Пять сантиметров за Гранью

Новокаин – это и молитва, и глушитель мыслей, и только потом – обезболивающее.

Плеск был там, среди чуть приглушенного шума, борьбы и грохота совершенно не к месту. И все же именно он по какой-то причине остался в памяти наиболее ярким пятном. На самом деле плеск – то единственное, что не размылось в сознании совершенно. Вода тихо хлестала ступеньки полузатопленного подвала, нежно лобзала их, слизывала с них пыль и мелкий мусор. Этот плеск вползал в уши молодого человека тонкой змейкой, сворачивался витками и покусывал барабанную перепонку, осторожно отвлекая от дела. Нужно было ждать, а терпения не хватало. «Интересно, как там Кас?» – подумалось ему вдруг, когда наверху, из-за толстой двери подвала особенно четко донёсся женский вопль. В голову лез непрошеный образ заброшенного пустынного пляжа, на котором им с Кас и Кори довелось побывать втроём несколько лет назад. Там было много окурков и мусора, и они тоже внесли свою лепту в этот порочный круг человеческой грязи, и они бегали по берегу, выкуривая сигарету за сигаретой, и Кори ловил крабов, а потом отпускал их вновь, и им было хорошо. Но это было давно. Не сегодня: сегодня вообще не время для воспоминаний. Жутко захотелось курить. Вода продолжала весело плескаться и пахнуть морем и грязью. Все явно пошло не по плану, учитывая, что звуков борьбы вовсе не должно было быть, однако команды сменить локацию и помогать тоже не поступало, поэтому приходилось оставаться на месте, в сыром темном подвале. Невольно кольнула обида, подразумевая под этим, что все о нем забыли, и надо бы потом об этом припомнить остальным. Треск пуль малого калибра приближался с каждой секундой. Руки по привычке зарядили винтовку и оглалили лакированный черный корпус. Мыслями пребывая там, у основания ступеней, касаясь ступнями кромки воды, но не погружая их в холодную аморфную пропасть, молодой человек, еще подросток, прицелился в место, где должна была с секунды на секунду появиться чужая, спрятанная за тканевой маской голова. Вполне вероятно, на плече у неизвестной фигуры будет чернеть либо сатанинского вида слегка бликующая татуировка, либо довольно-таки уродливый, чуть кривоватый терьер. Хотя, конечно, только этих заносчивых, любопытных до глупости ребят здесь и не хватало для полноты картины. Вечно они беснуются по пустякам и лезут в чужие дела, притом совершенно без выгоды для себя. В глазах подростка не было жалости, но плескались, как та маслянистая гладь в паре шагов от него, задумчивость и вместе с ней смутное нетерпение, вызванное стучащим в груди сердцем и разгоняющимся по крови адреналином. Он жил ради этого чувства, он родился внутри него и впитал через поры, стал с ним единым. Может быть, откуда-то из глубин комнаты на юношу также дохнул страх и всколыхнул неслышным ветерком отросшую неопрятную чёлку. Страх этот был вызван неправильным местоположением: он должен был быть снайпером наверху, все должно было быть просто и гладко, почти без крови, но вот он стоит в подвале и ждет чего-то, когда его друзья, возможно, попали в беду и нуждаются в его присутствии. Страх был вызван и неизвестностью, заклятым врагом молодого преступника. Неясность никогда не сулила ему ничего хорошего. Указательный палец снял защелку предохранителя. Вода особенно смачно шлепнула по ступени. В следующее мгновение дверь буквально взорвалась сотнями щепок, перемешанными с огнем и дымом – невозможно разобрать, что к чему, – и совсем другой молодой человек (и одновременно тот же) с испуганным вскриком на устах сел на кровати. Это было другое время, другое место, но оставалось по-прежнему темно и по-летнему душно. Молодой человек почти чувствовал на себе жар пуль, запах древесных осколков и жгучую боль вонзившихся в тело заноз; с бока, груди, по бедру словно стекало что-то горячее и вязкое. Упершийся в плечо невидимый приклад заново оставил синяки от отдачи и довольно заурчал: в кого-то явно попали неоднократно... Однако и ему самому изрядно досталось. Стало ужасно страшно, непонятно почему: так давно это было, в совсем другой жизни, к которой он не вернётся больше никогда. Поморгав и отдышавшись, молодой человек залпом выпил стакан воды и, сонно покачиваясь, поглядел в окно; затем лег обратно, в мокрую от пота постель. Фантомный всплеск – и дурно пахнущие воды сомкнулись у него над головой, смягчили падение, принимая в свою прохладную пучину безвольное тело. Молодой человек снова заснул, отдаваясь во власть кошмара. Белые занавески развевались, шепчась и заглядывая в открытое окно, мимо которого вдалеке пробежала темная тень, подсвеченная луной. *** Никто точно не знал, откуда взялся Деррик Голдберг. В один солнечный весенний день он просто появился в небольшом городке и занял свое законное место, завершил картину, как последний кусочек сложной мозаики. Если быть наиболее точным, самым первым местом, где видели Голдберга, было заброшенное здание на окраине тихого райончика. Оттуда его выдворил некий наркоман Джонни, в местной газете впоследствии сообщивший, что «за неделю все в доме насквозь пропахло кровью, это стало просто невозможно выносить, и пришлось оттащить его в больницу». Далее следы Голдберга таинственно и бесповоротно обрывались, и если сам Деррик не забыл, откуда он выполз с воспаленными пулевыми ранениями, весь в ожогах и царапинах, то обладал потрясающей скрытностью и замечательным умением помалкивать. Полиция не особенно заинтересовалась его делом, так как в этом маленьком сонном мирке она не интересовалась решительно ничем, однако расследование для галочки все же провели: дорожные камеры ничего не засекли, никто ничего не видел, в базах данных Деррика Голдберга не числилось. Проведя недели две или три в больнице и несколько дней в участке, Деррик вышел человеком с новенькими документами, подружившимся со всеми ребятами из участка или хотя бы заслужившим их симпатию, да и в целом заново поверившим в жизнь. На первое время он устроился подмастерьем в семейной автомастерской совершенно одинокого дядюшки Тома и жил у него же в каморке, прямо над неоновой сине-белой вывеской, горевшей двадцать четыре часа семь дней в неделю и мешавшей спать. Ему нужен был небольшой перерыв, чтобы залечить все еще кровоточащую душу. Затем все вернулось бы на круги своя. От устройства Голдберга в автомастерской всем стало только лучше: пожилой Том получил недурного собеседника и помощника, Деррик копил на появившиеся у него проблески будущего, а половина района приходила к ним знакомиться и заодно чинила барахлящие двигатели, запоздало меняла шины на летние и чистила салоны своих дряхлых механических коней. Работа кипела, время шло, размывая острые края памяти людей, а Деррик постепенно приходил к мысли, что хочет остаться в городе насовсем. Никто его не искал, ничто не напоминало о прошлом, и корни привязанности к месту и людям мало-помалу все сильнее оплетали тело и разум. Поначалу все сонное поселение, вовсе не богатое на сенсации и события, с обычной подозрительностью отнеслось к быстро распространившейся новости о прибытии Голдберга. Это было естественно и в целом присуще местам, где все знают друг друга с детства. Но худшие и наиболее мрачные подозрения жителей сразу же разбились вдребезги, как только пожилая Мия Коэн, вечно недовольная жизнью, с поразительной терпимостью рассказала своим приятельницам-соседкам о том, насколько вежливым и обходительным оказался этот молодой человек. «Настоящий джентльмен, даже несмотря на эту ужасную серьгу на нитке и шрамы. Но это пройдет. Поначалу и не скажешь, что в нынешней молодежи еще сохранились зачатки приличий», – примерно в таком духе и было выдержано ее выступление. Большинство, стоило им увидеть высокого худощавого Деррика, немного пугалось разбросанных по всему его телу полосок рубцеватой белой, совсем не загоревшей кожи, а также не до конца заживших ожогов на лице, которые, в отличие от остальных, не были скрыты ни водолазкой, ни толстовкой. Помимо прочего, из-за розоватого исчезающего ожога на левой щеке вечно казалось, что Деррик только проснулся. Этот образ сони дополняла общая растрепанность и помятость, вызванная не только бессонницей, но и отсутствием расчески, а также привычкой носить неглаженые вещи. Впрочем, несмотря на непривычность внешности, Деррик не выглядел воровато или опасно. Он часто улыбался чему-то, не людям, что сделало бы его в глазах остальных чистым американцем (особенно учитывая его имя), но своим туманным мыслям, погоде, листве. Эта искренняя улыбка очень красила его обезображенные, но не лишенные былого изящества черты. Не считая проницательного взгляда, который поначалу мешался с настороженностью и опаской, на грани с затравленностью, в Голдберге не было ничего, что выдавало бы кого-то способного нарушить закон или, например, участвовать в перестрелке по своей воле, а потому общество единогласно решило, что Деррик насолил чем-то мафии или угодил в перестрелку случайно. Стоит лишь взглянуть на его худобу, и вам, и всем остальным захотелось бы приласкать, накормить, утешить, и Голдберг был совершенно не против сочувствия в свой адрес, медленно забывая о собственной силе, изворотливости и ловкости. Деррик с удивлением обнаружил, что он крайне мил и миролюбив, если никто вокруг не пытается причинить ему всякого рода зло. Искренний интерес к людям и их жизни стал оттеснять лицемерие ради выживания. Голдберг начал усердно раскапывать в себе эти неизвестные доселе черты. Месяца за два-три Голдберга окончательно приняли. Вечно удивляющийся чему-то простому, готовый идти на контакт с каждым и предложить любую посильную помощь, Деррик покинул дом дядюшки Тома (все еще ежедневно захаживая к нему на чай) и стал снимать небольшую, но уютную комнату в двухэтажном доме по центру улицы. Комната обходилась ему дёшево; денег хватало. Первые полгода в скромном английском городке пролетели совершенно незаметно, блистая тёплыми солнечными лучами, любопытством и приветливостью глаз новых соседей, искрами огня во время посиделок с Томом. Продолжая работать в автомастерской по вечерам пятниц и выходным, в свои двадцать с лишним Голдберг решил получить высшее образование и, сдав вступительные экзамены и оплатив первый курс, с началом осени принялся каждый день ездить на автобусе в университет. Раньше, еще там, в темном прошлом (теперь оно стало по-настоящему прошлым), Деррик учился у отца и учителей дома, затем под чутким руководством Кас и Кори посещал колледж и исправно прогуливал его каждый четверг, незаметно уходя по делам в середине дня и возвращаясь в общежитие глубокой ночью. Затем, что было ожидаемо, пришлось все бросить и ехать с ребятами в Ирландию, но Деррик мог со спокойной душой назвать себя человеком если не образованным, то хотя бы довольно умным, потому что учеба была ему интересна и тогда, и сейчас, когда появилось для нее время. Тем более теперь формулы и даты не перебивал ежедневный стойкий запах смерти и сигарет. С нервами ситуация значительно улучшилась, так что в ежечасных затяжках дымом потребность постепенно иссякла. Итак, учеба Деррика прельщала своей идеей самосовершенствования, и сам университет ему тоже нравился. В первые же дни пребывания там он перезнакомился с большинством однокурсников, да и, кажется, вообще со всеми окружающими. Деррику нравилось думать, что врагов, по