What you got in store for me? Keep those, eyes closed, next to me I don’t want another, day to break Take our, steal our, night away Warm shadow Mmm. Won’t you cast yourself on me?
Мир вокруг стремительно краснеет, окружение растворяется в кислотной плёнке, вместе с тем и он теряется в бесформенных пятнах. Тупая боль в области живота. Боль, которую защитный костюм удержать уже не в силах. В прочем, броня приняла основной удар на себя, но это не спасло человека в ней. — Обнаружены: тяжёлые ранения. Пациент-т при смерти… — механический голос H.E.V сигнализирует об отказе систем. Он хрипит и обрывается, не успевая заключить о том, что Гордон — мёртв. Умер прежде, чем навзничь рухнуть на землю. — Гордон… Гордон! — бесполезно. Он слышит, как через воду, но не в силах понять, кто истошно зовёт его. Вне всякой возможности ответить при всём желании. Гордон не ощущает ни конечностей, не видит ничего, кроме густого красного, почти чёрного оттенка. К голове прилила кровь. От внутреннего давления она сочится из глаз, носа, рта и даже ушей — она удушает. Он не чувствует тела, исключительно нарастающую импульсами боль. Всё стремительно угасло, а вместе с этим и сам Гордон. Всё закончилось, верно? Теперь он сгинет во тьме, как и все покойные друзья и товарищи? Наконец Гордон Фримен станет по настоящему свободным…!***
За едва дышащим телом Гордона наблюдают двое, а то и трое старых знакомых. Его не оставляют в покое и в этот раз, когда он без сознания. Гордон прямо-таки окружён вниманием. Всегда был, вплоть до неуместных моментов. Но, пожалуй, сейчас — как никогда исключение. Присмотр за ним… Его телом, жизненно необходим. С недавних пор, он не приходит в сознание, но по какой-то странной причине слышит своё окружение, может размышлять. Более того: готов в точности до мелочей описать, что и с какой интенсивностью у него болит. К примеру, трудно дышать, чертовски холодно — его знобит. А тело: виски, голову, переносицу, горло, грудь и так далее — всё намертво сдавливает какая-то невидимая сила. Пальцы рук то ужимаются до микроскопических размеров, то снова увеличиваются до неестественно огромных, а кончики их болезненно покалывают. Живот и лёгкие печёт и треплет от малейшего его нервного вдоха и выдоха. Это невыносимо! Казалось бы, Гордон Фримен, и в защитном костюме, такая легенда! Миссия возмездия, погибель Альянса, надежда всего человечества и уйма подобного — в данный момент боится за свою жизнь. Да вот только он вовсе не бессмертный! В материальном плане, не в духовном. Но это не отменяет того факта, что он в один прекрасный день не получит травму, которая, не смотря на наличие защитного костюма на нём, может оказаться несовместимой с жизнью. М-да… Снаряд вышиб из него всё: от внутренних органов, до сознания. Гордон не успел и смириться со своей кончиной, как его тело погибло. Удар пришёлся в область живота, зацепил лёгкие. Настолько мощный, что к чертям разворотил, раздробил в мелкое крошево, уничтожил, разрушил его, как назло, самую тонкую часть брони. Бывший учёный хватается за собственную жизнь, которая ускользает прочь, сквозь пальцы. Омерзительно быть таким беспомощным. Обидно. Как он был наивен в суждениях о том, что утратил возможность проявлять эмоции, ведь сейчас, Гордон по полной испытывает весь их спектр. Такое разнообразие, и не ясно, что делать со всеми ними, с обидой, гневом, ужасом от скорой смерти, растерянностью, тоской, осадком, что кошкой скребётся в груди. Он просыпался до этого, но наряду с тем, все предыдущие попытки были похожи на судорожные дёргания лапками таракана. Кто-то целенаправленно