Вот почему

— Тебя, наверное, тоже уже достало это сводничество? Слова, внезапно произнесенные им в этой устоявшейся тишине, что была подобно мягкой медовой гуще, показались очень громкими, будто он, выйдя на трибуну, прокричал их во весь свой басистый голос. Рука, до того момента медленно покачивающая стакан с небольшим количеством виски на дне, резко застыла, а сам Страйк посмотрел на сидящую перед ним Робин с надеждой. Он знал, что она, благодаря окутавшему их сумраку, вряд ли сможет различить его взгляд, обычно спокойный и не выражающий никаких эмоций. Вопрос был подобен грому средь ясного неба. Робин, ранее сидевшая в раздумиях об отношениях Страйка и Шарлотты, уставилась на своего напарника круглыми с монету глазами. Обычно Корморан не любил говорить на личные темы. И даже в те немногие разы, когда Робин, пересиливая свое деликатное незнание, спрашивала что-то у него, он отмахивался от нее скупыми фразами, жадный на детали. При упоминании имени его бывшей подружки или, что еще хуже, его отца, настроение Страйка заметно менялось: и без того постоянно хмурое лицо, обычно поросшее и неулыбчивое, становилось будто серее, затягивалось пленкой холодной раздражительности. Поэтому Робин предпочитала отмалчиваться и не интересоваться ровно до того момента, пока он сам не захочет облегчить душу. Что сейчас и произошло. Рыжеволосая не знала, что подтолкнуло его на сегодняшний разговор. Она также не знала, что стало последней каплей, сподвигнувшей его заговорить с ней на тему, которая всегда была под негласным запретом. Виски? Усталость? Чувство вины? А, может, просто настало время? — Даже не знаю, — проговорила она после минутной паузы, стараясь не выдать свое удивление и тот факт, что она внезапно разнервничалась. — Это как-то… неловко. Фраза прозвучала тихо, но Страйк, который вполне мог уловить в ее тоне и выборе слова некий спасательный круг, чтобы уплыть от от этой темы как можно дальше, решил не отступаться. И хотя он, прослужив в армии, потеряв одну ногу и ведя порой опасные расследования без какой-либо страховки, никогда не был трусом, приятный на вкус виски грел душу и вместе с тем придавал ему еще большей смелости. Все или ничего. Сейчас или никогда. — Ты знаешь, а ведь тогда, — снова начал он, попутно ведя противостояние в своей голове. — Ну, в твой медовый месяц… Я видел твой звонок. Земля медленно уходила из-под ее ног. Чувства, которые и до того момента были раскалены до предела благодаря полученной порции адреналина и виски, будто ударили ее оплеухой по лицу. Все эти месяцы Робин надеялась, что Страйк упустил из виду тот входящий звонок. Забыл или посчитал его случайностью, но нет. Неужели он помнил об этом все это время и молчал, не задавая вопросов, не интересуясь? И, конечно же, выбрал самый шаткий и нестабильный момент, чтобы заговорить об этом. — Да, кажется, я звонила, — пролепетала она в очередной раз радуясь, что они сидят в темноте и он не может видеть выражения ее лица. — Зачем ты звонила? — Если честно, — она замялась и Корморан понял, что девушка солжет. — Не помню. На самом деле Страйк уже чувствовал себя более уверенно. Перепады чувств и эмоций, хорошо знакомые ему по прошлым отношениям с Шарлоттой, сейчас вновь возымели над ним вверх. И от неуверенности и боязни, которые стремился всеми силами скрыть, Страйк постепенно начал переходить к легкому раздражения. Начиная этот разговор, он надеялся, что Робин будет более сговорчивой, зная, с каким трудом ему даются подобные темы, и возьмет инициативу в свои руки, но этого все никак не происходило. Ее короткие, начисто лишенные деталей ответы выбивали его из колеи, в которую он сам же и запрыгнул. А теперь она и вовсе уклонялась от ответа. — Ладно, если не хочешь — не говори, — холодным тоном произнес мужчина, вливая в себя остатки виски. Их разговор, начатый на некой примирительной ноте, сейчас уходил совсем не в ту степь, но он, со своим вспыльчивым нравом уже начинал злиться и никак не мог с собой совладать. — Что? Нет, вовсе не… Робин вспыхнула. Ей не понравилось, что Страйк не верит ей и, кажется, даже обижается из-за этого. Хотя она понимала, что его недовольство и тон, ставший холодным и безучастным, имеют место быть, ведь она и правда врала ему. Будучи человеком чести и всю жизнь избегая лжи, даже самой мелкой и незначительной, сейчас она понимала, что просто не в состоянии сказать ему правду. Ведь правда способна разрушить все барьеры. Как бы сильно в глубине души она этого не желала. — Ты не понимаешь, Корморан, тогда был тяжелый день. Я звонила тебе, но не помню зачем, ведь после этого Мэттью стало плохо и я… — Ой, вот только не надо приплетать сюда своего бывшего мужа, — грубо бросил Страйк и даже на секунду пожалел об этом. — Что?! Теперь настала очередь Робин злиться. Она, сама того не осознавая, вскочила со стула и уставилась на собеседника, хотя его лица все равно не могла разглядеть. Ее бесило не то, что Страйк не верит ей, нет. Ей не верилось, что он никак не соглашается подыграть ей в той игре, которую они вели уже продолжительное время. Ведь он, как и она, должен был прекрасно понимать к какому