крайней мере открытых или хоть немного опасных в целом, в городке у него не было. С неприязнью к Голдбергу относился лишь старый алкоголик, которого все звали просто Бродягой, потому что даже он сам не помнил своего настоящего имени. Он сомневался в том, что Деррик не тот, за кого себя выдает, сбитый с толку его вечно положительным настроем, склоняясь то к инопланетянам, то к русским шпионам. Но к его пьяным бредням никто, кроме облезлых тощих котов, таких же бездомных, как и он, не прислушивался. Но Деррик правда чувствовал себя счастливым. Иногда какая-то часть его, темный комочек в дальнем углу души, съежившийся и совсем незаметный, пытался напомнить, что и прежняя жизнь с ее приключениями и постоянными погонями Голдберга устраивала, но ощущение это было лёгким и прозрачным, как почти забытый сон. Такое чувство часто возникало, когда взгляд его неосознанно задерживался на сильно заваленном хламом, для опрятного Деррика не свойственным, днище гардероба в ставшей его комнате. И когда ночью он просыпался в холодном поту от преследующих его кошмаров. Однако Деррик понял, что пресытился такого рода приключениями, и теперь, вечерами размышляя о совершенных ужасах в одиночестве, пришел к мысли, что так же низко он никогда не захочет пасть. И что ему уже не искупить своей вины. Он не знал настоящих имён тех, кого он убивал, как не знал, чем они жили и что теряли, умирая. Ему нравилось думать, что он лишь помогает миру, снижая количество аморальности и заодно уничтожая врагов родной группировки, но он и святые для него Кори и Кас ничем не отличались от остальных. Да, он родился и вырос в другом, подпольном мире, где у каждого была веская причина влиться в него и абсолютно ни у кого не было выбора впоследствии, но ничто не мешало ему ненавидеть свое дело, тогда как он наслаждался происходящим, почти превратил убийство в собственное увлечение. Как другие рисовали, пели, строчили коды или ездили на пикник, он вместе с остальными бравыми ребятами, с которыми вырос и жил, отстреливал других на благо шефа и группировки, строил козни неугодным, дурным людям, и вообще занимался всем, чем прикажут. Типичный английский поселок, для кого-то скучный и достаточно унылый, стал лучшим, что происходило с Дерриком за всю его жизнь. Именно шанс жить по-другому, знакомясь с людьми, наслаждаясь дружбой и учебой, наблюдая за сменой сезонов года и перешептыванием резных листьев, стал самым увлекательным на его памяти приключением. Оно было замечательно ещё и тем, что в нем не было ни боли, ни страха, ни жестокости – ничего из того, что, казалось, вросло в Голдберга и давным-давно оплело все его внутренние органы шипастыми лозами. Без подпитки эти стебли гнили и постепенно превращались в почву, не очень плодородную, но на которой могло вырасти что-то стоящее. А с внезапным появлением в его жизни Керна этот процесс ускорился стократно. «Может быть, тебе покажется, что у нас скучно. Во многом так и есть, но все же случаются года, когда происходит масса интересностей (золотой середины нет, они или есть, или их нет), и сейчас один из таких. По крайней мере, пока что судьба послала мне сенсацию, то есть тебя, а значит, обязательно будет что-то ещё, так что смотри по сторонам и прислушивайся к людям» – эту записку Деррик нашел в своей новой комнате на письменном столе, когда только-только въехал. Еще до первой встречи он понял, что ему невероятно повезло с соседом по дому, найдя такое приветствие на прикроватном столике. Деррик снял комнату на первом этаже, фактически вольготно расположившись сразу в двух небольших спальнях, Август Керн занимал просторный чердак. Гостиную, кухню и все остальное, вплоть до цены за дом, они стали делить между собой. Керн был немецких кровей, однако родился в Англии и акцента не имел совершенно. Он переехал в пригород в полном одиночестве в семнадцать, когда учеба в университете только начиналась и требовалась его полная самоотдача, но родители надоели и только мешали, а цены в городе подскочили до небес. Керн обосновался в городке за два года до появления на его окраине Голдберга и за два с половиной до их непосредственного знакомства. Здесь, в раю для степенных праведников, Август чувствовал себя не просто взрослым, но и эмоционально зрелым, умудренным опытом человеком, чья голова давным-давно увенчана сединами. Приятным дополнением была относительная дешевизна всего вокруг, и Август очень не любил признавать, что цена, а не природа и философские оттенки здешних рассуждений стали причиной того, что выбор пал на данный поселок. Однако образ Керна хорошо подходил этому месту. Будучи ниже долговязого Голдберга, Август, светлый, сероглазый, производил впечатление спокойного и опрятного человека, наслаждающегося тихой размеренностью своего существования. Однако очень быстро Деррик понял, что внешность его несколько обманчива. Керн действительно любил порядок, он обожал тихие долгие беседы по вечерам, однако скуку однообразной жизни ненавидел и спокойным точно не являлся. Главной страстью и одержимостью Августа Керна была журналистика, и он делал все, чтобы всюду оказываться в гуще событий. Деррик с удовольствием составлял ему компанию в каждой вылазке, и теперь в толпе немного отросший блондинистый ёжик макушки Керна вечно соседствовал с примерно того же цвета хаотичными кудрями Деррика, собранными в очень маленький и не улучшающий ситуацию декоративный хвостик на затылке. Буквально через неделю знакомства соседи считали себя лучшими друзьями с самого детства: оба слишком долго были принуждены к одиночеству, и они нашли друг в друге необходимую компанию на своем уровне. Месяца хватило, чтобы Деррик узнал все об Августе, а Керн услышал тысячу историй о разных местах и людях, отвлеченную легенду о неких странниках Кас и Кори и трагическую повесть о том, как отец Деррика сгорел заживо в семейном доме. При этом Голдберг любил беседовать и умел увлекать своим рассказом; говорил он красиво, по-ораторски, но на любые попытки узнать что-нибудь о его прошлом у него словно вырастала возводимая годами психологическая стена, на которую он с трудом взбирался ради привязанности к Керну и сбрасывал с высоты мелкие безделушки, не способные раздавить своим весом Августа или перетянуть на свою сторону стены его самого. Керн ценил эти обрывки воспоминаний, так как догадывался, что Деррик хранит в своем шкафу чересчур много для обычного, не претерпевшего никаких изменений человека скелетов, и знал: рассказы о том, что было до его прибытия в это местечко, даются ему тяжело. Это можно было понять только по одному опустошенному взгляду, который остаток вечера не отпускал Деррика. Прошлое преследовало его, заставляя в рассеянности путать слова и рассыпать по столу сахар. Керн гордился тем, что в итоге Голдберг всегда выигрывал. Они оба знали: Деррик никогда не променяет жизнь здесь на то, что было раньше. Бывшее временным пристанище, неудобство, нетерпеливое ожидание момента, когда раны подсохнут и можно будет ринуться в бой, переросло в нечто гораздо большее и слишком крепко зацепило Деррика за душу. Август, не осознавая того сам, слепо обожал Голдберга. Так младшие братья иногда возносят в своих глазах старших со всеми их пороками и недостатками. Первым делом он приучил себя видеть в Деррике не очередную новость и источник информации, а своего соседа и друга, и таким образом между ними появились первые мостики доверия. Потом он научился говорить о себе, чего никогда не делал, понимать, что кому-то нужен и интересен, и так его оплела зависимость, которую иначе можно назвать искренней дружбой. А потом их просто сплело время. С появлением Деррика в доме стало намного светлее, теплее и уютнее. Керн получил причину убираться в квартире хоть раз в неделю, несмотря на забитый график и полное отсутствие свободного времени, и понемногу отсортировывать свои вещи от вещей Голдберга в его комнатах. С Дерриком дом оживал. То и дело в гостиной разгорались жаркие дискуссии, на кухне теплились вечерние разговоры, когда кроме лампы на столешнице ничто не разбавляло темноту, повсюду звенел смех и летали подушки. Два года совместного проживания пролетели за сим как один длинный, счастливый месяц. Они отметили двадцатитрехлетие Голдберга и годовщину Керна, то есть двадцать лет, которые незаметно обратились в двадцать один; перенесли безумно мокрую осень с постоянным, непрекращающимся ливнем, до самой зимы боясь, что до их небольшого холма вода тоже доберется. Они вместе были на музыкальном фестивале в соседнем городе, где разделились и потерялись спустя десять минут после начала концерта: Деррик отыскал Керна под утро, когда тот, не привыкший быть на ногах всю ночь напролет, дремал на парковой лавочке, а его пытался обокрасть какой-то мальчишка. Они вместе болели зимой, время от времени с кашлем вставая и заваривая на двоих чай, принося лекарства, измеряя температуру. Они поочередно подменяли друг друга на работе: Август учился ковыряться в механизмах у дядюшки Тома, а Деррик помогал редактировать чужие заметки и писать тексты в местную газету, когда сроки особенно поджимали. Они знали, как передать другому свое послание азбукой Морзе (Деррик долго и мучительно обучал Керна вечерами), как переглядываться и понимать, о чем думает другой, додумывать его слова и понимать, что додумал неверно. Деррик учился единению с миром, а Керн с упорством боролся с ним. Оба были счастливы, и, безусловно, это не могло продолжаться вечно. А впрочем, вдвоем им было хорошо при любых обстоятельствах, лишь бы мир давал им время придумать очередной каламбур каждый раз перед тем, как начиналось падение. В этот раз очередное приключение, гораздо более значимое и опасное, чем все остальные, выпало на вторник. Все началось с телефонного звонка. *** – Рик, ты, кажется, ночью оставил свой мобильник у меня на чердаке, он трезвонит уже минут пятнадцать. Кому ты так нужен? Август небрежно постучал в дверь и вошёл, ожидая, что его друг работает за письменным столом. Керн часто лежал у него на аккуратно застеленной кровати, читая, работая, печатая и наблюдая, как Голдберг корпит над чертежами для университета либо ворошит какие-то запчасти, пытаясь удивить дядюшку Тома новой необычной безделушкой. Однако сейчас Деррик сам лежал на своей кровати и крепко спал. Керн мысленно отметил, что день приобретает вторую причину считаться необычным. Причина эта была простая: Голдберг проспал, а такого никак не могло быть. По выходным Керн ложился раньше его, а вставал позже, и всегда Деррик успевал сделать множество полезных мелочей, прежде чем Август, зевая, выползал из кровати. Лишь когда Керн гонялся за какой-нибудь безумной новостью или важнейшим интервью и не спал ночами, он заставал Деррика спящим. В будни они одновременно засыпали и просыпались где-то в недрах квартиры: на диване в гостиной, за кухонным столом, на полу чердака. Оба в некоторой степени страдали трудоголизмом, хотя и не были совершенно потеряны в работе: они трудились на износ с понедельника по пятницу, редко – по субботам, однако воскресенье всегда было их днём. Голдберг обыкновенно спал чутко и наверняка бы вздрогнул и проснулся, когда Август, ничуть не скрываясь и даже разговаривая, вошёл. Но, судя по всему, не в этот раз. – Деррик, бедняга, ты не заболел? – удивлённо пробормотал Август больше риторически