удерживает его разум здесь. Фримен абсолютно точно не собирается благодарить за это. За боль, которую проживает, подчёркнуто вынужден переживать. Мнится, за все те полученные ранения. Давление-недавние, не важно. Вероятно, сейчас он ощущает боль, накопленную с самой Черной Мезы, которую подавлял морфин. В мыслях не было того, что отдых, о котором он грезил денно и нощно, достанется такой ценой. Вернее, встанет боком. Паршиво. Впрочем, для человека, который не защищён от суровых условий нынешних реалий — без сотни килограммов брони на себе он давно бы погиб в самом начале — со времён инцидента, про который упомянуть — язык не повернётся. Гордон обошелся всего-то сотрясением мозга, сломанными рёбрами, которые кто-нибудь да склеит как подобает, выпотрошенными органами, ну и возможным летальным исходом. Да ладно! Отправится! Он же Гордон мать-его-Фримен! Бывало и хуже… НЕ БЫВАЛО! Гордон нестабилен, точно изотоп, и за минувшие сутки его состояние не может прийти к некоему равновесию. Он безусловно встанет на ноги, раз он уже здесь. Несомненно поднимется, но беда в том, что больше никогда не будет полноценным. Но был ли? В конечном итоге, минуя КР, Мезу, сон и сити-17 — об этом ли нужно беспокоиться?***
Он снова здесь, он вернулся, но как и прежде он неподвижен. Тут так холодно. Должно быть, холод съедает его изнутри. Кровь течёт куда-то сквозь, но что важнее всего, стало хуже. Он томно и тяжело дышит, кое-как с трудом втягивает воздух. И наверное правильнее сказать — Гордону затруднительно дышать. Это пугает. Ему известно, что рядом с ним, у кровати, находятся Илай, Барни и ещё кто-то. А компанию им составляет Тот, чья тень перемещается, следует за ним и молчаливо наблюдает во мраке. Тот, кто изредка показывается на свет. Учёный безошибочно ощущает его рядом и вдали от себя. Всегда. Ему вовсе не нужно его видеть, чтобы знать. Но с некоторого времени незнакомец совсем редко навещал Гордона. — Без Гордона никуда, — выдохнул Барни. Его прибытия Гордон, к сожалению, так и не дождался. Фримен осторожно стал вслушиваться в каждую букву слов, поскольку ожидался диалог. Как будто прошло совсем-ничего, с момента, как Гордон отключился. Как давно он здесь? — Спешка теперь ни к черту. Дадим ему хорошо отдохнуть, прежде, чем он снова отправится в путь. В конце концов это — Гордон. Он никогда не сидит на месте, — в самом деле. Они ведь не знают, что он слышит их, и кроме того, мысленно поддерживает. Голоса как через ватную прослойку, потому, что основной источник внимания тянет на себя боль. — Согласен. Но всё же… А-ай! — Я понимаю о чём ты, и сочувствую Гордону не меньше твоего. Но мы вынуждены ждать. Раньше он долго бы выздоравливал, но, к счастью, у нас есть необходимые препараты, чтобы в темпе восстановить его, — а сколько же прошло?! Учёный понимает, что ответа, скорее всего, не дождётся, но тем не менее нужно поторопиться. — Да, например морфин, — Барни как обычно иронизирует и не стесняется высказываний, но он прав. На первое время обезболивающее явно пригодится. — Я не об этом. Просто… Боюсь, что этот раз мог стать… То есть, ему всё сложнее справляться с каждым разом, — что-то ноюще защемило в груди, что-то, от чего у Гордона появилось непреодолимое желание взвыть — нет-нет. Уф… Гордон, конечно, отправится, он обязан. — Он подключен к капельницам с экстрактом, которые почти через каждые несколько часов наполняется, — сколько. Прошло. Времени?! Ответьте же! Это всё, что он жаждет знать… — Обезболивающее? — Гордон внутренне вздрогнул и напрягся, в надежде, что кто-то да обратит внимание. Но внешне