, будто я плохой.
А сейчас я хотел быть плохим и я им был. Я первый раз в жизни избил человека, на которого строил планы! Я могу завалить кого-угодно, стоит просто захотеть и жертва сама падёт к моим ногам. Я не мог понять раньше, что за чувство было в моей груди, когда я читал книги и там было насилие. Любое, от всего у меня трепетало в груди и я думал, что это от сожаления, но нет я так ошибался, я действительно был глуп раньше и теперь я хочу похоронить того Сашу Беличенко. За одно утро, мне этого хватит.
— Алкоголь… Может. Сотворить с людьми… Ужасное, — он хрипит и выглядит так, будто с минуты на минуту развалится на части. Я бы посмотрел на это, но у меня нет времени, я начинаю улыбаться. Мы поменялись местами, и теперь он будет бояться меня, — Но ты никогда не убьёшь человека… Так уж ты воспитан. Какая бы злость в тебе не была… Внутри ты такой же хрупкий, а то, что в тебе сейчас — это алкоголь и моё воспитание.
— Какой воспитание, заткнись, — я не стал его дослушивать, мне было просто лень и я устал его бить.
Я опустил взгляд на осколки от гитары. Вспомнил, как ещё пару часов назад я тупо пялил вниз, стоя перед Звездкиным и боясь двинуться. Я такой идиот, мне нужно было просто выпить, чтобы быть с ним на одной ступени. Теперь он может не угрожать мне, он сам на грани того, чтобы свалиться замертво, а его бубнеж совсем немного злит меня. На это не стоит обращать внимание.
— Но ты зря пытаешься стать крутым… Я знаю, что ты хочешь быть с Алисой, но у тебя ничего не выйдет, она моя.
Я резко посмотрел в его глаза, шмыгнул носом и потёр крыло носа пальцем. Гребаная привычка. Я пытался понять, о чем он вообще, но все никак не мог, мысли буквально текли вязкой рекой и захлестывали весь мой разум.
— Да-да, она встречается со мной очень давно, пока ты… Сидишь тут в гордом одиночестве… И мечтаешь о ней.
Когда я все-таки понял, о чем он, я хотел стукнуться пару раз головой о стену или стукнуть его. Это чушь какая-то и мне не хотелось в это верить, да Звездкин не выходил из дома уже дохрена и больше!
Стоп. Постоянно дома сидел я. А за ним не следил, мне это не нужно. Ах, ну и блядство!
— Заткнись, заткнись, заткнись! — это вырвалось у меня непроизвольно.
Я не помню, что было дальше, но мои дрожащие руки кинули его на пол, не сам же он упал. Очнулся я уже когда душил его струной. Гребанной струной! Блять, да где я вообще её нашёл? Я осмотрелся вокруг. Разбитая гитара. С чего все началось? Я не помню, я не помню с чего началась ссора, но я руки не отпустил, я продолжал его душить, но от этого ничего не чувствовал.
Это так странно. Ещё утром я вспоминал жизнь в его квартире. Его песни и все остальное, связанное с ним. Я вспомнил и Никонова. Интересно, как он отзовётся о смерти своего друга? Смерти?
Мои руки ударило током. Я расслабил их и отпустил уже не хрипящего Звездкина. Он не дышал и не двигался, а я шарахнулся от него в сторону, падая на гору из вещей. Вася прав… Вася был прав, я не могу убить, но что же происходит? Может, он ещё живой?
В такой момент люди кричат, вызывают скорую или думают, куда спрятать тело. Я лишь смотрел на него. На струну, обернутую как ожерелье вокруг шеи. Я не верил в это. Может, он просто спит или… Он не мёртв, такого быть не может, я не могу убить человека.
Все рушилось. В моей голове все падало как карточный домик. Я попытался встать, вышло не с первого раза, наверное от шока и опьянения. Но выпил я не прямо уж много, чтобы все дошло до убийства. С чего началась ссора? Я открыл окно и вдохнул воздух. Достал из мусора на полу пачку сигарет повидавшую жизнь с одной мятой сигаретой, закурил её и закрыл глаза.
Что мне теперь делать? Дело ли в Алисе? Думаю, да. Если бы речь не зашла про неё, он бы просто ушёл домой, но… Почему он не защищался, а наоборот будто специально провоцировал меня? Я развернулся, сваливаясь рядом с ним и осматривая. Я погладил его по щеке, спустился к шее и попытался прощупать пульс. Ничего не почувствовав, я только закашлялся. Ебучий дым.
Самое главное, что волновало меня, это почему я не помню именно того момента, когда обернул струну вокруг его шеи. Когда потянул её на себя. Улыбался ли я в этот момент? Кричал? Скалился?
Я погладил пальцами борозду на его шее. С какой же силой сжимать нужно было, а? Я так просто не могу, точно ли это был я?
Я вздрогнул и снова закашлялся, в квартиру врывался морозный ветер, стирая дым подчистую, оставляя лишь наполовину потухший кончик сигареты. Ещё пара затяжек и я тушу сигарету прямо об пол, ложусь рядом с Васей и смотрю в его лицо.
Почему-то кажется, что я не случайно вспомнил все, что было с ним связано. Я дотрагиваюсь до своих губ и задумываюсь о том самом поцелуе. О своих порванных губах. Они толком не заживали никогда, вечно были потрескавшиеся и я часто чувствовал железный вкус крови на языке. Я облизнул из и приблизился к лицу парня.
Взял очки, смотря сквозь линзы на потолок. Аккуратно дотронулся до век пальцами и опустил их. Так-то лучше.
Надо было подумать, но о чем? В моей голове было пусто, лишь одна мысль вертелась там: это все сон.
Я снова зажёг сигарету, сделал затяжку, но не продолжал курить, а затушил её об руку. Больно. Точно не сон.
Я смотрел на бледное лицо, пытаясь выискать в нем хоть какой-то ответ, на вопрос «что делать?». Я пару раз крикнул это ему, ударил по щекам, но никаких результатов.
Через минут 30 я осознал, что он мёртв. Хотя, я не засекал время, мог пройти и час и даже два, я бы просто не заметил в бесконечном рассматривании лица Звездкина.
Аккуратно вычерченые скулы, пушистые ресницы и самый обычный нос. Ох, ну ещё на верхней губе у него были два треугольничка. Я коснулся их, может, думая что уколюсь, но этого не было. Я лишь чувствовал холодную и шершавую поверхность неподвижных губ. Таких же неподвижных, как и сам Вася.
Я придвинулся и прижался к ним своими губами. Теперь я мог это сделать и не получить по всем частям тела по удару. Теперь я их кусал, разгоняясь все сильнее и уже рыча. А когда-то это делал он. Сейчас же я чувствовал, будто это делаю не я, а что-то, живущее внутри меня.
Это можно считать за некрофилию? Даже если да, то мне безумно нравится это.
Я слизываю кровь, что уже течёт по щеке. Сглатываю. Сердце бешено бьётся, замечаю только сейчас. Замечаю и то, что перед глазами все плывет. Точно, я же пил…
Я резко опускаюсь обратно на пол, ударяясь при этом головой. От боли мои глаза закрываются, в темноте взрываются миллион вспышек, открыть я их уже не могу и не стараюсь. Пытаюсь расслабиться, лишь бы не было больно и чувствую, как холодный ветерок еле касается моей шеи. Хочет меня задушить? Я не знаю.
Теперь я уже ничего не знаю.