Пластилиновые человечки

- Алька! Да Алька же! Вставай! Ты в курсе, который час?! - А? - Альбин ошалело заморгал спросонья, с трудом оторвав голову от учебника по ненавистной тригонометрии, на котором и уснул сегодня, прямо посередине решения особенно заковыристой задачи. А еще говорят, что люди логического склада ума предрасположены к занятиям математикой. Врут! Протер глаза, пытаясь одновременно размять затекшую за ночь шею. Тадеуш, его сосед по комнате, носился подстреленным селезнем, одновременно натягивая брюки, причесываясь и ухитряясь еще тормошить Альбина. - Что? Уже восемь?! – удалось, наконец, сфокусироваться на циферблате наручных часов и тут уже Альбин сам подскочил, словно получил такой же заряд дроби прямо в то место, где спина теряет свое благородное наименование - Опять будильник не завел? - На тебя понадеялся. - Я тоже. Понадеялся. Сам на себя, - внутренние часы Альбина, до сих пор поднимавшие его в половине шестого в любой день и время года, сегодня дали сбой, - А все эти чертовы уравнения, провались они пропадом, кому они пригодились в жизни. Теперь уже два кадета метались по комнате, лихорадочно собираясь на начавшуюся пять минут как воскресную службу, проходившую в маленькой церкви на территории Корпуса. Старшекурсников с пятнадцати лет расселяли из общих спален в комнаты на двоих. Крошечные, где едва помещались две узкие кровати, тумбочки и один стол на двоих. И одна ванная комната на четверых. Но все равно это было лучше, чем огромные дортуары на сорок - пятьдесят кроватей с общими умывальниками и душевыми. У Альбина Рала поначалу соседа не было. То есть был. Дня два. Пока Альбин его не покалечил. Слегка. Всего-то сломал руку. У Альбина и так была скверная репутация того еще психа и желающих его в соседи после не находилось. Пока на пороге его стерильно безликой комнаты не появился Тадеуш Крайнц с таким видом, будто он делает Альбину великое одолжение. Он в придачу был еще и койво, а этих чокнутых фокусников Альбин терпеть не мог. Потянулось тягостное сосуществование. Рал искал повод, чтобы выпереть соседа сначала в больничное крыло, а затем - вон из комнаты. Крайнц повода упорно не давал. Был малословен, неизменно корректен, без спроса руки к вещам Альбина не тянул. Даже предложил помочь с математикой. Рал, в душе испытывая удовлетворение, немедленно окрысился на незваного доброхота. Он был тяжелее и сильнее, Тадеуш - увертливее и ловчее. В больничное крыло, а затем в карцер загремели оба. Крайнц не съехал. Альбин на время смирился. Затем начал привыкать. Затем предложил взаимозачет. Крайнц помогает ему с математикой и литературой, а он ему - с физической подготовкой. За подтягивание друг дружки оба взялись с упорством ослов - мазохистов. Крайнц мучал соседа грудами дополнительных заданий, Рал же - ранними подъемами, дополнительными пробежками и спаррингами. Затем оказалось, что Тадеуш может быть полезен - он умел снимать боль. Ложь он, правда, тоже чувствовал. Но в целом, для койво оказался вполне терпим. Рал успокаивал себя, что Крайнц - просто ресурс, который он использует и от которого в любой момент может избавиться. Избавляться не хотелось. Пока что. Альбин привык и умел быть один, но оказалось, что поговорить с кем-нибудь время от времени бывает очень неплохо. А летом Тадеуш, узнав, что Рал ни разу не был на море, договорился с родителями и пригласил его на каникулы к своим деду и бабушке. Альбин провел целый месяц на побережье, познакомился с лучшими друзьями Тадеуша – Лерой и Юлькой. Это были яркие, жаркие, самые счастливые дни. И самые мучительные. До этого Рал не знал, что такое настоящий дом. А теперь понял, что у него его никогда не было. И теперь уже не будет. Ему до дрожи в руках хотелось избить всех троих. Крайнца - за то, что поманил краешком несбыточной радости и за то, что смотрит на дуреху с косичками влюбленными глазами, Лерку - за то, что не смотрит такими же глазами на единственного человека, которого он мог бы назвать другом, если бы захотел. И Юльку – Юлиуша. Просто за то, что у него есть то, чего у Альбина не было никогда. Просто, чтоб знал, что жизнь - очень паршивая штука. Агрессию он выплескивал, вместо долгих прогулок с новыми знакомыми, выдергивая сорняки на огороде родственников Тадеуша. Сдержанный, вежливый мальчик, охотно вызывающийся помочь пожилым людям и почему-то избегающий смотреть им в глаза… - Быстро! Быстро! – опоздавшие вылетели на крыльцо жилого корпуса, и едва не зажмурились