это, конечно же, никак не отразилось. — Пока без надобности не нужно, — как не нужно?! Фримен всеми силами старается подать хотя бы минимальный признак, что послужил бы знаком о том, что он здесь! Он слышит их! И вроде бы да что-то получается, но этого категорически мало, ежели судить по продолжающемуся диалогу. И как бы он не старался, как бы из кожи вон не лез, как бы не стремился — всё без толку! Это лишь напрасная трата сил, которыми, в угоду состояния, Фримена обделили. Раздражает. — Где Вортигонты с их вортигонтовой магией? — он всё ещё не оставляет попыток донести до товарищей хоть что-нибудь. — Боюсь, они по каким-то причинам бессильны. Говорят, Гордон должен справиться самостоятельно. А ещё их что-то… — Гордон в миг утих. — «Что-то» это что? — Им кто-то мешает. И я догадываюсь, кто, — ясно раздался, очевидно, удар кулака о твёрдую поверхность. — Не понимаю… — знать, ему снится всё это. Но единственное, что продолжает быть реальным — боль. Агрессивная и уничтожающая его рассудок по крупицам. Она свидетельствует тому, что Гордон — жив. Или, чуть менее жив, а чуть более мёртв. — Удачи приятель. Ты справишься, это твой долг, — Барни в заключение невесомо похлопал старого друга по плечу, и удалился прочь вслед за Илаем, оставив Гордона в одиночестве. Они все оставили его. Разве он не этого хотел? Может и так, но не в такой же момент! Да тошнит его от этих долгов, обязанностей и мнимой работы, которую, возможно, выдумал его воспаленный после каскадного резонанса мозг. Быть может, он это всё придумал? Ну в самом деле! Таинственный человек, который перемещается в пространстве, прибывшее чёрт знает откуда, и поработившее всю их планету объединение. В последующем сон, возможная кома, имеет место быть. Да! Наверняка его просто зацепило взрывом, ударило током, сбило или перемололо что-то. Если бы не одно ма-а-аленькое и подчеркивающее пресловутое ''но'' — боль. Боль и больше ничего! Она выворачивает и перекручивает, разбирает и выжигает, уничтожает и разрывает его изнутри. До слёз, до крика агонии. И как он одновременно способен разбирать слова? Что-то подсказывает, что в любой другой раз Гордону было бы плевать. Так что, можно сделать вывод: разговоры он придумывает сам, элементарно чтобы самую малость не сойти с ума. Элементарно не свихнуться от всего этого хаоса, которым он совсем не повелевает. Он снова мечется из крайности в крайность, точно мотылек, разве нет? Пора бы остановиться, но как? От чего отталкиваться? Наверняка, сперва-наперво перестать задавать подобные вопросы самому себе. Иронично, потому что все вдруг куда-то исчезли, затихли. Как назло, когда Гордон больше всего нуждается в том, чтобы с ним беспрерывно говорили. И по возможности, как бы то ни было банально, держали за руку. Такой каприз, которому не суждено исполниться. А затем, всё по новой погрузилось во мрак. И так раз за разом. Он уже и сбился со счёта.***
Тишина. Она звучит громче, чем любые голоса. Пожирает всё вокруг, вместе с ним. Не слышно ни крови, что заторможено гуляет по венам и артериям, ни биения собственного сердца, не говоря о посторонних шумах — ничего нет. Но было ли? Совсем как когда его забрал тот человек, и Гордон окунулся в ту тьму. Как же так вышло, что теперь он в растерянности и чувствует всепоглощающее опустошение и одиночество? Силы почти покинули его тело, но он продолжает оставаться здесь, и возвращаться обратно раз за разом. Что же, ему остаётся только молиться, чтобы кто-то вошёл в комнату и прекратил мучения? Остаётся время от времени просыпаться, и бессмысленно размышлять, параллельно проживая боль…?***
