Список

      I.       Изумление на лице щенка-пилота должно отражать его собственное, рассеянно отмечает Вирал. Не каждый день увидишь, как кто-то стреляет в тебя добрых пять раз из бластера, а потом понимает, что ты все еще жив.       Однако это чертовски больно — в достаточной мере, чтобы он больше не был слегка раздражен, а действительно вспылил.       — Это дорого тебе обойдется, пацан, — рычит он, и избивает до полусмерти все еще оцепеневшего от шока пилота.       Только после того, как все закончилось, Виралу приходит в голову — после того, как пилоты, поджав хвост, скулят всю дорогу домой, и после того, как его раны заживают добрых полчаса спустя, — что это действительно впервые, когда он столкнулся лицом к лицу со смертью и послал ее к черту. Не то чтобы раньше он не оказывался на грани смерти, но, похоже, на этот раз нормальный индивид — включая зверолюдей — должен был быть мертв.       Но не он.       Захватывающе, правда.       II.       Вирал направляет беженцев под землю, когда один из пилотов Грапалов задевает его руку, и это настолько выводит его из равновесия, что он переваливается через край расщелины, ведущей под поверхность.       Он слышит — чувствует — как что-то хрустнуло, и внезапно голова перестает казаться должным образом прикрепленной к шее.       Твою мать.       III.       Это, должно быть, самый глупый способ умереть. Абсолютно.       Какого. Хера. Вирал бросает взгляд на камень, о который он споткнулся, а затем на молодое дерево, на которое он умудрился насадиться.       Это, тут же решает он, полный отстой. Затем он вспоминает, что «хорошо, что я гребаный бессмертный», и стягивает себя с молодого деревца (которое, кстати, фантастически остроконечное).       — На что, черт возьми, ты смотришь? — огрызается он на одного из хихикающих попутчиков, странствующих с ним по пустыне. Вирал хмурится.       В ближайшее время ему не дадут жить спокойно, напоминая об этом.       IV.       Ужин проскальзывает через решетку в их камерах — их отделили от других заключенных после драки в душе — и Вирал хмурится, глядя на довольно противную на вид тарелку с носорогом-курицей у его босых ног. Но еда есть еда, даже если технически она ему не нужна, поэтому он раздраженно откусывает большой кусок.       И сразу же теряет сознание, поскольку его трахею перерезает острая кость в мясе.       Просыпаться от звука собственного кашля и обеспокоенного голоса Симона, мягко говоря, досадно. Ничего постороннего в горле теперь нет, хотя вся верхняя часть его пищеварительной системы неприятно горит.       — Берегись куриных костей, — хрипло рычит он Симону, затем осознает, что он только что возглавил список «Чертовски глупых способов умереть».       V.       Сначала под землей, потом на поверхности, а теперь в космосе. Вирал фыркает от того, как много изменилось даже за ничтожную жизнь Симона. Люди поистине амбициозные ублюдки.       И еще они действительно плохо делают космические скафандры для тех, кто отличается по форме от человека.       По-видимому, его выпирающие предплечья оказались слишком велики для пломбы на скафандре. Вирал скрещивает руки, зависая за пределами шлюза, лицо краснеет — он не может глотнуть воздуха, но его бессмертие не позволяет ему умереть от нехватки кислорода, космический вакуум почти вырывает его внутренности, прежде чем какой-то идиот внутри открывает дверь, чтобы впустить его обратно.       Его список растет.       VI.       — Вирал, берегись!       Предупреждение опаздывает на долю секунды — он не поворачивается вовремя.       Часы своего исцеления он тратит на разработку нового Грапала, пытаясь вспомнить, сколько «ду» нужно прибавить к концу Энки в его новейшем воплощении.       VII.       Вирал еще раз благодарит свою счастливую звезду за то, что он бессмертен.       Утопление в ванне крайне неприятно, хотя он оправляется от этого довольно быстро — гораздо быстрее, чем от смертей, связанных с потерей крови. Он бы не рискнул быть застигнутым умирающим голышом после всего того ада, который он устроил этому нудисту Камине и его банде во время одной довольно… незабываемой… засады.       Угх. У Вирала возникает внезапное желание выколоть себе глазные яблоки в надежде, что картина, стоящая перед ними, исчезнет. Кажется, стоит их протере— твою мать!       …Проклятье.       VIII.       Он идет только потому, что дети детей требуют, чтобы он сходил с ними и поиграл в няню. Почему им хотелось, чтобы их сопровождал злобный, ожесточенный, чокнутый старый зверочеловек — выше его понимания, но он все равно идет, потому что дети Гимми и Дарри слишком похожи на своих родителей, и он все еще слишком ебучая размазня.       Они с ликованием тащат его к клетке дикобраза-тигра и настаивают, чтобы они все остались достаточно долго, чтобы посмотреть, как того кормят.       …Вирал отказывается признать, что что-то не так — если он будет усердно игнорировать это воспоминание, то, возможно, оно просто уйдет, — но он, разумеется, никогда больше не посещает зоопарк.       IX.       Нет места, чтобы двигаться, а тем более дрожать и стучать своими острыми зубами. Скоро его кожа будет отслаиваться красивыми, замороженными слоеными кусочками, независимо от того, кто придет за ним. Единственные мысли Вирала: «Я ненавижу Север» и «здесь чертовски холодно».       Он ждет, когда кто-нибудь придет разморозить его, и надеется, что о нем не забыли.       X.       Что ж, кто бы мог подумать — дрель Симона действительно пронзает небеса. И она чертовски остра.       Вирал больше никогда не будет летать над Гуррен-Лаганном снова. Ни-ко-гда.       …Этот рекорд сложно будет побить.       one.       Наступает момент, когда Вирал едва может вспомнить, с чего все это началось. Лица сливаются воедино, до тех пор, пока не перестают быть ему знакомыми — старые, давно ушедшие, они медленно забываются. Перестает существовать даже давний страх, что слово «зверолюди» некогда звучавшее повсюду, позабудется и затеряется в учебниках, когда наследие Вирала перейдет к новым молодым поколениям человечества. Вирал теперь реликт, что-то древнее, что, кажется, больше никуда не вписывается. Как будто в какой-то момент он забыл даже, как изменяться. Может быть, не столько забыл, сколько замучался. На самом деле он не возражает против перемен, учитывая, как много он пережил, но боже, он устал от этого. Потому что на самом деле, даже когда все меняется, не меняется ничего.       Теперь для него ни черта не значит, даже если его смерть будет идиотской; он просто хочет, чтобы у него была возможность испытать ее. Всего один раз — одного раза будет достаточно, даже после целой жизни или двадцати попыток. Ему скучно, он измучен, и даже защита справедливости больше не его прерогатива.       Спиральный Король, вспоминает он (хотя и смутно, когда видит оставшуюся от того голову на фотографиях и в учебниках), действительно садистский ублюдок.