разделить свой кусок солнца.

в этот век в этом просторе в этом пространстве ты — чистейшая нота, услышанная мной, в детстве, в церковном хоре. ты — суббота, когда просыпаешься и у тебя только одно дело — море. е. соя

И липкое солнце, и кривоватая плотина, и скрип педалей, и чёрная грязь под ногтями, когда они выкапывают клубный дом. И сто тысяч сигарет, и три бутылки сидра, и четыре сотни поцелуев, и их - двое. И нигде не ждёт их любовь. - Как прошло? - спрашивает Бев. И будущее стелется налётом от пепла, и жизнь - погребальный костёр, и страшно жить, страшно-страшно-страшно. Ричи придурошно улыбается: - Никто не умер. - Браво, - говорит Стэн. Нет, нет-нет.. Стэн декламирует. Стэн важно поджимает суховатые губы, подползает ещё выше на своём (пьедестале) камне, Стэн выпрямляет до хруста позвоночник. - Браво, Ричи. Это именно та шутка, в которой мы все нуждались. О, Стэн. Да. Стэн такой - дотошно правильный, немного угловатый, состоящий из недосыпа и своих затасканных книжек, умный по самые кончики колких кудрей, а также по совместительству - законченный зануда. Но это ничего. Это простительно. Иногда он становится нормальным, ну, знаете там, не цокает на очередное сквернословие от Ричи, не называет его рот помойкой, не закатывает глаза с периодичностью раз в минуту. - Я знал, что ты оценишь, Стэнли. - Это был сарказм, дурень. - Не может быть! Клянусь Йисусом, если бы ты не раскрыл все карты так сразу.. - Да-да. - ..я бы никогда и не подумал! Стэн профессионально читает на иврите, Ричи профессионально порет чушь. Где-то там, в другом пространстве, их прямые, наверное, равны. Как дурак может быть равен гению. Как шут царю. Смысла едва ли больше, чем во всех его словах в принципе, но это ладно. Это ничего. Это, в конце концов, простительно. Ведь кому-то же надо быть дураком? - Чего притих, патлатый? - в её голосе преломляется солнце. Нагретый у озера воздух колышется мутным маревом, а у Ричи и без того заляпаны толстенные стёкла очков. Он стаскивает их с носа, смотрит по сторонам, улыбается беспомощно, пытаясь протереть линзы мятым подолом гавайской рубашки. Наталкивается на чужие ладони - сухие и горячие. У него забирают очки. - Где ты? - спрашивает Ричи. - Ты похож на слепого котёнка, - говорит она ему. Её голос баюкает, и Ричи сознательно лажает - нелепо трогает пустоту, жмурится. Бев смеётся. - Совсем беспомощный без своих очков. Совсем-совсем. - Как вы жестоки, сеньоррита! В ответ Бев треплет его по макушке. Ричи тут же цепляется за её локоть, ледяными пальцами проезжается по тёплым от солнца плечам, не видит - осязает, чувствует, вбирает до самого дна. Хочет забрать себе, всё это - касания, смешки, мягкость ладоней, ласковость голоса, спрятать, запереть в памяти, а потом крутить как киноплёнку - без конца, без начала; взболтать, повторить, и по новой. Ричи не собственник, Ричи беспросветный дурак. Ричи рывком целует её ладонь и тут же получает по носу. - Рук не распускать, - говорит Бев. Пальцами своими (тонкими, белыми) убирает лохматую чёлку с его глаз, подталкивает очки к переносице. - Виноват, мисс. На нагретых камнях (теперь Ричи видит мир) Стэн осуждающе читает книгу, осуждающе подтянув холодные ступни к себе, осуждающе уткнувшись носом в воротник застиранной рубашки; он весь - сплошное осуждение, когда дело касается Беверли и жара её волос. Но это ничего. Это бывает. Это случается, когда твой друг - Уилл Денбро, знаете ли. Зато Ричи вот не такой. Ричи вообще всегда само святое безрассудство, кеды замызганы, дужки расшатаны, грудная клетка - напоказ. Вот он, я, весь ваш! Кидается на растерзание, в отчаяние бросается проще простого, а потом треплется о чём попало и собакой битой ластится к руке. Дурной. Глупый. Смешной. Легко привязаться, страшно оставить. Бев касается его веснушек, что гнездятся прямо у носа, а затем легко бьёт кулаком в плечо. Назло. Чтобы ничего себе не удумал, горе-герой. Ричи воет: - А это ещё за что? - За просто так. - За просто так нечестно! Тогда она ныряет пальцами через его пальцы и утыкается щекой в их сплетённые руки. Озеро у ног плещется вяло, сигарета в его зубах мятая, они сталкиваются рёбрами ладоней, сталкиваются лбами, сталкиваются сердцами - сразу навылет. Послушайте - когда-то, три плотины тому назад, четыреста синяков тому назад, двести тысяч сигарет тому назад, двадцать семь лет тому назад.. (И смерть - не то, что люди пишут в скобках)