Он не помнит, из какого орудия стреляли и кто. Вместо этого, как в тумане, он так и продолжает прокручивать лишь ту острую, ни с чем не сравнимую боль. Не уберёг даже защитный костюм, который изначально был создан для таких условий. Стоит ли говорить, что без него Гордона давным-давно бы расщепили на атомы, застрелили, и прочие-прочие прелести жизни. Чёрт, он повторяется… Вот перед глазами обрывки: какой-то учёный резко уклоняется от одного выстрела и попадает под другой. Тут и другой отрывок присоединяется, образуя единый пазл: развороченный и расплавленный металл, разорванные мягкие ткани, обожженная и, возможно, обугленная кожа, ошмётки мяса и белёсые голые кости. Гордон не успел не то, что вскрикнуть — ещё раз уклониться от летящего в него снаряда — ни времени, и манёвра, ни тебе даже пространства! А после — тьма. Густая, плотная и не осязаемая. Он забыл как дышать, и постепенно мизерными шажками забывает всё остальное. Как бы он ненароком не забыл сам себя. Но самое обидное: друзья подоспели поздно. Главное, что они заметили его почти бездыханного среди прочих трупов. То есть, они обнаружили его оболочку, В то время, как основной разум был уже задолго от того места. Некоторое время Гордон, без продыху, не позволяя себе оставить время на отдых искал Аликс. А до этого — обходился без сна около пары ночей. Что же, видно сказалось. Это было так недальновидно с его стороны. В конце концов сам виноват.***
Гордон вернулся в сознание невесть какого числа, неизвестно во сколько часов. Он отметил, что в комнате темно. Сейчас он каким-то непостижимыми усилиями пытается открыть глаза. Окно по правый бок от него наглухо заколочено досками, и ещё одно со стороны ног. Оно-то и свидетельствует о том, что, по скромным подсчетам Фримена, на данный момент глубокая ночь. Слева Гордон заметил криво повешенную капельницу с наполовину пустой знакомой зелёной жидкостью. К обеим рукам подсоединены прозрачные трубки, которые чуть подсвечиваются более тусклым зелёным свечением. В паре других же циркулирует то ли кровь, то ли что-то черноватого оттенка — пока не ясно. Помещение утоплено в тёмно-синем цвете. Физик всё так же не готов пошевелить ни одной конечностью, вплоть до кончиков пальцев. Они отказываются подчиняться своему владельцу. Время насторожиться. Это не говоря уже и о том, чтобы позвать кого-нибудь, дать понять, что он здесь, он очнулся. Но увы. Он по самую шею скрыт плотным одеялом, а так же, ему, должно быть, вкололи обезболивающее. Потому что физик не чувствует, чтобы у него что-то болело. Кроме тошноты и сухости во рту, да кругов перед глазами, больше ничего нет. До определённого момента. Тело, против его воли, как по команде пробило словно острыми мечами. Каждую клеточку казалось, кропотливо и нарочито медленно меняют местами с другой. Он превращается в бесформенную, безымянную массу, утратившую всякий человеческий облик. Он протягивает руку, и всё происходит мгновенно: её разрывает на какие-то лохмотья, пальцы неровно отделяются по фалангам, ошмётки плавают по воздуху и растекаются чёрными кляксами, растворяются почти сразу. От части тела, которую принято называть «рукой», осталась культя. Гордон выгнулся в спине, и Боже! Как же пожалел об этом: рана которую до этого ничего не беспокоило, дала о себе знать. Он готов был не то что взвыть — закричать что есть мощи. Кричать до тех пор, пока его легкие не сожмутся до минимального размера, пока тело не иссохнет от недостатка кислорода, до тех пор, пока не сорвёт голос, пока не станет откашливаться кровью. Гордон стиснул зубы. Во рту появился неприятный