от неожиданности. За ночь выпал снег. Редкость в Ново-Энске на западе Метрополии, где снег выпадал не каждый год. Да не то, что едва припорошил жухлую траву, а навалил настоящие сугробы, искрящиеся в утреннем ярком солнце. Небо было голубое-голубое, снег переливался и сверкал, синели расчищенные садовниками дорожки. - Погоди, - Крайнц, скатившийся с крыльца первым, перехватил соседа за рукав темно-серого форменного мундира с высоким воротом, - Алька, мы ведь все равно получим за опоздание. Так стоит ли бежать? Альбин недоуменно приподнял брови. Правила предписывали кадетам как минимум раз в неделю посещать церковь, присутствовать на службе и проповеди. Не самое плохое правило. Воспитанный в церковном приюте, Рал давно уже не то, чтобы разочаровался в вере, просто использовал это время, чтобы спокойно обдумать насущные дела. А если и уйдешь в мысли слишком глубоко - всегда можно оправдаться, что погрузился в молитвенное сосредоточение. - До конца службы еще час. Ты предлагаешь вернуться в комнату? Если войти через запасной вход, есть шанс, что нас не заметят. - Нет, кое-что получше, - Тадеуш слепил первый снежок и запустил им в приятеля. Альбин машинально уклонился, неуверенно улыбнулся и наклонился за пригоршней снега. Следующий час они развлекались, швыряясь снежками и ведя подсчет очков. Вернее, развлекался Крайнц. Рал воспринял игру как очередную тренировку на меткость. Счет был вничью, обшлага мундиров намокли, пальцы и носы заледенели - одеться потеплее прогульщики и не подумали. Колокольный звон, знаменующий окончание службы и проповеди, заставил их выбраться из сугроба и побежать к церкви в надежде, что все-таки удастся замешаться в строй выходящих из нее кадетов. Надежда оказалась напрасной. - Кадет Рал, кадет Крайнц, подойдите ко мне! Подростки переглянулись, постарались принять как можно более раскаивающийся вид и направились к воспитателю. Упырь, получивший кличку за привычку постоянно носить круглые, непроницаемо-темные очки, преподавал язык и мировую литературу. Предмет читал увлекательно – заслушаешься. Любимчиков не заводил, но любил задать эссе на какую-нибудь сложносочиненную тему. Отличившихся кадетов отмечал, выдавая почитать книги из своей личной библиотеки. Не запрещенные, конечно же. Просто не рекомендованные. В Корпусе действовала внутренняя цензура, но личная подпись Упыря на форзаце томика являлась индульгенцией в случае внезапной проверки. И Упырь вечно «забывал» напомнить вернуть книгу, вспоминая о ней не раньше, чем через месяц, так что прочесть успевали все желающие. - Здравствуйте, господин дежурный воспитатель. Корпус числился элитной военной школой, но хотя дисциплина здесь была строже, чем в некоторых других училищах, от лишней военщины в обращениях подчеркнуто избавлялись. Это ведь школа для одаренных детей, а не для будущих солдафонов. - Потрудитесь дать объяснения и назвать причины, по которой вы не присутствовали на воскресной службе и находитесь в неподобающем виде. - Моя вина, - Альбин не отводил взгляд, - Я проспал и не разбудил вовремя Крайнца. - И когда оказалось, что мы все равно опоздали, то не решились нарушать ход службы своим появлением, - вступил Тадеуш. Упырь коротко кивнул. Эти двое за прошедший год сошлись. И обоим пошло на пользу. Альбин Рал, этот социальный эксперимент руководства Корпуса, которому самое место было в исправительной тюрьме для несовершеннолетних, сочетавший в себе несовместимые вспышки внезапной агрессии с беспрекословным подчинением правилам и уставу, перестал быть головной болью воспитателей и больничного крыла, а Тадеуш Крайнц изрядно подтянул физическую подготовку. Они и внешне были похожи. Почти одного роста, оба сероглазые и темноволосые, с высокими скулами и тонкими губами. Только Крайнц потоньше в кости и круглолиц, а у Рала вьющиеся волосы на солнце отливают рыжим. - Вытяните руки. Десять ударов. Оба без промедления вытянули руки вперед ладонями вверх. Упырь коротко замахнулся учительским стеком. Первый кусачий удар попал Альбину по кончикам пальцев, второй - по мякоти ладони. Лицо подростка не изменилось, он все так же смотрел прямо перед собой, стиснув зубы. Хотелось сжать кулаки, но нельзя. Стек жалит почти так же больно, как и крапива, но эта боль привычна, а у Упыря покалечена рука и он не может ударить по-настоящему сильно. Третий шлепок, четвертый… десятый. Альбин незаметно переводит дыхание. - Благодарю за урок, господин дежурный воспитатель. Тадеушу тяжелее. Он