18

тома прижимается лбом к холодному окну, за которым хлестает ледяной питерский дождь. капли падают ему на волосы через открытую форточку, но томе как-то на это похуй. их с аяксом съёмная квартирка — часть квартиры досоветских времён, изрезанная тонкими стенами. за одной из стен живёт какая-то ветренная девушка, потому что женские стоны за стенкой удивительно похожи, до идентичности, а вот мужские постоянно меняются. аякс как-то даже шутил, что ему надо сходить к этой девушке и научиться выбивать из мужчин стоны так же, чтобы её партнёры обзавидовались тому, как стонет в оргазме тома. тома на это лишь смеётся тихо-тихо и целует аякса в губы, чтобы забыл и заткнулся. аякс послушно забывает и затыкается, и обычно это заканчивается либо быстрой взаимной дрочкой, либо на подоконнике, потому что они трахаются где угодно, кроме кровати. в кровати трахаются любовники. тома с аяксом всё ещё максимум передрузья, им в кровати трахаться нельзя, для них кровать — работа. аякс отсасывает преподу со своего истфака и подрабатывает у него же эскортом на мероприятиях, потому что преподавание для этого человека — простое хобби, а соответствовать обществу и ходить с красивой куклой женского пола чжунли считает скучнее возможности устроить скандал. тома… тома трахает своё начальство, потому что это условие прописано в контракте между ним и господами камисато. он домработник-дворецкий, но, по сути, удобная игрушка для этих «аристократов», которая всегда может их трахнуть, стоит только попросить. тома скуривает полпачки за день и отмечает в календаре, сколько осталось до конца бакалавриата аякса и до конца их контрактов. календарь показывает ещё почти полный учебный год. семь, почти восемь месяцев. тома затягивается и бросает телефон ровно на диван. по-хорошему надо бы его поставить на зарядку, потому что заряда там часа на полтора бездействия, но томе как-то всё равно, тома хочет просто курить. аякс появляется незаметно, хотя крутится он в квартире уже больше пары часов. он садится томе на колени, пряча их обоих от всего мира под пледом. вместе с аяксом приходит запах зелёного чая, стойкого одеколона и… — у нас опять на ужин пельмени, да? — тома щекой прижимается к протянутой ладони, послушно передавая в другую почти скуренную сигарету. руки привычно ложатся над костями таза, выпирающими над спортивками аякса, большие пальцы трут кожу, раздражая грубостью мозолей. — ага. дед заебал своей азиатской кухней и своими палочками. мне захотелось чего-то простого, русского и вилкой. — аякс делает затяжку, первую за сегодня для себя и последнюю для этой сигареты, выкидывает фильтр в форточку и выдыхает томе дым прямо в рот, целуя медленно и влажно. их поцелуй на вкус как пепел и тот дорогой шоколад, который аякс купил как-то чтобы попробовать. пепел с ментолом, но все равно не самый приятный. шоколад с инжиром, но даже его стоимость не делает вкус менее горьким. жизнь у них тоже не самая приятная и полна горечи, потому что все их мечты и чаяния из подростковых лет — тот самый пепел на их языках. шоколад на их дёснах — их необходимость прислуживать тем, кто богаче, потому что у них только три пути, и они отчаянно рвутся сделать себе четвёртый. тома мечтал поступить на кинолога, но теперь еле может смотреть на животных и не видеть, как толпа подростков камнями забивает его таромару лишь за то, что тома немец, и за то, что тома поцеловал аякса в щёку. аякса в городе нет и не будет ещё три года, хоть тома и не знал об этом тогда, когда стоял на коленях с заломленными руками и рыдал, пока чьи-то пальцы оттягивали его за волосы, чтобы он не мог отвернуться от зрелища. аякса нет — и тома учится защищаться сам, отбрасывает свое человеколюбие, потому что люди — те ещё твари, в самом-то деле. аякса нет три года, и тома не знает, как кадеты ломают людей, чтобы они вписались в их рамки. но у аякса в глазах нет того выражения, что звучало как строчка из старой песни. «больно делать тоже больно» теперь только томе, но исключительно для близких, вроде