металлический привкус. Что-то хрустнуло. Он отдаленно, на подкорках сознания, догадался, что это могло быть. А через секунду он всё же отплевался кровью, вместе с парой зубов, до такой степени Фримен сжал челюсть, но совсем-совсем не придал этому значения. Шлейф и месиво ниже, совершенно заглушили собой прочие ощущения. Он постарался перевернуться хотя бы на миллиметр в бок, чтобы нечаянно не захлебнуться собственной же кровью, совсем не отдавая себе отчёт в том, что творит. Всё беспрерывно кашляя, ошеломленный, он уставился в пустоту, а грудь и лёгкие от такого выворачивалась наизнанку. Они вот-вот да взорвутся. Захлопнутся, как всё вокруг. Он слышит мерзкий хлюпающий звук шевеления внутренностей, и возможно, на самый кратчайший миг видел их блеск. Но всё это — бред. Бред, и никак иначе! Он умер. Мёртв-мёртв-мёртв чёрт побери! Наверняка его пытаются реанимировать, вернуть с того света, воскресить! Не может быть, чтобы это был ад, потому, что Гордон не верит в эту чушь! То, что произошло дальше — чудо, не иначе: Гордон взял себя под контроль, если можно так выразиться. Вопреки всему, привёл дыхание в норму, успокоился. Неестественно скоро. Почему-то это сработало… Да. Он вырвался! Он наконец отдышался, каким-то непостижимым. Или же… Как же он ошибся! Так сдаётся его тело. Вместо зова о помощи или крика вырвался лишь хриплый стон, который звучит лишь в его голове. Должен был звучать. А к горлу подкатил тошнотворный ком, который он сразу же постарался сглотнуть. И это… Всё? Он своё отжил? Вернее сказать, отсуществовал. Так он и исчезнет? Что ж, умирать ему не впервой, и не так страшно. Не единожды он смирился с этим, но сейчас… Быть может, снова попытаться позвать на помощь, и переживать те же ужасные метания? Выбора нет, и Гордон делает вдох, хватается за нить, которая предательски исчезла, точно мираж, стоило только прикоснуться к ней пальцами. Едва ли это поможет. Его щедро ударили под дых, лёгкие отторгают воздух, награждая грудь жжением. Что ему делать? Попробовать дотянуться до стола, где он заприметил шприц с, вероятно, обезболивающим? Но руки не слушаются. Его словно препарировали, закрепив на кровати невидимыми иглами. Обездвижен, парализован, скован по ногам и рукам. Так страшно ему никогда прежде, наверное, не было. Хотя, случалось переживать предсмертное состояние несколько раз. Но всё это — ни в какие рамки с теперешним. Он впервые плачет от боли. Это всё, что Гордон заслужил за все старания? А он… Жил? Существовал ли когда-то? Человек, который забыл своё имя, обессилел попытками оставить себе свою же жизнь. Он не сдался, но вновь погиб. Он чувствует, как спиной проваливается куда-то в небытие. Такое тёмное, изменчивое, непокорное, и от чего-то ставшее таким родным. Комнату обволакивают пятна, а тень мягко принимает податливое и обмякшее тело. Вместилище для души, с которым некто может делать всё, что ему взбредет в голову. Ему уже всё равно. Если это в самом деле смерть, то хотя бы скорая. Хоть и намучился он так, будто проживал её несколько дней. Этого достаточно, чтобы слететь с катушек. Голова падает вниз, вслед за ней проваливаются и плечи, грудь, торс, ноги. Человек, что более не вспомнит кто он и для чего пришел сюда — забыл всё. Оставляет после себя лишь навязчивый вопрос: а «он» — это… Кто? И «сюда» — это где? Где «он»? «Он» запомнил, если запомнить это возможно — запомнил то, что вездесущей боли больше нет. Во тьме. Всегда. Ничего. Нет. — Боритесь, Гордон. Это в ваших же интересах, и тогда… М-м-м, возможно, я пересмотрю своё решение. — Гордон…? Гордон, почему так знакомо? Это