и осторожно присел на кровать. Он улыбнулся: Керн часто улыбался рефлекторно, для себя, чтобы хоть как-то поддержать свою тревожную натуру. Его улыбка многим не нравилась, потому что в ней почти не было радости, только отражение текущих обстоятельств, заставляющих его пугаться, смущаться, грустить. Она почти совершенно стала жертвой профессиональной болезни журналиста. Но, что же, эта склонность к автоматической улыбке не исключала случаи, когда Керн был искренен, поэтому не стоило так однозначно отвергать его усталый взгляд и кривую усмешку: дождитесь зимы, когда выпадет достаточно снега, чтобы слепить снежок, кинуть его в Деррика и, как всегда, промахнуться – тогда вам посчастливится увидеть совершенно другую улыбку, гораздо более естественную и приятную. Сейчас на нее не было ни малейшего намека. – Почему он не просыпается? Лоб холодный… Или у меня слишком теплые руки? Он должен быть таким? – бормотал Керн под нос, позволяя иррациональному страху захлестнуть себя. С тех пор как Голдберг заполнил своей дружбой весь узкий мир окруженного одиночеством Керна и единолично занял позицию главного источника общения и безграничной поддержки в любое время дня и ночи, Август цеплялся за него изо всех сил и, возможно, чересчур сильно боялся лишиться так легко и внезапно найденного смысла существования. Таким образом, не было ничего удивительного в том, что иногда его опека являлась излишней. Август аккуратно встряхнул Голдберга за плечи, затем довольно громко окликнул его еще раз или два и наконец, теряя терпение, с силой хлестнул по щеке. Деррик открыл глаза, и Керн облегченно облокотился о стену, успокаивая скачущее биение сердца. – И тебе доброе утро, Август, – сонно улыбнулся Деррик, медленно усаживаясь и потирая ушибленное место. – Что на тебя нашло? – Господи, Рик! Прости, я не хотел, это случайно вышло – но, в самом деле, нельзя же так пугать людей! – Керн взволнованно принялся заламывать руки, и снова уголки его губ от смущения дернулись вверх и застыли. Вся его поза выражала искреннее раскаяние. – Я тебя будил, ты не реагировал, в итоге пришлось немного перегнуть палку. Деррик кивнул, принимая извинения, снова закрыл глаза, чуть покачнулся и вновь рухнул на подушку. Август снова схватился за сердце. Ему пришлось еще раз грубо разбудить друга и помочь ему подняться. Довольно изящно для текущего состояния скользнув на пол, Деррик, чуть пошатываясь, направился к ванной. Оголенные ступни, занемевшие ото сна, зябко шлепали по паркету, и Керн в теплых домашних носках бесшумно устремился за ними, чтобы в случае чего поддержать падающее тело и не дать приятелю ушибиться. Голдберг захлопнул дверь прямо перед носом друга, не позволяя войти следом. – Подожди немного, Август, я сейчас. Душ, душ, мне срочно нужен душ. Не знаю, что сегодня со мной не так, но… Мне это не нравится. Голова кругом, хочется спать. Керну это тоже не нравилось. Он очень надеялся, что Деррик не подхватил какую-нибудь опасную болезнь. Лето было в разгаре, не хотелось его терять на утомительное лечение и излишние переживания. Деррик вывернул кран с ледяной водой на полную мощность и осел на пол, чувствуя, как начавшее было пробуждаться сознание снова затерялось в дымке. Голдберг укусил себя за ладонь, и это помогло. Он смог стянуть с себя футболку и прямо в мятых, а теперь ещё и моментально намокших шортах опустился в воду. Невыносимый холод до боли в сердце и жара в коже окончательно избавил его от навязанного сна. Две секунды – и Голдберг, пусть и весьма жестким и радикальным путем, сумел заставить себя думать. Первым делом он вылез из ванны и насухо вытерся полотенцем, надел сухую мешковатую футболку. Завернул вентиль влево, и вода перестала течь, оставляя переливчатую прозрачную рябь плескаться без пополнения. А потом Деррика накрыло пониманием. Внезапно он со страхом осознал, что произошло: кто-то подмешал снотворное ему в стакан с водой. Мало того что Деррик всегда мог проснуться вовремя и от малейшего шороха, но к тому же ему приходилось ранее пользоваться снотворным, и последствия сходились с нынешними один к одному. «Шаг первый – оцени ситуацию», – красной неоновой вывеской засветилась в памяти привычная фраза. Он в ванной, с его пижамы течет вода, окон нет, стрелять неоткуда, пока что есть немного времени подумать в безопасности, позже такого шанса могло и не быть при худшем раскладе. Итак, его пытались отравить таблетками? Либо ошиблись со смертельной дозой настолько, что никаких серьезных последствий, кроме тумана в голове и небольшого сбоя в координации, не возникло, либо… Либо его хотели напугать или нарочно убрать с дороги на ночь, чтобы забрать что-то из его комнаты. Однако в его комнате не было ничего ценного, чтобы так целенаправленно ее обыскивать, за исключением, пожалуй, содержимого тайника, но его никто и никогда бы не сумел найти. О нем никто не мог узнать. К тому же, сам по себе тайник ни о чем криминальном не сообщал. А если бы это были воры, случайно начавшие с комнаты Деррика, то тогда усыпили бы и Августа или, что вероятнее, вообще действовали бы по-другому. Не воры. Но кто? Это был не Август, потому что Керну Деррик всецело доверял, что, вероятно, в положении Голдберга было не самым разумным отношением, но наиболее честным с его стороны и заслуженным Керном. Никто из города не мог этого сделать, потому что со всеми Голдберг ладил и никто не мог даже тайно желать ему зла: завидовать было нечему, он жил обычной жизнью, ничем не выделялся, да и порция снотворного опять-таки хоть и явно была большой, но очень далека от смертельной, чтобы подпадать под версию обиды и отравления. Оставалось одно, и этот вариант Голдбергу крайне не нравился: Деррик понадобился старым знакомым, причем в самом негативном плане, и они передают пламенный привет. Они всегда предупреждали, всегда давали выбор: радикально пересмотреть текущее положение и примкнуть к компании, или привести в порядок дела и убить себя любым способом в ближайшее время, или же пойти трудным путем побега. Обычно настигали в первую неделю. Деррик и сам был одним из преследователей когда-то: отставные из чужих группировок, собственные неблагонадежные кадры и прочие несчастные во время охоты на них оказывались загнанными в угол маленькими зверьками, застывшими в неверии перед лицом скорой смерти. Первым порывом, самым животным и низменным, было бежать куда глаза глядят прямо так, в насквозь промокших шортах и без ботинок. Голдберг не стал задаваться вопросом, почему он нужен группировке и почему именно сейчас. Он слишком хорошо знал привычки своих знакомых и понимал, что раз уж они уже нашли и прощупали путь, которым проникнут в его дом в роковой день, то долго ждать не станут. В запасе оставался день, максимум сутки. Этого должно хватить, чтобы собрать вещи и купить билет на рейс в самый дальний уголок планеты. Затем отвращение к себе от сознания собственного лицемерия окатило его холодом пуще любого душа и заставило мыслить чуть более здраво, а потому второй мыслью после инстинктивного желания удрать можно считать Августа. Нужно было под любым предлогом заставить его ехать, иначе банда просто-напросто подомнет свидетеля под себя. И не стоит рассчитывать на милосердие, так как, вероятнее всего, Керна будут пытать ради сведений, которых у него быть не может. Ну уж нет, Август Керн будет в безопасности: он не заслуживает такого ужасного и трусливого предательства, как побег лучшего друга. Голдберг обещал себе что-то придумать и постарался сосредоточиться на привычных вещах, чтобы рутинные, автоматические процедуры закутали его в мнимое одеяло защищенности. Подойдя к зеркалу, он достал с полки над ним упаковку цветных линз и надел свежую пару. Зеленовато-карие радужки скрылись за светлыми голубыми пластинками. Керн не одобрял такого отношения к родному цвету глаз – естественно, он заметил коробочку спустя неделю совместного проживания, – однако Деррик был непреклонен в необходимости использования инструментов конспирации. Разумеется, тут его вряд ли могли узнать, но раз уж по приезде в Англию Деррик решил изменить внешность до неузнаваемости, то отступать уже было поздно. Да, Голдбергу и самому не особенно нравилось, насколько сухими и соломенными становятся его волосы после очередной окраски, но прежние каштановые патлы слишком сильно въелись в плакаты «разыскивается» и в его собственную память. Тем более, светлые естественные кудри в хвостике на затылке шли ему. Нужно сказать, осторожность лишней не бывает – жаль, что даже она не помогла ему теперь, лишь предоставив отсрочку в лишний год или два. В целом Деррик любил выглядеть другим человеком, а получившийся на сей раз облик – в частности и особенно сильно. Образ был крайне удачным. Рыжий, черный и даже родной каштановый подходили ему не так сильно, как нынешний цвет. Место тоже было крайне удачным. Оно казалось единственно правильным, таким, в котором Деррик должен был провести остаток своих дней. Все прежние дома были не такими родными, как этот. Нигде ему не жилось так мирно и счастливо, как здесь. Не хотелось ничего оставлять. Однако старые друзья скоро нагрянут, и единственный, кого Деррик мог позволить взять с собой, – Август Керн. Ни фотографий, ни воспоминаний, ни кирпичика. Деррик Голдберг хлопнул себя по щекам, поправил резинку на хвостике и вышел из ванной комнаты, повязав полотенце вокруг шорт, чтобы вода с них не стекала на пол и заодно не замочила футболку. Август ждал его, сидя на подоконнике и беззаботно болтая ногами. Он быстро печатал, сосредоточенно глядя в экран телефона: наверное, должен был скоро сдавать очередную статью. Когда Деррик кашлянул, Керн вздрогнул, быстро вскинул взгляд и, пряча мобильник в карман, проговорил: – У тебя на редкость болезненный вид, приятель. Иди ложись, я вызову тебе врача, Рик, и не смей мне прекословить, – видя, что Голдберг все равно собирается протестовать, Керн пытается его отвлечь. – Лучше расскажи, как ты себя чувствуешь? – Замечательно. Нет, честно! – поспешил заверить Деррик, распознав во взгляде скептицизм Керна. – Я вчера принял таблетку снотворного, просто забыл об этом. У меня и раньше были кошмары, ты сам помнишь, как это было, и я всегда знал, что лекарства сильно на меня действуют, поэтому решил, что должно помочь. И ведь помогло: не только ничего не снилось, но еще проснуться не могу, надо же, – Голдберг бодро улыбнулся, на ходу сочиняя что-то, чтобы поскорее успокоить Августа. – Извини, что я тебя напугал, Керн. Ты же знаешь, мне не нравится, когда ты слишком много думаешь о мелочах. Тебе и без того стоит отдохнуть. Может, съездим куда? – Думаешь, что готов сегодня выбираться в город?.. – неуверенно спросил Август, все еще не до конца убежденный словами друга. Но он и правда отчетливо помнил первые несколько недель под одной крышей с Голдбергом, когда тот то и дело подскакивал среди ночи с испуганным криком, или задыхаясь, или в прямом смысле захлебываясь от рыданий. Деррик не всегда вспоминал об этом наутро, но если это откладывалось у него в памяти, он подолгу извинялся за доставляемые им неудобства. Август начал замечать помеченное именем Голдберга снотворное в аптечке в ванной, и одновременно с этим его ночные пробуждения постепенно проявлялись все реже, а весь процесс сам по себе походил на выздоровление от затяжной болезни. А в