чувствует и свою, и чужую боль. И Альбин глядит на него со слабым, но ясным чувством снисходительного превосходства. Койво. Пальцы дрожат, и губы кусает, когда стек звучно щелкает по самой серединке ладоней. У Альбина самого горят покрасневшие руки, он украдкой прижимает их к мокрым, ледяным обшлагам мундира. Крайнц не замечает жадно впивающегося в его лицо взгляда приятеля. Он слишком занят тем, чтобы заставить себя не сжимать пальцы. - Благодарю за урок, господин дежурный воспитатель. Наказание закончено. - И марш на кухню. Отработка до обеда. Без увольнения. - Слушаемся, господин дежурный воспитатель. Легкое снежное настроение как ветром сдуло. Стек - чепуха, почешется и перестанет. Лишиться увольнения по-настоящему обидно. Сейчас бы Упырь на общем построении в очередной раз многословно предостерег бы старшие курсы от неподобающего поведения в городе, пригрозив всеми возможными карами. И можно было бы переодеваться в парадно-выходную форму. Такая же темно-серая, но с шитьем. Берет из бархата цвета ультрамарин - цвета ночного неба с эмблемой Корпуса - две руки, сложенные ладонями наружу - символ бесконечности, и такого же оттенка курточка-ментик, отороченная мехом, с серебряными галунами и шевронами. Особый шик - носить ее на плече, подражая гусарам из исторических фильмов. Девчонки приходят в восторг. Кадеты Корпуса - мальчики воспитанные, глупостей не болтают, рук не распускают. Ну, почти не распускают. У Альбина, к примеру, лучше получается действовать руками, чем языком. Но тут надо правильно выбрать, с кем себе чего позволить. Потому что… тяжело целоваться, когда кусаться хочется. - Вот, давай холодное, - Альбин загребает пригоршню снега, заставляет Тадеуша разжать кулаки и приложить снег, - Снимешь боль, а? - Да… да, извини, я не подумал, - Крайнц виновато улыбается, накрывает его руки своими. Мгновение - и болезненный жар сменяется приятным теплом. У самого себя он боль снимать не умеет. Приходится обходиться снегом, пока они бредут по направлению к кухне. - По воскресеньям на обед картофельная запеканка с мясом и почками, - печально вспоминает вдруг Альбин. - А что плохого? Кухарка ее вкусно готовит. - А картошку на нее чистить придется нам. Будь прокляты наказания в виде работ по Корпусу. Терпеть не могу чистить картошку. Женское занятие. Женское занятие это - два мешка картофеля, два сточенных до размера в указательный палец кухонных ножа и здоровенный чан с водой. В кухне жарко. Кадеты снимают мундиры, закатывают рукава рубашек, расстегивают воротники. У Крайнца после снеговых компрессов в тепле распухают и плохо сгибаются пальцы, так что Ралу приходится стараться за двоих. Очищенные картофелины одна за одной шлепаются в чан как пловцы в бассейн. А мальчишки, пользуясь шумом и суетой, и тем, что на них не обращают внимания, вполголоса треплются обо всем и ни о чем сразу. - На каникулы в этот раз уезжаешь домой? Крайнц отрицательно качает головой. - Отец сообщил, что он с матерью и сыном уезжают на юг, к побережью. Матери надо восстановить здоровье, а оставить малыша с няней она не хочет. Рал с сочувственным видом вздыхает, пожимает плечами, но в душе ликует. Он - подкидыш и ему некуда возвращаться. Так что он проводит и зимние, и летние каникулы в практически пустом Корпусе. Впрочем, он никогда не остается в одиночестве. Каждый раз находится несколько кадетов, которым приходится из-за учебы или по семейным обстоятельствам остаться. Крайнц родом из хорошей семьи, но его отец предпочел забыть, что у него есть сын с особыми способностями. А с тех пор, как у Тадеуша родился младший брат – он всегда проводил рождественские каникулы в Корпусе, а летом сразу же уезжал к деду с бабушкой. Общение с родителями сводилось к редким письмам. - На самом деле тут не так уж плохо. Увольнения по первой же просьбе, лишь бы не мозолили глаза и ночевать возвращались вовремя. А в городе есть, где развлечься. - Знаю я твои развлечения, - Тадеуш фыркает, - Несовместимые с честью воспитанника одного из лучших учебных заведений страны, - цитирует он один из излюбленных воспитательных пассажей директора. - Отлично они с ней совместимы. Отработка полученных на занятиях навыков в приближенной к реальности обстановке. - То есть у тебя это так называется? Когда ты возвращаешься с разбитой рожей? - Издержки, - отмахивается Альбин, кидая в чан очередную картофелину, - Заодно узнаешь, на что готова женщина за изысканный комплимент и вежливое обращение, если до