его… Имя? Но «имя», что это?.. И кто та таинственная сущность, что пытается достучаться до него? — Нет-нет. я обязательно пересмотрю, опираясь на ваш результат, — результат чего? Что он забыл? — я обещаю, — в заключение добавляет знакомый голос, и Гордона грубо вталкивают в его мир, его реальность. — С возвращением, доктор Фримен, — Он вспомнил всё. Всё! Но в небытие было… Гораздо-гораздо лучше. И пусть там отсутствует время, а сам Гордон теряется, ему одиноко там, но нет агонии. Не в этом ли он так нуждается? Но основное — это мир таинственного человека. Человека ли? Не важно. Гордону он необходим как воздух. Вслед за воспоминаниями возвратилась боль, боль, которую тело Гордона всячески отвергает, и от этого становится в разы хуже. Не хочется! Заберите его обратно в небытие! Гордон готов умолять, пойти на всё и пожертвовать всем, что у него осталось, а осталась у него единственная несчастная жизнь. Ну так он и её отдаст! Вот бы только вернуться обратно. — Как быстро вы передумали… Но боюсь, вы забыли про моё согласие. Вам ещё рано. — в каком смысле «рано»? Разве он там не был? — Понимаю. С моей стороны грубо и неуместно просить вас о том, чего вы пока не можете, но возьмите себя в руки! — внутренне Гордон усмехнулся, — так-то лучше, — он же ничего не сделал? Что «лучше»? За исключением того, что незнакомец пообещает Гордону вернуть его «в пустоту» или хотя бы побыть с ним не больше не меньше, чем вечность, вот тогда да — он согласен на всё что угодно. А если он поспешит выполнить небольшую просьбу Фримена — так он и вовсе готов по новой уничтожить кого угодно из врагов. Всего-то жалкая и наверняка мелочная просьба, но для Гордона — это буквально ВСЁ. А между тем, краем глаза он заприметил тёмную фигуру. Незнакомец стоит по левую сторону от его плеча. Тело Гордона в невесомости собирают по осколкам, и опускают обратно на тоже место, откуда он и выпал из своего мира, окунувшись в чужой. Нечеловеческая тень, но имеющая очеловеченные черты, тревожит и будоражит рассудок. ОН, он и никто другой пришёл к нему, но с какой целью? Не вернуть же Аликс? Хотя, уже всё равно. Потому что боль с нуля затмевает и его сильный интерес, который в общем-то, откровенно говоря сильнее, чем желание победить в этой проклятой войне. — Вы, как никто другой, знаете о то-ом, что я, хех, держу своё слово, — он поправляет галстук, Гордон не видит, но ощущает это. Наизусть запомнил каждое его движение лучше, чем своё собственное, — тогда, будьте добры и вы: последуйте моему примеру, — С такие доводом Гордон не осмелится поспорить. Ещё очень давно сложилось и укрепилось ощущение, что от его действий зависит не только дальнейшая судьба Гордона. То, что он чувствует, думает в данный момент — всё это читает незнакомец. Гордон мысленно соглашается, и этого достаточно: Человек плавно, словно перемещается по воздуху, надвигается по направлению к Гордону. Он ставит кейс около ножки стола, и медленно становится вплотную к кровати. Всего-ничего, только протяни руку, и коснешься его фантомной сущности. Мужчина наклоняется и тянет левую руку к груди Фримена. Он непринуждённо отбрасывает одеяло в сторону стены. Открылся не самый приятный вид: пропитанные насквозь бинты, что в тёмно-синем цвете кажутся чёрными. Гордон заметил, что экстракт в капельницах закончился, ибо нет прежнего свечения. Что он собрался делать? Разве Гордон должен сейчас терпеть всё это? — А с чего вы это взяли, мистер Фримен? — в самом деле, с чего вдруг? Наверное от того, что он искренне побаивается и не доверяет ему до конца? Человек ухмыляется или скалится — не понять. Это