один прекрасный день коробочка из-под снотворного вовсе исчезла, и тот день был мысленно объявлен Керном окончательной победой над этой странной хворью. Значит, это снова началось? Неужели в аптечке он снова найдет ту же упаковку, что и месяцы назад? – Готов отправиться хоть на другой континент, – ослепительно улыбнулся Деррик, и Август хотел было продолжить ни к чему не ведущий спор, но тут из соседней комнаты раздались неумелые гудки флейты: это была запись плохого качества с прошлой осени – именно тогда Керн пытался освоить новый музыкальный инструмент помимо уже имеющегося в арсенале фортепиано. – Тебе с утра кто-то звонит. Смени наконец этот звонок и прекрати меня пытать. Я уже сто лет не играл, а ты мне все напоминаешь тот злосчастный месяц, – Керн скрестил руки на груди и скорчил гримаску, к счастью Голдберга, забыв о желании читать Деррику наставления и допытываться до сути происходящего. – Я ведь из чистого восхищения и преклонения перед твоей виртуозной игрой… – оправдываясь, Деррик вскинул руки и заухмылялся. Керн, притворно обидевшись, отвесил ему подзатыльник, стараясь, чтобы совесть Голдберга проснулась от нежной дремы, в которой зачастую пребывала, когда дело касалось подшучиваний над Августом, но при этом больно Деррику не было. Звонок снова стих: трубку не взяли в очередной раз. Настойчивость неизвестных настораживала, учитывая последние события, однако Голдберг ничем не выдал своих опасений. – Пойду переоденусь. Ты уже завтракал? – поинтересовался Деррик, отвернувшись от Керна и направившись в свою спальню. – Еще нет. Могу заказать нам что-нибудь или приготовить омлет, хочешь? – На меня в любом случае не рассчитывай, я только выпью кофе, есть не хочется, – это была чистейшая правда. У Голдберга внутренности скрутило в комок от дурных предчувствий, осознания своего положения и нежелания его принять. Даже если бы Деррик сумел заставить себя проглотить бутерброд или что-нибудь в этом духе, его начало бы тошнить через пару минут. Вещи, нужно скорее собираться. Что будет с домом без них и когда заметят их отсутствие? Они так и не успели съездить в новый аквапарк в соседнем городе. Здесь был такой удобный диван. Мысли прыгали и мешались с сожалениями, пока Деррик натягивал затертые песочные бриджи. – Ты точно в порядке? – спросил Керн с порога, не заходя внутрь. Нет, он не был в порядке, наверное, он всё-таки заболел и теперь бредил. По крайней мере, Голдберг хотел, чтобы так и было. Может, если он прямо сейчас ляжет и проспит часов двадцать, что-нибудь изменится в лучшую сторону и само собой решится? – Все хорошо, я поем позже. Пока что не до конца проснулся, вот и все. Керн задумчиво побрел на кухню, раздумывая, что бы это все значило. Деррик, хоть и пытался вести себя как обычно, все равно выглядел очень встревоженно, и Август никак не мог уловить смысл цепочки событий: Голдберг принял снотворное впервые за долгое время, следовательно проспал, забыв о необходимости каким-либо образом будить себя, непоследовательно испугался, узнал о звонке и, чуть погодя, начал переживать еще сильнее. Значит, он спустя пару минут связал этот звонок с первым событием. Только каким?.. Это могло бы быть связано с предметом его первоначальных кошмаров, но если отталкиваться от этого, то что было предметов его снов? Керн всегда считал, что хорошо знает своего лучшего друга, и расплывчатость представлений о его прошлом никак этому пониманию не препятствовала, но теперь прошлое было тем или иным образом очень важно для настоящего – это Керн чувствовал всеми фибрами тела и души. В этой части Август не преуспел в составлении единой картинки. Возможно, Голдберг был военным, или преступником, или иностранным шпионом, или вовсе был обычным хиппи, путешествующим из одного края мира в другой, нигде не находя искомого единения с природой, – и ясно было только одно: в какой-то момент все пошло не так. Может быть, все с самого начала было очень плохо. Но если уж Деррик с этим справился сам, то теперь Август Керн не позволит чему бы то ни было из прошлого снова ворваться в счастье Голдберга и разрушить все, чего он добился, что выстроил на обломках прежней павшей в бою и в одиночку побежденной крепости. Керн гордился Дерриком, не зная, за что именно гордится и насколько страшен был противник. Порой ему казалось, что противника не было, порой – что он есть до сих пор. Деррик сел рядом с мобильником, ожидая очередного звонка. Самому ему звонить не хотелось. Номер телефона определился, однако Голдбергу ничего не дал, кроме паранойи. Август завозился на кухне, и издалека донеслось мерное шипение масла на сковороде – уютный фоновый звук, который Деррик больше не услышит в этих простых, беззаботных стенах. Голдберг съежился. Ему захотелось выть, растерзать и тех, кто попытается выдворить его из дома, и свою душу, но еще его посетила самоубийственная мысль: «что если и правда остаться и попытаться дать отпор? Или, может быть, отослать Августа на несколько дней, а самому спокойно умереть здесь?». Но эгоистичное, приземленное стремление к выживанию пока что одерживало верх, и здравый смысл торжествовал. Да и кроме того, как он мог оставить Августа одного? Керна все равно найдут, даже если дома в момент нападения его не окажется, и лучше бы Деррику быть рядом, чтобы попытаться защитить их обоих. Нет, все же Август был обречён с момента, когда Голдберг решил остаться и отыскал наиболее подходящий для себя вариант аренды. «Мы оба будем живы. Может, все и вовсе обойдется, и я ошибся, думая, что они причастны. Я слишком многое им приписываю», – уверял себя Голдберг. Пронзительная, заунывная флейта через несколько минут напряженной тишины резанула по ушам, нервам, теориям, перечеркнула все и заставила Деррика подскочить от испуга. – Харви? Кас, трубку взяли, взяли! Харви, это ты? – голос был слегка искажен, но интонации, наполненные теплом и искренностью, оставались прежними. Это, вне всяких сомнений, был очень знакомый голос, и его Деррик очень надеялся никогда больше не услышать. Не потому, что тот принадлежал плохому человеку, но он был накрепко сплетен со всем тем, от чего Голдберг ушел окончательно и бесповоротно, когда пришло время. Когда он обрёл новый, лучший дом. Голос этот принадлежал Кори О'Риордану, и вместе с его возвращением Деррик вновь потерял все, кроме Августа и маленькой, тусклой возможности выжить. – Деррик Голдберг у телефона, – напряженно проговорил он, не спеша приветствовать божество, от которого он по своей воле отрекся, разочаровавшись в его силах и утратив слепую веру в него. – Деррик?.. – растерялся Кори. – Ах да, это твой новый псевдоним! Ну и ну, серьезно? Мы с Кас все думали, почему из всех имён ты выбрал именно это, оно же совершенно тебе не подходит… Тут послышался хлопок, и то ли Кори сам опомнился, то ли Кассандра жестко напомнила ему о главном. – Но это все неважно, Ви. Ты жив! Боже, ты не представляешь, как я сейчас рад. Ты остался в живых, несмотря на взрыв, на все эти пули – это просто чудо! Где ты был все это время? Как себя чувствуешь? Тебя держали в заложниках, и ты сбежал? В трубке на заднем фоне снова раздался резкий щелчок, помехи на секунду смешались со слабым треском молчаливой перепалки, а затем с Голдбергом снова заговорили, на сей раз это была Кас О'Риордан, старшая сестра Кори, настолько на него непохожая, что Деррик иногда сомневался, был ли правдой хотя бы один фрагмент их общей биографии – кровное родство. – Слушай меня внимательно, – строго, раздраженно отчеканила она, изо всех сил стараясь скрыть предательскую дрожь в голосе. – Твоя задница в огромной опасности, если ты сам еще не догадался. Каким-то непостижимым образом Кори углядел в кабинете Саши досье на тебя, и только когда мы узнали, что тебя вот-вот зачистят, оказалось, что ты в полном здравии и живешь в Англии. Я все не могу понять, как ты мог так поступить с нами, Харви Гольдман? Мы прошли такой длинный путь вместе, мы скорбели по тебе, мы похоронили тебя, а ты решил просто забыть о нас! – на последних словах Кассандра все же сорвалась на крик, но тут же взяла себя в руки и выдохнула. – Нет, не говори ничего, сейчас нет времени на это. Все по порядку. Завтра утром, около семи, в твой дом проникнут трое с ножами, и их будут прикрывать пятеро снайперов. Людей задействовано много, но все новобранцы, Саша не очень-то доверяет нам, в принципе поступая разумно. – Постой, кто это – Саша? Почему ему хочется меня прикончить? – Ты не знаешь?.. – в голосе Кассандры мелькнуло удивление и любопытство, но она резко подавила в себе каждое ощущение и так же мерно, нарочито равнодушно продолжила говорить. – Впрочем, к черту, если ты решил закрыть глаза, уши и спрятаться в домик, то пора вылезать, тебя видно. Я серьезно, как можно так сильно отстать от дел в нашем-то положении? Видишь ли, шеф уже два месяца как мертв, а наших возглавила иностранка, русская. Зовут Александрой, настоящей фамилии не знаю, как и все остальные. Она жила в Италии последние лет пять, успела натворить там дел и получить фамилию Риццо, затем год скрывалась здесь, в Америке, потом решила взяться за прежнее. Свою группировку ей начинать не захотелось, потому стравила наших с сатанистами – и это больше всего меня злит, потому что она даже не ставила своей целью уничтожить или захватить конкретно нас. Мы попались под руку, мы приглянулись ей, Харви. Было побоище, но не хуже того, после которого ты исчез. Умерли Захари, Белла и еще несколько хороших ребят, но все они были далеки от верхушки, хотя подавали большие надежды. Вряд ли ты их помнишь, при тебе они были новобранцами. Многое изменилось за два с лишним года без тебя, Ви, например взять хоть опознавательные жесты или... Постой, о чем это я? Да, точно, эта русская воспользовалась суматохой и устроила покушение на вожаков обеих банд, объявив себя главной. И знаешь, это правда сработало, сатанисты за ней пошли. А мы пороптали и тоже затихли – что нам оставалось делать? И вот, теперь всем заправляет Саша. Понимаешь, все зовут ее только Сашей: можно подумать, она пытается создать подобие роли главы семейства, которую играл шеф, потому что одним не хватает ума запомнить полное имя, а другие не уважают или, может, успели с ней подружиться. Я из тех, кто не уважает, и она это знает, но все вызывает в свой кабинет советоваться, проклятая ведьма. Каждый раз, Ви, я ей не подружка и никогда ею не буду! Ни за что, ни за что на свете! Не знаю, на что она надеется, а я только и говорю, что неважно, как она подаст себя перед одними и что скажет другим: важно то, что нельзя появляться из ниоткуда и наводить свои порядки в чужом доме, потому что ни ее, ни других это до добра не доведет. Пока что она старается удержать прежнюю верхушку вроде нас с Кори на месте, но ясно, что всех нас она постепенно заменит, вырежет одного за другим, когда придет время и все внизу к ней привыкнут. Настанет время выбирать, и она знает, что почти никто из наших не выберет ее, что я и многие другие убьют ее при первой же возможности, – Кассандра перевела дух и помолчала, подбирая слова. Все предыдущее возмущение она, казалось, выпалила на одном дыхании, и в ее легких даже оставался запас кислорода еще на пару секунд, но тут слова и мысли внезапно закончились. Следующая часть рассказа, завершающая, далась ей сложнее, а в словах сквозил ужас