того ее в лучшем случае за задницу щипали. Пора бы уже, - он оценивающе щурится и довольно улыбается, когда Крайнц заливается краской, - Свожу тебя в пару подходящих местечек. - Ты о чем-нибудь кроме своих баб можешь думать? - Могу. Только зачем? С ними почти так же хорошо, как и избить кого-нибудь, но куда меньше проблем. И намного приятнее. О, разумеется, как только воспитанникам Корпуса исполняется пятнадцать, вместе с комнатами на двоих, правом на увольнения и выплачиваемым денежным содержанием, их по одному приглашают воспитатели, чтобы поговорить о… новых потребностях, ощущениях и изменениях, происходящих с их телами. В случае с Ралом беседа несколько запоздала. Он вежливо выслушал все, что ему сказали, изобразил умеренно шокированное выражение лица, поблагодарил и промолчал о том, что уже довольно давно прекрасно знает о потребностях мужского организма, о том, что порой приходится делать, чтобы сбросить накопившееся напряжение, и не брезгует любыми доступными способами кроме откровенного насилия. О последнем он… догадывался, но отлично понимал, где находится черта, переступать которую для него опасно. Пока что опасно. - И было б намного проще, если бы можно было найти себе кого-нибудь прямо здесь, в Корпусе. - Оглянись и выбирай, - насмешливо предлагает Крайнц, - Какая тебе разница, как женщины выглядят, если тебе нужен только «приемник» эмоций, чтоб расслабиться. Рал косится туда, где в клубах вкусно пахнущего пара суетятся кухарки и брезгливо морщит нос. Снобизмом он может помериться с любым из отпрысков благородных семейств. Женщин в Корпусе на самом деле было не так уж и мало, просто в основном они находились на кухне и в прачечной. И выглядели так, что даже истосковавшимся по женскому обществу подросткам не казались не то, что красивыми, а даже и привлекательными. Может, в этом был тонкий расчет, чтобы не вводить кадетов в соблазн. - Небольшой-то выбор. Предлагаешь подкатить к леди-недотыке? - Как по мне, так лучше ни с кем и никогда, чем с этой примороженной сукой. Сойдись с ней - отморозишь себе самое ценное, - грубое ругательство от всегда вежливого Крайнца царапает сознание. Но у койво есть свои причины ненавидеть леди Терн, которую как раз Рал и прозвал леди-недотыкой, намекая на причину ее стервозного характера и вспышек гнева. Преподавательниц в Корпусе было всего двое. Леди Нелиган преподавала этикет. И вышла из того возраста, когда могла вызывать пылкие чувства не меньше века назад. Ну, пусть полувека. Престарелая дама передвигалась с помощью трости, но горделивой осанкой могла поспорить с любым из здешних офицеров, одевалась так, словно сошла со страниц журналов прошлого века, но с задачей внушить толпе подростков правила хорошего тона справлялась на отлично. Даже спустя двадцать лет Альбин Рал будет манерно отгибать мизинец, держа бутылку пива, не говоря уж о чайной чашечке, ни в коем случае не станет брякать ложечкой о блюдце и не ошибется, подбирая сочетания галстука, жилета и рубашки. Хотя так и не поймет, почему, к примеру, красные носки вместе с красным галстуком в отдельных случаях допустимы, хоть и граничат с эпатажем, а белые носки в таком же случае - просто безвкусица и дурной тон. Понять это было все равно невозможно, оставалось только запомнить. Аудитория для занятий леди Нелиган походила не на учебный кабинет, а на великосветскую гостиную, иногда превращавшуюся в бальный зал. Поговаривали, что лет двадцать назад мадам Нелиган преподавала еще и бальные танцы, но возраст взял свое. Порой она тыкала своей тростью в спину сутулящегося кадета, еще реже брала в руки стек, зато одной, преисполненной великосветского ехидства фразой могла поставить на место самого буйного ученика. Леди Терн же приходилась родственницей директору, недавно развелась, преподавала ту самую ненавидимую Альбином тригонометрию и в придачу читала курс прикладной топологии. Одним словом, была типичным «синим чулком». Предмет свой знала, но любила придираться по мелочам, требовала абсолютной тишины на занятиях, напрочь отрицала наличие у кадетов права на свое мнение и вместо обычных пологих шлепков наносила стеком вертикальные режущие удары. После ее уроков редко кто выходил из класса без свежих вспухших полос на ладонях. Этого уже было достаточно, чтоб ее боялись и терпеть не могли, но возненавидели после того, что она сделала с Кроликом. Кролик не был койво, но был гением. И наследником такого древнего и знаменитого рода, что имен на всех его