аякса. они вновь встречаются после разлуки лишь на последнем году обучения в школе. они корпят над учебниками вместе, чтобы сдать экзамены самостоятельно, потому что у аякса слишком большая семья, чтобы тратиться на него, а у томы только мать. отец про них будто совсем забыл, «работая» за границей, но не высылая им денег в поддержку. тогда тома целует аякса по-пьяни. они выпили на двоих бутылку какого-то вина с выпускного и целовались в сумерках, ёбнувшись перед этим в речку. странно, что не заболели. хотя может у них до сих пор не прошла та горячка. но сейчас, все четыре года спустя, аякс отстраняется с мокрым звуком и дышит немного загнанно. тома его понимает: он сам не может сосредоточиться на чём-то одном, в его голове пусто, но цепляется одна мысль. тома хочет аякса и его тепло прямо под этим пледом и на этом подоконнике. поэтому тома вновь целует аякса, забираясь пальцами под резинку, сжимая на секунду напрягшиеся от холода прикосновений мышцы бёдер. тома ничего больше не делает и не закрывает глаза, пока ему на затылок не давит рука, и пока аякс не начинает кусаться. аякс кусается, смотрит чуть исподлобья, взъерошенный, словно воробей в луже. аякс давит на шею — аякс доверяет себя томе и разрешает погреться о своё злобное тепло. ладони у аякса такие же тёплые, как и он сам. одна из них держит его за шею, а вторая греет живот. тома рефлекторно напрягает мышцы от прикосновений, жмёт к себе аякса ближе, получая словно в награду его стон. приглушённый, совсем слабый, но стон. если аякс стонет — значит всё в порядке. значит ему комфортно. потому что от боли нужно шипеть, чтобы не разбудить младших, чтобы они не догадались, что с отцом у аякса не всё в порядке. тома тянет спортивки аякса ниже, обхватывает ладонью его член и пару раз проводит на сухую. аякс дёргает его за волосы, хватает рукой за запястье и подносит ко рту, чтобы провести влажную полосу языком. этого не то чтобы достаточно, но они и не трахаться собрались. простая взаимная дрочка ещё никого вроде бы не убивала. аякс кусает тому за шею, стонет от стимуляции. его руки расстёгивают пуговицу и ширинку джинсов томы, сжимают член прямо через боксёры, прежде чем стянуть их и обхватить твёрдый ствол. тома стонет громко, не заботясь об акустике и тонких стенах из картона. тома сам по себе громкий до ужаса, а работа на камисато отбила у него всякий стыд окончательно. аякс роняет смешок. ему до одури смешно, хоть он и не совсем понимает причин этого. — ты забавный, кстати. — аякс шепчет это оглушающе громко, двигает рукой быстрее, не заботясь о смазке из слюны: предэякулята хватало с лихвой. — это, конечно, не то, что говорят нормальные люди друзьям во время дрочки, но мало какие друзья вот так просто друг другу дрочат. — мы с тобой просто неадекваши. — тома ведёт ладонью по телу аякса, трёт пальцами шею, прежде чем дёрнуть его за волосы и сжать другую руку на члене. аякс коротко шипит. — а ещё друзья не целуются. — но мы неадекваши. — но мы неадекваши. кончают они до неожиданного тихо, потому что тома громкий, а аякс терпеть не может быть хуже кого-то. они заглушают друг друга поцелуем, замирают, как-то рвано дышат минут пять, прежде чем аякс падает на тому, выдыхая ему в шею горячий воздух. тома морщится, потому что они липкие и мокрые, а из форточки дует холодный ветер. из пачки выбивается последняя сигарета, чиркает зажигалка. ещё, кажется, две недели календарь показывает восемнадцатое октября. дождь льёт всё это время, пусть и с перерывами. тома сжимает руку на плече спящего аякса и думает, что время, на самом деле, та ещё сука. аякс ёрзает и хмурится во сне. тома курит наяву и тащит плед выше. они друг друга не любят. щелкает зажигалка. дождь стучит в окна. тома закрывает глаза. им не нужно друг друга любить. любить для них опасно. любовь это неправильно. окурок летит в окно, тома летит, кажется, в бездну. на краю сознания бьётся мысль, но она улетает пеплом раньше, чем тома её ловит. бездна ловит тому в сон. у этого сна привкус пепла.