перед ожидающей Деррика участью и в то же время неугасающая преданность уже мёртвому вожаку. Ясно было, что Александра для нее – вселенское зло, и никто не сможет убедить ее в обратном. – Ты знаешь, как рассуждал наш шеф, настоящий шеф: дай верным спокойно жить, если им нужно именно это, а предателей или ненадежных – долой. Саша недоверчива и эгоцентрична, но не могу не сказать, что она еще и очень умна. Она понимает, что удержаться на теплом месте будет сложно, и вытаскивает со дна всех, кто имел к Змеям какое-либо отношение и может что-то знать, что-то рассказать, помочь ей или, наоборот, быть помехой. Возможных информаторов она пытает, подкупает или сразу зачищает, чтобы не сбежали к чужакам, раз уж шеф больше не способен их покрывать. Ты – один из тех, кого требуют живым. Что она планирует делать с тобой дальше, понятия не имею, но настоятельно советую тебе сбежать раньше, чем цепочка событий будет запущена. Деррик попытался уложить в голове огромное количество полученной информации. – Боже мой, что же мне делать?.. – прошептал он едва слышно. – Насколько… Насколько много она успела узнать? – Говорю же, она знает все, что было на тебя у шефа, и еще немного разузнала после твоего исчезновения, – в своей излюбленной нетерпеливо-ворчливой манере ответила Кассандра. Кажется, с годами она становилась все невыносимее, хотя ради сохранения ее доброго имени (разумеется, в той степени, насколько может быть имя добрым у убийцы) заметим, что после упрека она каждый раз охотно отвечала, объясняла и помогала. – Их операция завтра в семь, запомнил? Семь утра, прошу тебя, не проспи, ничего не пей на ночь, ничего не ешь. Лучше не ложись. Если не сбежишь прежде нача, они нападут на тебя и, скорее всего, изранят до полусмерти, а потом заберут с собой, по крайней мере, в этом состоит их план. Но и слишком рано тоже нельзя уходить: они наверняка выставили где-то слежку, поэтому тебе очень важно вести себя как обычно, будто ты не придал предупреждению особенного значения или вовсе не понял его природу. Тогда на твоей стороне будет элемент неожиданности, следовательно, очень необходимое нам всем преимущество, пусть и совсем небольшое. У меня есть чертеж с примерными исходными позициями, хотя мы не можем быть уверены, что не задействован никто кроме отмеченных шестёрок. Кори пробрался в кабинет Саши и фотографировал все в спешке, этот балбес мог упустить пару листков. – На тебя целое досье, по сравнению с остальными такое подробное! Давно не видел подобных, – восторженно вставил Кори откуда-то издалека, совершенно проигнорировав незаслуженный выпад в свою сторону. – Кас, ты пропустила поворот налево. Кассандра зашипела, как разъяренная гусыня, выругалась и так резко крутанула баранку, что даже Голдберг различил в динамике призрачный визг шин. Деррик шестым чувством ощутил едва заметную улыбку Кори, которая всегда очень его красила. Он был улыбчивым и по натуре добрым человеком, который попал в дурное общество и вполне это осознавал, но все так же громко смеялся, искренне улыбался всеми своими чертами, а поведением будто говорил, что раз уж он попал в какую-то передрягу, то, наверное, так и должно быть и не стоит расстраиваться. Кори обычно получал наиболее мирные задания, но с оружием управлялся превосходно и никогда не был против старой доброй заварушки, считая перестрелки веселым и приятным времяпрепровождением. Кассандра была опытным воином, а Кори – ее беспечным учеником, и несправедливы упреки и насмешки соратников над дуэтом О’Риордан, потому что единственная вина Кас состояла в том, что она любила своего младшего брата своей строгой и колючей любовью и предпочитала брать самую тяжелую часть жизни на себя. По крайней мере, то, что беззаботный и веселый Кори был до сих пор жив и на его совести было не слишком-то много вины, говорило о том, что Кассандра была весьма добросовестным опекуном. – Вы куда-то едете? – спросил Голдберг тревожно. Пора было привыкать к постоянной нервозности, пока привычка к ней не перерастет в привычку к состоянию готовности быть атакованным в любой момент. Такое возбужденное состояние резче обрисовывало стыки реальности со всем ее содержимым, заставляло мысли бежать быстрее, а впечатления и воспоминания становились ярче, но недолговечнее. Сейчас Деррик не справлялся с этим чувством, и оно прорывалось наружу, раздирало его изнутри, заставляя скорее найти прямой источник опасности, умоляя пуститься наутек, и сердце Голдберга уже понеслось галопом прежде хозяина. Нужно было постепенно заходить в воду или, если для этого слишком поздно, постепенно привыкать после слишком резкого прыжка, и Деррику оставалось второе, но ни Кассандра, ни Кори об этом сейчас не думали. Для них Деррик Голдберг был все тем же прежним Харви, и едва ли они подозревали, что испытывает их давешний друг, призрак прошлого, насколько он не был подготовлен к происходящему. – Во Флориду с другого конца Америки, – радостно откликнулся Кори, совершенно бестактно перебив сестру и не подозревая об этом, – тебе навстречу. У Кас, как всегда, уже есть план наготове. Кстати, Кас, поставь на громкую связь, дорога слишком шумит, и я устал подслушивать. – Тебе, может, и не стоило бы слушать, – мрачно отозвалась Кассандра, но все же послушно переключила звук на внешний динамик и отложила телефон на панель за рулем. – Ви, слушай, план у меня совсем сырой, но он единственное, что у нас есть. Я не прощу себе, если не воспользуюсь вторым шансом и не верну тебя. Я очень зла на тебя, Харви… – Деррик, – поправил Голдберг. – Я не буду так тебя называть, это самое безвкусное и неподходящее тебе имя из всех, что ты когда-либо носил*. Так вот, Харви Гольдман, я очень зла на тебя и никогда не смогу тебе простить то, что ты не дал ни единого намека на свое местоположение, на то, что ты жив. Но уж чего-чего, а смерти я тебе не желаю и спасу во что бы то ни стало, поэтому ты потом будешь стоять и оправдываться, и лучше твоей истории иметь хоть какой-то смысл и художественную составляющую. Что же, план: ты собираешь вещи, покупаешь на свое текущее имя билеты на ночной поезд в любой город Великобритании, желательно покрупнее и не Лондон, выбирай сразу там, на вокзале, затем ждешь несколько дней. Потом... – Почему не сразу к вам? – перебил Деррик недоуменно. – Потому что чтобы сразу приехать к нам, тебе нужно было бы заполнить анкету хотя бы за три дня, а времени совсем не осталось и оставаться в твоем уголке никак нельзя, это же очевидно, – хмыкнула Кассандра. – К тому же я гоню во Флориду на максимально возможной скорости с перерывами только на сон, и мы все равно будем там не раньше, чем через четыре с лишним дня. А если тебе нужны еще причины подождать, то в Ирландии у меня живет приятель, он обеспечит тебе новое имя и все необходимые документы, даже печать будет настоящая. Дождись, пока он приедет в Англию, и встреться с ним. Не стой на месте дольше суток, мотайся по стране, арендуй автомобиль и поменьше светись на вокзалах, но, если понадобится, не пренебрегай и ими. Главное – за то время, пока Жорж занимается делом, не попасться ни тебе, ни нам, ни ему. Саша не заметит нашего отсутствия еще пару дней, потому что нас послали на мелкое дельце, а потом я просто скажу ей, что мы с Кори застряли на границе Канады или еще где-то далеко и пока не можем вернуться. С делом я уже разобралась, и потом, Саша пока что предоставляет верхушке даже больше свободы, чем это делал шеф. Может быть, это видимость, но… Ладно, тебе не об этом сейчас надо переживать, я обо всем позабочусь, я все устрою. Кассандра явно была на взводе, когда говорила о своем плане в подробностях. Она то и дело отвлекалась, сбивалась, увлекалась какой-то другой, не имеющей значения темой, и хотя она очень старалась избежать лирических отступлений, она, подобно самому Голдбергу, снова и снова цеплялась за ниточки своей обыденности. Было слишком много вещей, о которых Кассандра О’Риордан считала себя обязанной позаботиться, и она боялась, что не справится и подведет своих братьев, кровного и названого. Деррик не видел Кас, но мог догадываться, что сейчас на ее миловидном, но скупом на эмоции, рано начавшем стареть лице ярко проступают темные круги под глазами, и она каждые несколько минут потирает переносицу или чешет мочку уха, самый краешек, как всегда она делала в самые тяжелые времена или когда всего лишь нервничала. Естественно, это все шло на втором месте после сигарет, но сейчас постараемся не брать их в расчет, если удушающее дымное облако с дарующим прохладу ментоловым оттенком может не обратить на себя внимание. – Еще разок, Харви, – как мантру, вторила себе Кассандра, не в силах поверить, что Харви действительно там, слушает и живет, боится, как и она. Напускная строгость уже почти совсем слетела с ее слов, как тонкая, полупрозрачная накидка слетает с плеч кокетки в прохладный день под более сильным порывом ветра. Ни Кори, ни Деррик не могли вставить ни слова, да и у самой Кассандры не было ни шанса остановить поток слов, – Послезавтра тебя встретит мой знакомый, насчет места вы договоритесь, ты ждешь документов, заполняешь анкету на въезд… – Кас, постой, – попросил Голдберг. Последние несколько минут он лишь судорожно делал заметки на первом подвернувшемся под руку листке, но тут сам отложил ручку. – Есть одна проблема, это важно. – Нет, дай мне договорить! – Кассандра и Деррик ни на дюйм не уступали друг другу в упрямстве. – Когда все готово, ты снова покупаешь билеты, и на сей раз уже в Лондон, на имя Деррика, а оттуда первым же рейсом летишь во Флориду под новым именем. Такой крюк нужен, чтобы как следует затеряться в толпе людей, думаю, ты и сам это понимаешь. В Лондон стекаются люди из всей Британии и не только, поэтому твой конец просто затеряется среди них. Таким образом, мы вполне неплохо собьем ищеек со следа, ты в Майами, мы тебя встречаем, избиваем за все твои грехи и нежно увозим в тихий загородный домик, чтобы обдумать дальнейшие действия. Теперь можешь сказать, что у тебя за проблема. – Август Керн, мой сосед, – тихо, виновато промолвил Деррик, оглянувшись на дверь. – Что с ним такое? – Он должен поехать со мной. Кассандра поперхнулась воздухом, снова где-то вдалеке, едва слышно взвизгнули шины и пронеслось тихое ругательство. – Ви, ты серьёзно? – подал голос Кори, видимо, вполне готовый воспринять все происходящее как шутку и весело рассмеяться глупой фразочке Голдберга, которую тот ляпнул явно не подумав или сразу намереваясь пошутить. – Вполне, – ответил Деррик тихо, но уверенно. – Я не могу его оставить здесь, иначе его убьют. – А тебе какое до этого дело? – ядовито бросила О'Риордан. – Тебе нужно спасти свою шкуру, Харви. И такие правила были всегда, если ты забыл. С каких пор ты занимаешься благотворительностью? – Кас, Август мой друг, и я не собираюсь бросать его на произвол судьбы, когда он нуждается в моей помощи и совершенно не осознает, в какой заварушке он оказался по моей вине. Позволь мне взять его с собой, – Деррик говорил непреклонно и вместе с тем умоляюще, в голосе его сквозила мягкость, которой Кассандра не знала, и жгучая смесь неприязни и ревности определила ее позицию. – Нет, – категорично отрезала она, не давая вставить Кори ни слова. – Ви, я пожертвовала бы всем ради тебя, но ради проходимца не шевельну и пальцем. Я больше чем