членов не хватило, так что Кролик на самом деле именовался Александр Пелем. Седьмой. Или восьмой. Или шестой. Периодически он путался сам и начинал загибать пальцы, шевеля губами и припоминая всех своих предков с одинаковыми именами. Альбин утверждал, что седьмой, а ему в таких вопросах следовало верить - он отлично запоминал имена и даты. Но поскольку Александр Пелем Седьмой был лопоухим задохликом с чуть косящими, вечно слезящимися глазами, его прозвали Кроликом с самого начала и вовсе бы забыли об имени, не отзывайся он на него на каждой перекличке. Кролик превосходил любого из кадетов в точных науках, изучил все труды по нетрадиционной математике, какие можно было раздобыть в библиотеке Корпуса, с ним приезжали беседовать какие-то крупные университетские шишки, которых привозил куратор и даже его папенька-генерал и два деда-адмирала смирились с тем, что офицера из наследника не выйдет, зато Кролик прославит их род в научных кругах. Альбину все эти высокие материи были вдоль штанин, но задохлик, легко жонглирующий какими-то невообразимыми терминами и многоэтажными формулами, и умеющий за одно занятие решить в уме задачи контрольных работ для всей группы, вызывал некоторое уважение, так что Рал его не трогал. Крайнц же с ним дружил. А на виртуальные многомерные топологические структуры, созданные Кроликом в рамках научного проекта, приходили полюбоваться все преподаватели. Немудрено, что Кролик чуток загордился и на уроке прикладной топологии посмел спорить с леди Терн. Более того, указал ей на какую-то крохотную неточность в ее расчетах, которую никто, кроме него и не заметил бы. Леди Терн пришла в бешенство. Ей показалось недостаточным отстегать Кролика по рукам. Она приказала ему выйти к кафедре, спустить брюки и крепко обхватить руками щиколотки. Ослушаться преподавателя, возмутиться вслух несправедливостью наказания было немыслимо. Тридцать кадетов сидели молча, боясь дышать слишком громко, и смотрели только на свои благонравно сложенные на столах руки. Это единственное, чем они могли помочь отчаянно рыдающему Кролику – не смотреть на него. Свист рассекаемого воздуха и размеренные сочные шлепки, захлебывающийся визг и всхлипы. Шум упавшего тела - Кролик потерял сознание после дюжины ударов. И позорное сырое пятно на его форменных брюках. Из больничного крыла Кролик уже не вернулся. Его забрали домой. Ходили слухи, что он пытался повеситься, но его вытащили из петли. Шума не было, наверно, высокопоставленной родне скормили правдоподобную историю. В конце концов, не одно поколение аристократов Метрополии воспитывали с помощью розги. - А я готов рискнуть. Леди-недотыку следовало бы хорошенько проучить. Готов спорить, что я запросто уложу ее в койку. Какое самое страшное преступление в обществе, достойными членами которого мы готовимся стать? – манерно воркует Альбин, подражая выговору леди Нелиган. - Если тебя застукали, - пожимает плечами Тадеуш. - О, что у вас за лексикон, кадет Крайнц. Верно. Так что если я потом распущу слух, что леди-недотыка не такая недотрога, какой хочет выглядеть и соблазняет учеников… - он строит самые невинные глазки, на какие способен, - Сколько раз леди Нелиган предостерегала, что слухов бывает достаточно, чтобы погубить репутацию женщины. - Так узнают же, кто именно разболтал о своих любовных победах. Тебе тоже не поздоровится. - Тогда надо, чтобы я проболтался не сам. Чтобы заставили, - Альбин щурится. - Нет-нет-нет! – Крайнц отчаянно мотает головой, - Я не могу. Ты знаешь, что не могу. - Можешь, - прищур Рала становится жестким, - Придется. О том, что мы… ладим, воспитателям известно. Так что вопрос времени, когда нас поставят в пару на методике допроса. Долг - превыше всего. Разве не так? Он наклоняется, выбирая из почти опустевшего мешка следующую картофелину. И говорит успокаивающе. - Так уж и быть, я поддамся. Слегка. Соблазн отомстить слишком велик. Крайнцу страшно подставить товарища, но он успокаивает себя тем, что Рал всегда переносит пытки бесстрастно, даже когда проговаривается. И Рал прав - долг превыше дружбы. Им снова и снова вкладывают в головы эту истину. Он соглашается подыграть. С пару месяцев ничего не происходит, если не считать того, что Алька вдруг проявляет неслыханный интерес к тригонометрии, напрашивается на консультации к леди Терн и привлекает к себе ее внимание, из-за чего руки у него опухают и чешутся куда чаще, чем раньше. А в конце зимы, после ужина Рал куда-то исчезает и