необратимому и меняющему все исходу могут привести эти разборки. — Мэттью нужна была моя помощь, я должна была быть с ним! — Я не понимаю тебя! — чуть ли не прокричал Страйк, тоже вскакивая со своего места. Культю пронзила боль от резкого движения, но адреналин от их ничего не предвещавшей перепалки ее застилал. — В день твоей свадьбы, когда я был там, ты вела себя так, будто уже жалеешь о своем минутном браке и даже не скрывала этого. А что потом? А вот что: ты пробыла с ним целый, мать его, год, Робин! И сейчас, говоря, что не помнишь, зачем звонила мне, ты лишь доказываешь свою непоследовательность, ссылаясь на Мэттью. У Робин не было времени, чтобы обдумать причину его злости, что крылась за всеми его объяснениями. Ее щеки раскраснелись от столь пылких речей и она, вновь того не осознавая, вышла из-за стола и подошла к Страйку, гордо скрещивая руки на груди. — Если тебе так интересно зачем я звонила, что же ты сам не перезвонил, а? — Да потому что я звонил! Ты не отвечала и я связался с твоей мамой, вот тогда-то она и сказала, что ее дочь упорхала в свой счастливый медовый месяц! — последние слова он буквально выплюнул ей в лицо. В разгаре своего спора оба даже не заметили, как встали чуть ли не вплотную друг к другу. Лицо Робин, до этого момента выражающее крайнюю степень злости и досады, переменилось. Кусочки паззла постепенно вытраивались в ее голове: телефонный звонок, который она совершала, стоя на берегу океана, в следствии которого услышала веселый голосок Лорелеи на другом конце оттолкнул ее от Страйка, выстраивая стену. В противоположном случае его разговор с ее матерью, после которого он решил, что они с Мэттью побороли трудности и зажили долго счастливо оттолкнул его. И выстроил точно такую же. Не будь Робин так взволнована своим внезапным открытием и осознанием, она даже посмеялась бы над простотой превратностей, что подстроила им со Страйком судьба, но вместо этого она задала ему вопрос. Вопрос, который, как знали они оба, нельзя будет вернуть обратно, нельзя будет проигнорировать и списать на что-то иное. Вопрос, который изменит все. — Почему тебя так волнует, что я была с ним все это время? Она спросила тихо, без какой-либо агрессии или повышенного тона, как то было до этого. В ее голубых, без малого стеклянных глазах Страйк увидел вихрь эмоций. Страх, волнение, грусть вперемешку с радостью, но отчетливее всего он видел тепло и надежду. А также мольбу. Ничем неприкрытую мольбу подтвердить ее мысли. Мольбу не отступить сейчас, даже если это и последняя черта. И почему-то он знал, что то же можно увидеть и в его собственных. — Потому что я люблю тебя, Робин. Также тихо и мягко проговорил Страйк. С сердца свалился огромный булыжник, проносясь по легким, ногам и скатываясь в пятки. Невообразимое чувство легкости накрыло его с такой силой, что даже кончики пальцев, стиснутых в кулаки от былой злости чуть покалывало. Корморан с трудом переводил дыхание, пока наблюдал за замедленной реакцией Эллакотт. Ему казалось, что она ударит его. Обзовет последними словами, вновь накричит, уйдет и больше никогда, никогда не вернется, оставляя в его жизни, в его сердце огромную бесконечную дыру, которую, как он всегда знал, он не сможет заполнить. Она скажет ему, что он отвратителен, омерзителен, что он разрушил все и отнял у нее то единственное, за что она цеплялась, как за последний оплот надежды — их совместное дело, работу. Но рыжеволосая девушка, стоявшая в считанных сантиметрах, лишь смотрела на него своими большими красивыми глазами, бередящими душу. Она не оттолкнула его, не обвинила в своем разочаровании, нет. Ничего. Она просто стояла, вперившись в него взглядом одновременного удивления и… радости? Страйк поздно осознал, что собирается сделать. Чувства, что кипели в его крови уже очень долгое время, наконец вырвались на свободу, пробивая все мыслимые и немыслимые стены и преграды. И он, крепко обхватив ладонями ее раскрасневшееся лицо прильнул к ее губам в поцелуе, который оказался резче и жестче, чем он планировал, выбивая остаток воздухе из ее легких. Также быстро он отстранился, отступая на шаг от Робин и все еще пытаясь совладать со своим учащенным дыханием. Все или ничего. Сейчас или никогда. Она исступленно смотрела на него не моргая. Ее руки, слегка приподнявшиеся в инстинктивном порыве положить их на плечи Страйку, так и замерли в воздухе. Шли секунду. Вновь одолевшая офис тишина повисла в воздухе подобно мягкой медовой гуще, проникая, завладевая, одолевая. И тогда взгляд ее голубых глаз стал теплым и мягким, как детская сахарная вата, о которой мечтали все дети. Робин медленно, не отводя взгляда, преодолела последнее расстояние между ними и, ласково дотрагиваясь до его грубой, колючей щетины нежно накрыла его губы своими. Мягкими, теплыми, долгожданными. Спустя какое-то время они отстранились друг от друга не в состоянии сдержать искренние улыбки, бесконтрольно расползавшиеся на их лицах. Большим пальцем правой руки Страйк смахнул одинокую слезинку, катившуюся по мягкой коже девушки и, ни на миг не выпуская ее из своих крепких объятий, проговорил. — Вот почему.