уверена, ты ему не нужен, он сдаст тебя полиции, как только все разузнает, а рано или поздно все откроется. Сейчас он ведь не знает правды, верно? Конечно, нет, еще бы ты ему рассказал. Харви, ты не дрался с ним против всего мира, как это делали мы втроем, вы не были в бою и не защищали друг друга от пуль, и ты никак не можешь быть уверенным, что этот придурок со скверным именем не сдаст тебя с потрохами при первой же возможности. Ха! – рявкнула Кас, напоминая злую, рычащую на хозяев дворнягу, которой бросили кость и тут же ее отобрали. – Как ты можешь верить ему? – Я знаю его два года. Возможно, этого времени недостаточно, чтобы узнать человека досконально, но мы проводим большую часть времени вместе. Думаешь, я настолько плохо разбираюсь в людях, что не могу отличить предателя от честного человека, когда знаю всю историю его жизни и делю с ним свою? – Пусть так, но ты не можешь отрицать хотя бы то, что он станет обузой для всех нас. Харви, ну же! Мы можем помочь уехать, раз уж ты забыл, как это делается, можем дать оружие вместо того, что ты наверняка выбросил в канаву, – но тебе одному. Мертвый груз нам не нужен, план и без того слишком рискованный, – Кассандра знала, что на это Деррику будет нечего возразить, и оказалась права. Осталось только закрепить успех и окончательно подавить бунтарский порыв Голдберга, такой неожиданный и неприятно поразивший брата и сестру О’Риордан. Что ж, они всегда были единственными друзьями одинокого мальчика, которого они подобрали на улице, и он тоже был их единственным другом, поэтому они не могли даже представить себе, что может быть по-другому. Кори считал, что если Ви был не с ними, то он был один, совершенно одинок и брошен всем миром. Кассандра верила, что если их подопечный не принадлежал им, если они не имели возможности видеть его ежедневно, то он мертв или в огромной опасности и вот-вот станет таковым, потому что по своей воле он не мог оставить их. Разумеется, быть полностью уверенным в ком-то, а потом узнать, что тебя променяли на незнакомца (пусть даже прежде всего их променяли на спокойную и мирную жизнь), – ощущение не из приятных. – Но… – Деррик отчаянно думал об оправдании, которое устроит обоих членов семьи О’Риордан. Склонный к эмпатии Кори чувствовал, насколько сильно хотелось Деррику облегчить незавидную участь этого несчастного, Керна, что он был готов проглотить свою обиду и попросить сестру о помиловании их друга и его нового приятеля и о внесении поправок в составленный ею план, но Кас злобно зыркнула на него, и Кори умолк, так и не поддержав несвязные оправдания Деррика. – Харви, выбирай, либо мы, либо он, – в конце концов поставила ультиматум до глубины души оскорбленная не только предательством, но и продолжающимся упрямством друга Кассандра. – Без нашей помощи тебе не выжить, и не надейся. – Тогда я выбираю Августа, – не раздумывая, тут же ответил Деррик. Разумеется, этот выбор дался бы ему сложнее, если бы Голдберг принял его всерьез, но он слишком хорошо знал Кассандру, слишком недавно был подростком и слишком хотел выиграть такой важный для него спор, что другого ответа он дать просто не мог. К тому же Голдберг в любом случае выбрал бы его: так близок ему по духу был теперь Керн и так далеки брат с сестрой О’Риордан, воспоминание о которых казалось тяжелым, беспокойным сном, небылицей и едва ли не сущей безделицей. Кассандра вздохнула. Все трое затихли. В комнату Деррика постучали, и Август, приоткрыв дверь, просунул светлое личико в щель, видимо собираясь что-то сказать, но не желая помешать Голдбергу. «Завтрак готов», – одними губами проговорил он и виновато улыбнулся. Несмотря на то, что Деррик вполне ясно выразил нежелание утруждать Керна обязанностями кухарки, Август принес с собой запах кофе и какой-то приправы, которой он обычно щедро посыпал омлет. – Ви, я поговорю с ней и перезвоню тебе, – мягко сказал Кори. – Ты знаешь, во сколько нам уже обошелся этот разговор? В любом случае… Надеюсь, скоро увидимся. Мы все очень скучали по тебе. – Знаю, Кори. До скорого. На этих словах Август всё-таки зашёл в комнату окончательно и с любопытством всмотрелся в лицо друга. – Кори? Тот самый герой из твоих мифов собственного сочинения? Деррик выдавил из себя улыбку, но получилось из рук вон плохо: Керн списал это на печальные воспоминания прошлого, но поведение Голдберга с утра подсказало, что дело было не только в этом. Что-то происходило, что-то очень значительное и тревожное, и Август все так же не понимал, что именно, но настроение Деррика (особенно так старательно и так неумело скрываемое) невольно передалось и ему самому; все его существо предчувствовало нависшую над ними беду, которую Керн обязан был разгадать, но не мог. – Он самый. Он зовет нас в гости на какое-то время… И знаешь, я подумал, почему бы и нет? Мы заслужили отпуск, к тому же лето, учиться не нужно, отпуск у дядюшки Тома я уже выпросил, а ты можешь работать и удаленно. Как думаешь, Керн? – Что-то ты не выглядишь радостно для таких предложений, – резонно заметил Август, присаживаясь рядом. – К тому же зачем так торопиться, Рик? Кори только что позвонил, ты слышал его впервые за очень, очень долгое время, и по первому же зову ты вот так собираешься и едешь к нему? Почему не спросил, хочу ли я с тобой? Я ведь имею право отказаться! Серьезно, Рик, это все совершенно не в твоём стиле – боги, да ты с самого утра сам не свой, будто призрака увидел и пытаешься удрать так, чтобы никто не заподозрил тебя в трусости, – как только Август задался этими вопросами и слова сорвались с его губ, в голове его сложилась определенная часть пазла, и он испуганно взглянул в глаза Деррика, ища то, что напрочь опровергнет его предположение, но нашел лишь тот же страх и усталость в отчаянно живых, такого неправильного голубого цвета радужках, скрытых линзами. Они ехали не на отдых, не в гости – они убегали. То самое, что привело Деррика Голдберга в этот город несколько лет назад, заставляло их покинуть его, на сей раз вдвоем. У Августа пропало всякое желание продолжать допрашивать своего друга и спорить, потому что им обоим было не до этого: Деррик, должно быть, думал о том, что делать дальше, или вспоминал прошлое, такое острое теперь; Август был поглощен свойственной его натуре паникой, сковавшей горло, нечеткими догадками и опасениями, которые обратятся в нечто конкретное лишь много позже. Слова друга выдернули его из водоворота страхов. – Понимаешь, это не первый мой с ним разговор. Знаю, я должен был тебе сказать, но сначала хотел сделать сюрприз, а потом боялся, что ты откажешься и у тебя другие планы, и все откладывал, так что в итоге все вышло наоборот, то есть именно тот расклад, которого я пытался избежать, – извиняясь, медленно произнес Деррик, тщательно подбирая слова. Он старался сосредоточиться, но было слишком много вещей, которые стоило обдумать, и все они лезли в голову разом, не желая потесниться. Надо было сказать что-то Керну, такую ложь или полуправду, которая успокоила бы его, убедила ехать. Он явно что-то заподозрил, и надо было не дать подозрениям разрастись. – Август… Я уже обещал им, что приеду, они хотят меня видеть. И тебя тоже. Да и билеты уже давным-давно забронированы. Честно, будет весело, и, уверен, ты с ними подружишься, поэтому на счет этого можешь совсем не переживать. Если тебя беспокоит, можем ли мы позволить себе поездку, вполне! Я откладывал излишки с тех пор, как обосновался здесь, поэтому одной только этой заначки нам хватит на то, чтобы ни в чем себе не отказывать. А жить будем у Кори с Кас. Так что… Разумеется, ты можешь отказаться, и я пойму, потому что был слишком скрытен, когда этого не требовалось, – Деррик про себя взмолился, что он был достаточно красноречив, чтобы убедить Августа этого не делать. – Но почему тебе бы и не поехать? Все «за» и ни одного «против», кроме, разве что, внезапности. Но тем интереснее – это ведь настоящее приключение! Разве не так? – Все так, – эхом отозвался Август, который раз за утро не до конца поверивший его словам: Керн слишком легко читал чувства и настроения Голдберга и был чрезмерно поглощен собственной теорией настроения друга, чтобы не видеть в словах двусмысленности. Деррик быстро обнял его, будто боясь, что чувства возьмут верх над ним самим, и слезы предательски выставят на всеобщее обозрение его внутреннее состояние. Руки Голдберга были сильными, худыми и жилистыми; с их помощью Деррик за пару секунд передал Керну все то, что он не мог внушить ему словами. Объятия, такое простое человеческое взаимодействие, успокоили Августа и заставили усомниться в собственных измышлениях, предчувствиях и предположениях, отчасти слепо довериться милой, благой лжи своего лучшего друга. – Все будет просто замечательно, – тихо сказал Деррик больше для себя, чем для Августа. Оба постарались в это поверить. Помолчав в ожидании чего-то еще, Керн поднялся и потянул за собой Голдберга, без лишних слов предлагая перенести разговор в умиротворяющую атмосферу кухни с ее теплым, пропитанным приятными запахами воздухом и мягким желтым светом торшера. – Так куда мы должны отправиться? И когда? – спросил Август с упором на слове «должны», глядя, как Деррик неохотно усаживается перед остывающей тарелкой омлета и уныло пододвигает к себе кофе. – Майами, Соединенные Штаты Америки. Билеты куплены на рейс в конце следующей недели, но есть еще другие, в Эдинбург, на ночной, практически утренний поезд. Август попытался уложить в голове эту фразу, не ударяясь в споры, но в душу его закралась обида: почему Деррик втянул его в эту неведомую и неясную авантюру? Отчего выбрал его? Август любил приключения, но это, нынешнее, неприятно поражало его тем, что даже не желало восприниматься как приключение – только как бессмысленная, пугающая неизвестность. «На завтра» – неслыханно! Он ведь не так страшен, чтобы столько времени бояться ему рассказать о поездке. Деррик прекрасно знает, что он бы с радостью согласился и что ему гораздо больше не нравятся секреты, чем безумные идеи. – Рик, я не могу, нет, это неправильно. Эдинбург? Майами? Как я уеду, зачем… Боже, все слишком, слишком спонтанно, я ничего не понимаю, – Август со скрипом отодвинул стул напротив друга, упал на него, готовый впасть в отчаяние, и запустил руки в волосы. – Дай мне хотя бы три дня. – Не могу! – Голдберг сердито стукнул кружкой о столешницу, расплескав пару капель кофе и тут же раскаявшись в своей горячности и испугавшись ее. – Не могу, потому что я обещал Кори и Кас, а я привык делать то, о чем они просят, – уточнил он тише, глотнув из чашки и поморщившись: ему обожгло язык. Деррик наклонился к Августу через стол и заговорщицки начал: – Керн, послушай меня, – новое, странное выражение лица друга неприятно поразило Августа: Голдберг был бледен, глаза его сверкнули забытой нездоровой преданностью, словно теплые, дарящие покой угли на долю секунды вспыхнули огнем, каким они полыхали прежде. На миг Деррик, его с нуля научившийся доброте, неуклюже заботливый, уравновешенный друг обратился в непредсказуемого фанатика, и Август вздрогнул, едва удержавшись от того, чтобы отодвинуться. – Видишь ли, наверное, привычка во всем безоговорочно слушать Кас и Кори была дана мне на всю жизнь: как бы я ни пытался избавиться от нее, она всегда со мной, – Деррик снова отклонился к своему