появляется в комнате только перед отбоем - довольный, как обожравшийся сметаной кот. Довольство свое он всеми силами скрывает, но глаза удовлетворенно и сыто сияют. - Ну? – отвлекается от очередной книги Крайнц, - Что случилось, тебя аж распирает? - Двадцать ударов, - Альбин демонстрирует распухшие, сплошь покрытые багровыми рубцами ладони. - Ох… Я же говорил, что не стоит связываться с этой сукой. Я помогу… - Тадеуш вскакивает, протягивает руки, готовый помочь товарищу. Рал хмыкает, расстегивает ворот мундира и показывает на шее темные пятна. - И еще вот. Крайнц недоумевающе сводит брови. - Это она тебя чем? - Это называется - засос. И вот еще. Знаешь, что это? Из-под мундира он вытаскивает белый кружевной лоскуток и торжествующе машет им. - Ее трусики. И я верну их ей через два дня, в следующую встречу. Тадеушу становится жарко, он отчаянно краснеет и сердито тычет в плечо приятелю кулаком. От Альки - Альбина пахнет цветочными духами и еще чем-то острым, тяжелым, звериным. Рал с завидной частотой теперь задерживается на «консультациях» допоздна. На уроках он ненавидит преподавательницу, но потом, во время их «дополнительных занятий» ему с ней хорошо. Ей нравится то же, что и ему. С ней громко, резко и быстро. В нее отлично «сливать» эмоции и весь скопившийся избыток агрессии. Он кусает ее до крови и душит, она - полосует ему спину ногтями. Никаких нежностей, никаких лишних сантиментов. Она старше его в два раза и им не о чем говорить. Да Альбину и не нужны разговоры, когда он отваливается от леди Терн словно сытый, всласть насосавшийся крови клещ. Он всегда поднимается первым, быстро и деловито приводит себя в порядок и уходит. Идиллия продолжается еще пару месяцев, затем Альбину начинает приедаться «старуха», тем более, что леди Терн начинает устраивать непонятные сцены ревности, хотя лично Рал ей ничего не обещал и обещать не мог. Игру следует заканчивать и как раз кстати на следующем занятии по методам ведения допросов он оказывается в роли жертвы, а Крайнц - в роли дознавателя. Альбина Рала недолюбливают, к тому же в роли палача он неизменно впадает в раж, так что обычно достается ему здорово. Пристегнутый к подлокотникам жесткого металлического кресла, раздетый до пояса, он криво усмехается, глядя, как Крайнц, нервно кусая губы и хмуря брови, перебирает разложенные на столе приспособления. Выглядят они пугающе, но на самом деле на уроке уйма ограничений и калечить жертву всерьез запрещено, так что ничего опаснее синяков и порезов Ралу не грозит. И он об этом отлично знает. Как и о том, что слить информацию он должен достоверно. И ему придется разозлить Тадеуша. Проще простого. Тот вспыхивает как спичка. Всего через полчаса Рал весь залит кровью. Он сидит, бессильно опустив голову и тяжело, с трудом дышит через рот, процеживая сквозь зубы стоны боли. - Как зовут твою новую подружку? Ты с ней уже переспал? – повторяет Крайнц, прочерчивая кончиком скальпеля очередную красную линию на груди Альбина. - Ммм… - это звучит разочарованно, даже обиженно, - Не-а, - Алька поднимает голову и болезненный стон превращается в смешок, - Это все, что ты можешь? Так я не заговорю. В это мгновение Тадеуш его ненавидит. За этот снисходительный тон, за кривую ухмылку, за упертость, за кровь, сочащуюся из разбитого носа и тонких порезов на груди. За то, что в висках разворачивается колючий еж головной боли. А ведь обещал, что подыграет. - Заговоришь! - кричит Крайнц и прижимает пальцы ко лбу приятеля. Однокурсника. Друга. Он чувствует его боль. Она течет по рукам ледяным холодом, сливается с колючими искрами головной боли и вместо того, чтобы втянуть ее в себя, как он делает это всегда - Крайнц толкает эту тугую, холодную волну обратно в Альку. Это длится одно мгновение, пока Тадеуш осознает – что именно он наделал. Тонкий, захлебывающийся, так непохожий на голос Альки крик. - Леди Терн! У меня связь с леди Терн! В подсобке позади аудитории! Чертов ублюдок! Урод! Койво! – сейчас это слово звучит самым грязной бранью, - Добился своего! Подавись! - Я не хотел! Не хотел! Это случайно! – Крайнц прижимает руки к груди, - Алька, прости! Я не хотел! - Урок окончен. Дежурного воспитателя в аудиторию! Медиков! Рала и Крайнца – обоих в больничное крыло, - преподаватель отстегивает бьющегося в истерике Рала. Тот вскакивает, отпихивая учителя, бросается на Крайнца и сбивает его с ног. Пикантное представление сворачивает совершенно не туда. Их разнимают, растаскивают другие