настораживает. Гордон взглядом указывает на край стола, где располагается спасительный шприц с обезболивающим. Но незнакомец игнорирует это. Откуда ни возьмись в голову учёного закрадываются сомнения. Червём вползло беспокойство, которое довольно скоро раздулось в страх. Он отметил, что от действий человека кровь стынет в жилах. Его пугают и мысли. И ведь вовсе не зря! — Единственное, в чём вам пора усомниться, так это в вашей дальнейшей сохранности. Я не говорю о том, что у вас непомерный долг передо мной, скорее, м-м, — он замер, очевидно в попытке подобрать верные слова, — это можно описать как то, что я-я-я возвращаю вам свой долг, — о чём это он? Гордон не помнит, когда это они стали квитами? Одна его часть прямо-таки надрывно продолжает кричать: «сопротивляйся»! Вторая же, обратно, просит этого не делать и просто наблюдать. Почему-то именно она доверяет человеку, и Гордон поддаётся именно ей. И без того тонкие пальцы внезапно деформируются по ходу движения руки, и, визуально становятся длиннее чем есть. Кисть удлиняется вслед за пальцами. Они делаются неестественными, словно их заменяют сплошные спицы. Гордон судорожно и шумно вдыхает воздух, щурится, нос щиплет. Но он может дышать! Облегчение, которое снизошло на него мимолётно и спряталось на самый краешек сознания. Ну худощавым лице, которое показалось Гордону довольно привлекательным, мелькнула тень ухмылки, и человек нарочито медленно погрузил три пальца в мягкую плоть. Фримен вдруг окончательно понимает: в нём зияющая дыра. Незнакомцу не нужно стараться разорвать его плоть на части, чтобы проникнуть внутрь, напротив, он с лёгкостью может поместить и вторую руку, точно сквозь плотный слой бинтов минуя тонкую корку, она устремилась к внутренностям, но вторая рука остаётся не занятой. Гордон изогнулся в спине так, что можно было подумать, будто он вот-вот да переломится в позвоночнике, кости не выдержат, и сломаются под напором, лёгкие всё-таки захлопнутся, сердце остановится и он снова деформируется в нечто непонятное. Такая участь его не устраивает сильнее, чем смерть. Помещение плывёт, его наполняют до неприличия омерзительные хлюпающие и скрипящие звуки, Гордон абсолютно и до мельчайших деталий ощущает каждое неумолимое копошение внутри себя. Незнакомец уверенно свободной рукой разматывает бинты. Они остаются лежать на окровавленной простыне какое-то время, а затем рассыпаются с мягким шипением, точно пепел. От них не осталось и следа. Гордон перевёл взгляд на рану, что ничуть не затянулась за всё время его пребывания. Местами она покрылась плёнкой, только и всего. Значит ли это то, что прошло не так много времени? Кисть руки погружена до сгиба, Он, на ощупь, целенаправленно нашаривает что-то. Ему не нужно прикладывать усилий, чтобы двигать пальцами. Кажется, пока он изучает просторы чужого тела. Не самый лучший и быстрый способ добраться до сердца, особенно учитывая тот факт, что попадание из оружия располагалось чуть ниже лёгких. Открытая рана еле заметно сокращалась в такт с биением сердца. Но не нужно видеть, чтобы чувствовать. Гордон и не смотрел — его туманный взгляд устремлён исключительно на фигуру человека. Он всматривался в лицо, старается узнать эмоции. Но ни отвращения, ни как такового удовольствия он не нашёл. В поисках чего именно он разбирает его тело? Пусть только скажет: Гордон сделает для него всё, что необходимо. Всё той же свободной рукой он тянется к лицу Гордона, чтобы огладить его скулы. В свою очередь второй, неожиданно для себя отмечает: сухая ладонь незнакомца, кажется, не имеет ни тепла, ни холода. А