стулу и продолжил ковырять вилкой остывший омлет, явно не желая его есть, но боясь обидеть повара. Август с облегчением заметил, что его друг точь-в-точь тот, что был раньше. Может, он и сам не заметил своего секундного помутнения. Может, и Керну оно привиделось. – Да и ко всему прочему, мне не сдвинуть дату билетов. – Мы ведь вернемся сюда? Почему не сразу в Майами? И зачем ехать в Эдинбург? – успокоившись и чуть погодя, продолжил настаивать на ответах Август. Керн должен был их знать, чтобы согласиться ехать, это были самые простые вопросы, но честного, внятного ответа Голдберг не знал или не мог дать. – Мы вернемся, разумеется, потому что едем в гости, а не навсегда, – ровно сказал Деррик, точно так же, как и тот, отстранившись от друга и пытаясь воспринимать ложь как необходимую часть прежней работы, к которой, судя по всему, ему предстояло вернуться. – Не сразу в Майами… Ну, просто потому, что так куплены билеты, – сказал Голдберг и усмехнулся. – А Эдинбург – следствие только моей промашки, если честно. Когда я договаривался с Томом об отпуске, перепутал даты и сдвинул все на неделю раньше. Заметил я это только на следующий день, но снова беспокоить дядюшку было неловко: он и так слишком добр ко мне, и я не захотел пользоваться его добротой. В итоге мне вспомнилось, что ты хотел поездить по стране этим летом, и, чтобы не терять свободную неделю напрасно, я купил билеты в Эдинбург, а потом поездить по северной части страны на машине. Так что не знаю, что ты там себе напридумывал, но я думал, ты будешь прыгать от счастья, когда узнаешь. – То есть… Фактически эта неделя – вся эта суматоха с билетами – это ради меня? Потому что я когда-то сказал тебе, что хочу исследовать Британию? – неверяще спросил Керн, тронутый этой репликой. Голдберг кивнул и улыбнулся с чувством выполненного долга: Август проникся и был рад, и на данный момент это было единственным, что имело значение. – И мы уезжаем так срочно не потому, что твои друзья этого захотели? И не остаемся только потому, что уже оплачен поезд в Эдинбург и ты не можешь вернуть билеты? – волнуясь, уточнил Август, догадываясь, что его вопросы звучат по-детски, но искренне желая получить подтверждение самого Деррика. – Именно так, Керн, все правильно. Все-таки я не могу взять в толк, чего ты так переполошился? – Рик, а мы... – начал Август, проигнорировав вопрос Голдберга и желая задать свой, волнующий его теперь. – А мы сможем заехать в Ливерпуль? Я рассказывал, там есть этот музей, и я хотел побывать в нем еще очень давно, когда, ну, ты знаешь... – Отлично, значит, побываем в Ливерпуле, – твердо сказал Деррик. – Нужно же мне как-то оправдать свое сегодняшнее невыносимое поведение. Керн осторожно, на пробу улыбнулся: мысль о музее обрадовала и успокоила его, и в целом поездка по стране звучала очень заманчиво, хотя перспектива встречаться лицом к лицу с прошлым его лучшего друга все еще заставляла не на шутку нервничать. Они ведь не разочаруются в нем? Может, после недели вместе Рик решит остаться с ними, поймет, что ему недоставало старых товарищей, и бросит его? Нет, быть такого не может – так поступит кто угодно, но не Деррик Голдберг, который устраивает ради него поездку. Продуманные ответы Деррика отогнали дурные мысли и предчувствия. Естественно, если бы это была заранее обговоренная ими идея, пусть даже совершенно непродуманная и спонтанная, Август был бы на седьмом небе от счастья и уже вслух мечтал бы обо всех интересных вещах, которые им предстоит посетить и которые они сфотографируют, но сейчас он все-таки настороженно навострил уши, ожидая, что еще скажет Голдберг. Тот без аппетита завтракал. Повисла зыбкая тишина, волнуемая, как тонкая ткань на ветру, позвякиванием вилки о тарелку. – И на какой срок мы едем во Флориду? – Я брал отпуск на две с половиной недели, из них неделю мы будем кататься по городам, – наобум сказал Деррик. – Может, мы задержимся еще на некоторое время, если потребуется, поэтому бери все необходимое с запасом. – Хорошо, я понял, – Керн скрестил руки и, устало опершись на стол, улегся так, как делал это во время учёбы, на лекциях. – Может, выйдем прогуляться? Или ты хочешь, чтобы мы начали собираться прямо сейчас? Голдберг неопределенно пожал плечами: ему не хотелось ни того, ни другого. Честно говоря, ему ничего не хотелось вовсе. Кажется, Август угадал его мысли, поэтому не стал ни на чем настаивать и просто замер в своем удобном положении. За окном выглянуло солнце, и в кухне тотчас сделалось светло и слегка теплее, чем раньше. Лучи большей частью затерялись у Керна в волосах и принялись переливающимися блестками гоняться друг за другом, иногда перепрыгивая на лицо и заставляя щуриться. Деррик глядел на тонкую паутину тени, падающую от ресниц соседа, и резкая тень эта отзывалась в нем четким и будто бы свежим воспоминанием о тени от ресниц Кассандры, на которую он взглянул на закате после одного из выполненных сложных заданий и которая так живо отложилась в его памяти. Все трое лежа отдыхали от слов и всего происходящего, прямо как сейчас, и тогда еще не Деррик – Харви – подумал, что, наверное, был влюблен в Кас, потому что только ее и ее брата он любил тогда, и только их делал своей жизнью. Воспоминание о блондинистых пышных волосах напарницы было перекрыто мыслью о том, осталось ли в нем хоть немного от того человека, который хотел бы однажды поцеловать Кассандру, который бы пристрелил не задумываясь, который жаждал веселья и развлечений, который когда-то был им? Или это был только сон? Нет, ни один нейрон не отзывался в нем теперь нежной стеснительностью при мысли о Кассандре, не желал вернуться к прежним мечтаниям. Он стал другим. Он больше не хочет этих бешеных игр со смертью, этих приключений, ему не хочется видеть лица прежних боевых товарищей, его подташнивает от одной лишь мысли о том, что придется снова держать оружие – нет, большое спасибо, увольте. Август со вздохом отлип от поверхности стола. – Идем в парк, хочу найти какое-нибудь новое тайное место, куда мы еще не заглядывали, – сдался Деррик, решив, что напоследок хочет попрощаться с милым райончиком, где он провел последние два года, и его жителями, что это будет как смотр войск и знакомство с местностью перед битвой. Все равно до семи утра завтрашнего дня еще далеко и собраться они успеют, а Кассандра, видимо, слишком занятая спорами с Кори насчет Августа, еще не прислала ни фотографии досье, запечатленные младшим О’Риорданом, ни контактов Жоржа. Деррик, как было ему свойственно в трудных ситуациях, после упадка сил снова воспрял духом и стал деятельным и даже более оживленным, чем обычно. «Нужно погулять, разобраться с билетами, договориться с бедным дядюшкой Томом, которому придется искать нового помощника… Боже, я ведь никогда его больше не увижу, надо хоть подарить ему что-нибудь напоследок. Нет-нет-нет, никаких подарков, мы еще вернемся сюда. Не знаю как, но я все улажу. Всегда так было. Я как городская крыса: хоть что со мной делай, не умру. И Август такой же, просто у него еще не было шанса себя проявить». На улице было очень тепло и душно: водянистое солнце поглотило их, обволокло целиком, и жаркое дуновение ветерка приветственно потрепало обоих по волосам, небрежно-ласково, по-домашнему. В душе у Деррика защемило от одного этого мягкого ветра, нет, он не мог открыть глаза и посмотреть на мир вокруг, ни за что, Керн может думать что хочет, пускай он ведёт его, пусть вернет его домой, лишь бы Голдбергу не пришлось еще раз сквозь стекло собственного разума смотреть на то, что у него отнимают, не в силах удержать. Деррик, запнувшись о первую же рытвину в асфальте, открыл глаза, сморгнул выступившие слезы и утер рукавом нос. Расклеиваясь, разваливаясь, треща по швам и пытаясь казаться целым, Голдберг пошел следом за Керном, глядя себе под ноги. Соседи здоровались и махали им рукой, как ни в чем не бывало. – Зайдем к мистеру Мэллоу? – К Тому? Нет, я сам схожу к нему позже, я… – у Деррика перехватило дыхание, и он задохнулся словами, кашлянул раз, другой, и, сосредоточившись на своем же голосе, сумел продолжить: – Я хотел попрощаться с ним перед отъездом, наедине. Прости, Керн. Август снова изогнул губы в своей грустной улыбке, и его миловидное лицо было чуть испорчено сеточкой мимических морщин и тревогой. Увы, как уже можно было заметить, улыбка редко его красила, и поэтому каждый раз Голдберг невольно отмечал ее с подспудным неосознанным сочувствием. – Ничего, Рик, я знаю, что вы близки и что ты будешь скучать по нему. Я и правда был бы третьим лишним, который неловко стоит в сторонке и не знает, куда себя деть. – Ты не лишний, Август, просто не хочу, чтобы тебе было неуютно и скучно с нами. Сам же говорил, что мы с ним самые огромные зануды на свете. – Это правда! – горячо согласился со своими прежними словами Август и закивал. – Вы буквально сутками копаетесь во всяческих гайках – и все ради чего? Чтобы сделать достаточно сбалансированные крылья у механического дракона, который изначально и не должен был летать! А ведь мы могли бы в это время съездить куда-нибудь или выспаться. – Зато сейчас едем, видишь? Тебе не угодишь, приятель, – Голдберг развел руками, а Керн в отместку дружески ткнул его в бок. К удивлению Августа, тот не только не согнулся пополам от смеха (щекотки Деррик не боялся, зато бока были его слабым местом, особенно уязвимы те были под ребрами), но и моментально отскочил в сторону по красивой дуге и озорно и чуть испуганно взглянул на впечатленного Керна. Мрачные мысли на время вылетели у Голдберга из головы: даже такое незначительное действие своей неожиданностью стало последней каплей для растревоженных нервов, и сердце заколотилось как бешеное. В глазах снова сверкнули те же свечки, что пылали в нем при разговоре о преданности Кас и Кори. Организм не забывал об опасности, низко нависшей над ними, пусть и запланированной на другой, завтрашний, день. И, честно говоря, Деррик был не против, позволяя гормонам вертеть его настроением, ведь, право, у него были другие дела. Главное – на душе стало легче, а мысли очистились. Знакомое чувство неуязвимости охватило его, как три года назад охватывало на крыше высотных зданий, в перестрелке и догонялках с полицией по ночному городу. Иногда оно опьяняло, но сейчас только было на руку, позволяя мыслить отчетливее и не поддаваться действию всепоглощающего страха. – Хорошие рефлексы, – похвалил Август. – Пять баллов за грацию. Голдберг отвесил шутливый полупоклон и вновь, сунув руки в карманы, ровно зашагал рядом. В его груди все еще отчётливо постукивало: Деррик с удовлетворением отметил, что почти не потерял в быстроте реакции, хотя силы и выносливости в нем явно стало меньше от спокойного образа жизни и извечной умственной работы в университете. Да, вернее всего, и этот вид тренировки ему пригодится, раз уж надо как-то спасаться и выкручиваться из крайне невыгодного положения, однако физические возможности едва ли были менее значимы. – Что же, если не к Мэллоу, то куда? – Можешь бросить монетку, – предложил Голдберг, и Август, как часто бывало в разговоре с ним, не вполне смог различить подвох и понять, шутит ли Рик или говорит серьезно: у того была дурная привычка откровенно подсовывать бессмыслицу и сообщать совершенно обычные или даже плохие новости с одинаковым, слегка торжественным, как у оратора, выражением лица. Поглядев на абсолютно серьезного друга с секунду в поисках подсказки и не получив ее, Керн, колеблясь, все же порылся в карманах, достал чистенький, сверкающий цент из неприкосновенных запасов бумажника и неуклюже подбросил его в воздух. Монетка, разумеется, отлетела куда-то в сторону, и Деррик кинулся ее искать. – Пусть хвост будет означать налево, а голова – направо, – сказал Август, тоже оглядываясь в поисках золотистого отблеска неподалеку. – А если монетка падает ребром или улетает, как сейчас, и мы не сумеем ее найти, то будем идти прямо, – добавил Голдберг. – Хвост!