кадеты. В аудитории становится тесно. Через час директор собирает экстренное собрание воспитателей и преподавателей, связывается с куратором Корпуса из Особого отдела. Альбин Рал уже в карцере. Тадеуш Крайнц - в больничном крыле, спит, накачанный успокоительным. Леди Терн уволена, ей не позволили даже собрать вещи. Высечь провинившегося кадета, пусть и особенно позорным способом - это всего лишь часть процесса обучения. Но непристойная связь с шестнадцатилетним мальчишкой, в стенах учебного заведения, славящегося строгостью нравов – недопустимо. Скандально. Преступно. Кадета Рала так же стоит отчислить с позором и отправить на ту помойку, где ему и место. Прибывает куратор Корпуса - подполковник Корвин. Соглашается, что из некоторых мальчишек вытравить преступные наклонности просто невозможно. Напоминает, что кадет Рал при всей своей агрессивности всегда отличался готовностью выполнять приказы и никогда не оспаривал их. Намекает, что юноша, возможно, не посмел противиться недвусмысленному пожеланию преподавательницы. Ибо леди Терн была весьма одиозной личностью. И идет в карцер - поговорить с провинившимся кадетом. Крыло подвала поделено на маленькие клетушки-камеры. В дверях прорезаны зарешеченные окошки. Промозгло, сыро и зябко. Надзиратель гремит ключами, отпирая дверь. В крошечной камере нельзя даже вытянуться во весь рост. Яркий свет в ней не выключается и на ночь. Босой, раздетый до белья юноша сидит, скорчившись, на полу, уткнувшись лицом в колени. Услышав скрежет открывающейся двери, он вскакивает и напряженно всматривается в лицо куратора. Тут же опускает глаза. - Простите, господин подполковник. Я подвел вас. - Ты сделал все, что было нужно, - негромко говорит Корвин, - Доказал, что умеешь самостоятельно находить решение поставленной задачи. Да еще в условиях очень ограниченного ресурса. Леди Терн давно следовало убрать. - Я готов служить вам и дальше, господин подполковник, - взгляд Рала блуждает по стенам карцера, он никогда не смотрит на собеседника, если волнуется или лжет, - Разрешите спросить? Что теперь со мной будет? - Директор хочет отчислить тебя. Ты серьезно нарушил правила и устав Корпуса. Тебе придется усвоить этот урок. Не всегда, далеко не всегда, ты будешь вознагражден за выполненное задание так, как тебе хотелось бы. Я могу повлиять на решение директора. Ты можешь выбрать. Публичная порка или отчисление. Альбин вздрагивает. Поднимает взгляд и выпрямляется, вздергивая подбородок. - Мне все равно. Я хочу остаться в Корпусе. - Очень хорошо, - Корвин разворачивается, чтобы уйти. - Господин подполковник? У меня есть просьба, - это звучит тихо и вежливо, но твердо. - Я слушаю, - Корвин улыбается. - Кадет Крайнц. Тадеуш Крайнц. У него была вспышка, - Рал не знаком со специальными терминами, а «вспышкой» койво называли внезапное проявление способностей, после которого проявившиеся обычно бесследно исчезали, - Его должны увезти. Перевести в другую школу, - так им всегда говорили, - Позвольте ему остаться и доучиться до конца курса. Пожалуйста. Он совсем слабый койво. - Крайнц - твой друг? - Нет. Он был частью плана. Должен был пытать меня, чтобы я проговорился… про леди Терн. С ним… удобно, - взгляд Альбина снова зарыскал по углам камеры. - Ты согласен, что твоя просьба станет твоим вознаграждением за выполненное задание? Рал задумывается всего на мгновение. - Да, господин подполковник. - Да будет так. Через двое суток Альбина Рала выводят из карцера на плац перед Корпусом. Весна только-только по-настоящему вступила в свои права, солнце едва припекает, но на улице все равно теплее, чем в карцере. На плацу выстроены все кадеты. Освободили от необходимости присутствовать при порке только самых младших. Рал не сомневается, что большинство зрителей сейчас злорадствует втихомолку. Первый задира Корпуса получит по заслугам. Что ж, наказание он примет как положено. Его не отчислят - и это главное. При виде эшафота из двух ступеней, на которые придется встать на колени и перегнуться через верхнюю ступень, Альбин судорожно сглатывает. В горле у него холодеет. Он не боится боли. Труднее выдержать публичное унижение. Казалось бы, ему сотни раз приходилось раздеваться на людях. Общие спальни, общие душевые, медицинские осмотры. Но в этот раз нагота воспринимается болезненнее, унизительнее, обжигает уши и щеки горячей краской, пока он возится с форменными брюками и спускает их вместе с трусами. Надзиратель надавливает ему на плечо, принуждает опуститься на колени, задирает рубашку, оголяя почти полностью. Рал почти не слышит, как директор зачитывает приказ о том, что кадет Рал будет наказан тремя десятками ударов тростью по голому телу. Не слышит рассуждений капеллана Корпуса о том, что своим поведением вынудил применить к нему позорное наказание, которому уже лет десять не подвергался ни один кадет и о том, что совершенно зря был позабыт принцип «пожалеешь розгу - испортишь ребенка». Не слышит лицемерной молитвы о даровании прощения заблудшей овечке, погрязшей в грехе гордыни и похоти. В ушах толчками шумит кровь, и ярость застилает глаза красной пеленой. Ему придется смириться. Он должен подчиняться правилам. Он не издает во время порки ни единого стона или крика. Хотя директор стегает его с такой силой, что трость рассекает кожу, и рубцы протекают каплями крови. Но куда хуже, когда ему велят встать и привести себя в порядок. Он-то полагал, что разучился стыдиться. Рал, пошатываясь, неловко поднимается на затекшие ноги, стараясь не потерять равновесия, медленно натягивает на пылающий огнем зад трусы и брюки. И все, все вокруг видят его высеченным в кровь, голым и униженным. Но и теперь его не оставляют в покое. Урок считается усвоенным только тогда, когда разрушены последние остатки гордости наказанного. - Ведь разве не может видеть Господь сквозь одежду, что смущаетесь его? Разве не стыдились Его, когда нарушали заповеди? Отчего же вам стыдно теперь, кадет Рал? Альбин резко вскидывает голову, и капеллан осекается, столько в этом взгляде холодной, кипящей ярости и ненависти. Слабым его никто не увидит. Слабых - добивают. Рал высоко вздергивает подбородок, обводит взглядом строй кадетов, прямоугольником очерчивающий импровизированное "лобное место". И видит. Точнее - не видит. Три сотни кадетов упорно глядят себе под ноги. На него не смотрит ни один. Его уводят с плаца к больничному крылу и он заставляет себя идти ровно и смотреть строго вперед. До тех пор, пока за ним не захлопывается дверь флигеля, где располагается лазарет. А потом Альбин Рал первый раз в жизни позволяет себе потерять сознание. В себя он приходит на кровати в палате больничного крыла. На животе и с ледяными компрессами на ягодицах. Рядом на табурете мается Крайнц. - Ага, - удовлетворенно замечает Альбин, - Я так и знал, что никуда тебя не отправят. Слабоват ты для спецшколы. - Алька, прости меня, - Тадеуш подозрительно шмыгает носом, - Я сам не понял, как это случилось. Я не хотел. То есть, я хотел, но не так… Чтобы не так все получилось. - Но ведь получилось же, - равнодушно отзывается Альбин, - Именно так, как было нужно. Все остальное, включая мою задницу и твой красный нос – сопутствующий ущерб. А я в порядке, - взгляд Альбина непроницаем, в нем сквозит полное спокойствие, - Я виноват и получил заслуженное наказание. Так гласят правила. Но через два года я уже не обязан буду подчиняться правилам Корпуса. Рубцы заживут, стыд забудется за ненадобностью, а шрам на памяти останется навсегда, будет всегда внутри, напоминая, что ни одно непослушание не проходит бесследно. Совпадение или нет, но Альбин Рал станет последним кадетом Корпуса, которого подвергли порке. Новый директор Корпуса значительно смягчит систему дисциплинарных взысканий и отменит телесные наказания. Десять лет спустя бывшего директора Корпуса найдут однажды ночью в парке его собственного особняка в столице Метрополии - избитым и задушенным. Вскрытие выяснит, что он был еще жив, когда неизвестный преступник отрубал ему пальцы на руках. Единственной уликой будет валяющаяся рядом сломанная бамбуковая трость. Не найдется ни свидетелей, ни отпечатков пальцев, никаких следов. Той же ночью на окраине столицы будет убит священник церкви Всех Святых, в прошлом - капеллан Корпуса. У него будут выколоты глаза и вырезан язык. А утром лейтенант спецвойск Альбин Рал покинет столицу, где находился в очередном отпуске и вернется в расположение отряда «Центр». А еще через два года он получит новую жизнь и новую работу. И встретится со своим бывшим сокурсником и другом. К тому времени Крысолов - Крайнц уже будет одним из, а фактически - создателем машины Корвина-Крайнца и станет новым куратором Корпуса от Особого отдела. У Альбина Рала же будет мотоцикл, репутация законченного психопата и бомба замедленного действия в голове. Впрочем, о бомбе он узнает намного позже, когда отправится на поиски новой цели - своего бывшего товарища. Такого же, как он. Выжившего.