* – сообщил он, сидя на корточках перед сияющим маленьким диском, напоминающим потерянное на просторах пыльной дороги-неба солнце. – Что-то подсказывает мне, что во время этого путешествия мы еще много раз прибегнем к этому способу прокладывать маршрут. Тренируйся, Керн, тренируйся. *** Вечерело. Деррик Голдберг склонился над экраном ноутбука и пытался разобраться в анкете для въезда в Соединённые Штаты Америки. Заполнять их было достаточно бессмысленно, так как к моменту поездки у обоих уже будут другие имена, но Голдберг хотел разобраться в системе и все понять заранее, чтобы не тратить на это время позднее. У него не получалось. Анкета была составлена небрежно, нелогично, будто на скорую руку; купив два билета на пятичасовой утренний поезд в Эдинбург меньше чем за десять минут, он уже второй час разбирался с необходимыми документами и проклинал все на свете. Судя по запутанности, англичанам во Флориде были не рады. Керн дважды заглядывал к нему, чтобы напомнить о сборах, но от него отмахивались, и Август ускользал обратно, на чердак, набивать собственный чемодан, уже второй по счету, вещами. Из-под хлама, сваленного на диван, запищала флейта – Деррик с радостью оторвался от дела и бросился выискивать телефон в ворохе паспортов, страховок, договоров и других важных, но одновременно таких незначительных бумаг, которые отягощали его, делали заметным. Номер был уже знаком Голдбергу. – Да, Кори? – Я все уладил с Кас, она дуется, но смирилась с твоим другом. – Куда бы она делась, – хмыкнул Деррик. – Спасибо. Правда, спасибо. О'Риордан на том конце улыбнулся, забыв, что Голдберг не может его видеть. Беззаботно вздохнув и обведя теплым, поверхностным взглядом потёртый салон автомобиля, он потянулся и выглянул из открытого окна. Небо, синее с фиолетовым отливом, было высоким, безоблачным; вечерело. Уже начинали попадаться пальмы, и на заправке, где они с Кас остановились, чтобы купить себе что-то поесть на вечер и ночь, пышно цвела и пестрела непривычная взгляду клумба. – Что ты ему сказал? – поинтересовался Кори, задумчиво глядя, как в светящемся жёлтым окошке небольшой закусочной его сестра говорит с кем-то. – Долго рассказывать, да и сам не упомню все, что говорил: разве что наплел ему, как давно запланировал эту поездку и как вы его ждете. Мне кажется, он не поверил. – Естественно, он не поверил тебе, ты ведь солгал, – Деррику почудилось, как Кори из прошлого, которого он помнил, серьезно посмотрел бы на него своими выпуклыми серыми глазами, и это воспоминание-фантазия отозвалось колючим теплом внутри. – Да, Кори, это, конечно, естественно, но не говорить же мне ему правду, в самом-то деле! – воскликнул Голдберг и оглянулся на закрытую в свою комнату дверь и наглухо зашторенные окна. – Лучше расскажи мне что-то, чего я не знаю, например, как нам прожить хотя бы до послезавтра. Или попроси Кас прислать все, что мне нужно видеть. Или дай контакты того парня, который делает фальшивые документы, я поговорю с ним. Голдберг прижал телефон к уху плечом и наконец распахнул шкаф, полный одежды, вещиц и безделушек на все случаи жизни. Шкаф был полон, но каждая вещь внутри была идеально сложена, разглажена и притерта к своему месту. Деррик не был ни старьевщиком, собирающим горы мусора и оставляющим их вечно копить пыль, ни чрезмерным перфекционистом. Он любил убираться и быть аккуратным, когда у него было время и желание на это; уборка приносила ему чувство удовлетворения, такое, какого ему всю жизнь не хватало. Раньше все, что бы он ни делал, делалось в спешке или вообще никак, поэтому было приятно включить музыку и посвятить час-другой, к примеру, сортировке всех узких ящиков в доме или стиранию пыли со всех полок, но именно стеклянных, а не деревянных или пластмассовых. Очень специфично выбранный объект уборки был частью веселья. Обыкновенно все приходило в прежнее состояние за день или два, но только не этот шкаф. Август время от времени с удивлением замечал это, однако тут же забывал и не считал эту деталь чем-то значимым. А дело было в том, что этим шкафом Деррик почти не пользовался, заглядывая в него только чтобы схватить с вешалки куртку потеплее или достать шарф. Шкаф Голдбергу не нравился: внизу, где лежали пакеты с вещами, рюкзаками, коробками, можно было отодвинуть верхнее дно, крепления которого от старости перестали играть свою единственную роль и открыли доступ к небольшому слою пустоты перед нижним, основным дном. Здесь квартира хранила клубы древней пыли, чьи-то волосы, безделушки, завалившиеся сюда по чистой случайности – а Деррик среди подобного бесхозного добра хранил узкий сундучок. Это был его черный ящик. Там Деррик держал разную валюту крупных и не очень государств (часть накопленных излишков менялась им в Лондоне, перетягивалась резинкой для волос и попадала в угол ящичка ежемесячно) и старый, в царапинах и даже с небольшой вмятиной на рукояти, простой пистолет «Беретта» – подарок Кассандры на его пятнадцатилетие. После провальной потасовки в Ирландии, в результате которой он оказался здесь, в глуши подпольного мира, ему удалось унести только этот пистолет. Все его прочие любимцы остались в другой коробке в другой стране, с остальными вещами, с Кассандрой и Кори. Возможно, кое-что он увидит снова – интересно, сохранило ли семейство О'Риордан его старые документы, оружие, пользовалось ли его чешским «Скорпионом» и бесшумным «Вулом»? Задвинули ли брат и сестра все это в долгий ящик, или потеряли в одной из стычек и перестрелок, или вовсе решили избавиться от горьких воспоминаний?.. – Ви, тебя не слышно. Ты еще здесь? – спросил Кори, прервав череду его мыслей. – Прости, задумался о том, что стоит взять, – почти искренне ответил Деррик. – Бери всё, – улыбнулся О'Риордан. – А ненужное отсеется по дороге. – Хорошо бы, – Голдберг сгреб одной рукой столько курток и всего, что висело на вешалках, сколько смог удержать, и кучей бросил на пол рядом с собой. – Кассандра дала бы противоположный совет. – Она любит драматизировать, как и ты. Кстати, она возвращается! – Кори не то сказал это с упреком, не то с радостью. – Мне пора, но скоро позвоню еще, как остановимся в мотеле или просто на ночевку в машине. Собирайся, а я напомню Кас о файлах. Не бойся, Ви, держи хвост по ветру. – Разумеется, – улыбнулся Деррик, попрощался и сбросил вызов. Он почувствовал себя чуть лучше: даже не принеся никакой практической пользы и лишь потратив время, Кори с его мягким голосом подействовал на Голдберга положительно. Чужая речь успокаивала и отчасти не позволяла предаться отчаянию в мыслях. Деррик приглушил свет, сел на пол и начал раскидывать вещи по двум стопкам: нужное, ненужное, но такое, что взять всё-таки нужно, и ненужное совершенно. Сундучок был очень осторожно вынут и поставлен к нужному, однако пистолет Голдберг решил позже выложить и оставить где-нибудь в надежном месте, куда Керн не стал бы заглядывать в поисках потерянного носка. Да, эта старенькая модель «Беретты» когда-то много, очень много значила для него, и воспоминания все еще щемили в сердце, но с оружием создаётся масса проблем в дополнение к уже существующим, и Деррик сделает все, чтобы сгладить это количество до приемлемого и уменьшить риски. Один пистолет против десятка вооруженных противников не принесет никакой пользы, защититься в любом случае не выйдет, а с контрабандой они могут попасться. Таким образом, надо было ехать чистыми и просто не попадаться. Во Флориде Кассандра снабдит его всем необходимым – уж в этом Голдберг не сомневался. Комната постепенно опустела и приняла нежилой вид. Внутри, равно как и снаружи, было темно, но полутьма спальни, слегка разбавленная настольной лампой, вела себя уступчивее и позволяла разглядеть очертания предметов. Деррик задумчиво сидел на своем набитом чемодане и оглядывал оклеенные дешёвыми обоями стены, на которых недавно висели плакаты и фотографии, оставившие после себя выцветшие, посветлевшие квадраты. Наиболее любимые из них свернутыми перекочевали в карманы сумок, но многие просто были спрятаны в ящиках стола, чтобы не смущать тех, кто позже вторгнется в этот дом, да и его самого. Музыкальные группы, которые он полюбил, вырезки из журналов по механике (кое-что все-таки он взял, руководствуясь нелепой мыслью о том, что ему может стать скучно в дороге), ворох которых он целиком ни за что бы не уместил в своих вещах – это было личное и сейчас неуместное. Все то, что для Августа и всех людей было нормой, он бы не осмелился показать не то что Кассандре, но даже Кори. Это скучно, это не для них, он не должен заниматься подобными пустяками. Чем они занимались втроем? Как и с Керном, Деррик веселился. Они изъездили Штаты вдоль и поперек на огромной скорости с распахнутыми окнами, они с Кори гуляли на шумных вечеринках, пока Кассандра продавала нужным людям маленькие шуршащие пакетики и вертелась там и тут, подслушивая разговоры и блистая в своей кожаной куртке, черной майке, рваных джинсах и стоптанных тяжёлых ботинках на военный манер. Светлые волосы сливались в живописное гнездо, пышное и невероятно красивое. Деррик находил веселье и в перестрелках, и в убийстве (весь сегодняшний день его мучил вопрос: «кто был его последней жертвой и будут ли еще?», и вопрос этот был страшен), надо не забывать и об этом. В целом все, что чувствовал Голдберг на протяжении многих лет с ними, – счастливый ветер свободы и гнетущую пустоту. С Августом было весело по-другому: как будто более осмысленно, более правильно, ментально близко друг к другу. Деррик не уставал сравнивать Керна с каждым из О'Риорданов, и отчасти ему было стыдно за подобное пренебрежение прошлым (или за отчаянные попытки не затеряться в нем), но гораздо больше ему было жаль себя. И он пусто, без дела, без желания сидел на собственных вещах и думал, вспоминал, оплакивал. В комнату который раз за день заглянул Август в дорожной одежде, полностью собранный, тоже с печатью грусти на лице. – Здесь так тихо, – шепотом сказал Керн, боясь нарушить мертвенное молчание дома. – Я хотел проверить, спишь ли ты. – Я не думаю, что буду ложиться сегодня. Не смогу заснуть. – Да, наверное, я тоже. Рик, у меня плохое предчувствие насчёт всего этого. Что если на наш поезд, не знаю, упадет метеорит? Может, все же не стоит ехать? – А меня плохое предчувствие насчёт дома, так что же, выходит, на него тоже может упасть метеорит. Керн, все в порядке, положись на меня. Я возьму с собой зонтик от звездной пыли. – Уверен, что ни о чем не хочешь рассказать, Рики? – осторожно начал Август. – Ты выглядишь потерянно. Деррик молча, едва заметно покачал головой. Керн тяжело вздохнул и присел на чемодан рядом с другом. Им предстояла тяжелая, длинная ночь.