вблизи сам человек выглядит как кукла, кропотливо слепленная из папье-маше. Картонная фигура, которая очень аккуратно склеена из разных кусочков, и симулирует человеческие жесты и речь. Вот только за ниточки дёргает он сам или его «работодатели». Данность этого нисколько не смущает Гордона, скорее, подкрепила возродившийся интерес. Забавно, потому что после всех манипуляций — это нисколько не оттолкнуло его. Позднее Фримен понял, что его стараются отвлечь. К огромному сожалению, или Гордона надолго не хватило, или решительные ласки, направленные на отвлечение внимания, не справились. Гордон сдавленно хватает ртом воздух, перед тем, как немой крик застрянет где-то в горле. В глазах то темнеет, то рябит, но он видит, что находящаяся в нём рука тянет какой-то из его органов на себя. Ощущает, как чужие пальцы обхватывают и сжимают, скручивают и переставляют местами всё, до чего доберутся. Боже, как же неописуемо больно! Его ладонь ложится горизонтально, корпус человека наклоняется к лицу Гордона, и всем весом он опирается на рёберный хрящ. Такая масса оказывается слишком тяжёлой: Оглушающий руст, не менее омерзительный, чем все предыдущие звуки, эхом раздаётся в его голове. Гордон в очередной раз забыл, как дышать. — Знаю, правильно просить вас потерпеть, но так нужно, — он смеётся?! Да-а! Он не иначе, как издевается. Это такая игра. Проверяет, насколько же хватит сил Гордона, как долго будет продолжать цепляться за жизнь? Ведь он, насколько известно, на редкость живучий! От такого в нём всё закипает, и Гордон судорожно тянется к горлу своего мучителя. Старается оттолкнуть, убрать руку, сопротивляется, но что до, что ныне — дохлый номер. — Вы почти правы, но по большей части — нет, — давление усилилось, когда незнакомец поместил своё колено между ног Гордона, — не отказывайтесь от помощи, хотя бы в этот раз, — когда это он не принял лично от его помощи? Вернее, когда ОН предложил её? Гордон такого не помнит. — мне жаль, я оплошал — не успел ранее, — до того, как Гордон намеревался сказать что-то, человек лицом к лицу оказался в жалких миллиметра от него. И ни намёка на дыхание, как и на то, что он — не симуляция. — Какое потрясающее рвение, его бы в нужное русло… Но-о-о, чего это я? Разве это так? Вы не единожды доказали, что являетесь достаточно волевым человеком, — да-да, он хотел сказать, что Гордон потерял своё мнение и желания очень-очень давно. Стал буквально выполнять чуть ли не каждое желание, будь то прихоть или просьба. Не столь важно кого. Да кого угодно жертвует отдыхом и передышками. Постоял пару секунд — открылось второе дыхание — и дальше. И так раз за разом, час за часом, от одного пункта до другого. А если так подумать: добровольно, не потому, что кто-то попросил, а потому, что Гордон лично так захотел — кому он готов помогать? Не совсем безвозмездно, кается, за маленькую плату? Так, мелочь. Не тому ли таинственному человеку, что сейчас двусмысленно нависает над ним? Он безжалостно всё сокращает и сокращает расстояние между ними. В момент, последнее слово приглушает треск, такой, когда перерезаешь затупленным ножом кости какой-нибудь туши. Но на самом же деле всё это целиком и полностью задумано незнакомцем. Он и не должен был их слышать, только наблюдать, то, как с чужих губ неосторожно срывается какое-то слово, всего-то одно. Но Гордон был бы не Гордоном, если бы не догадался. Это слово… На сей раз ему перекрыли путь чужие, совершенно тонкие и прохладные губы. Всё в нём оборвалось — что ж, возможно, совсем на микроскопическую долю он прошёл. Вопреки тому, что зачинщиком поцелуя стал вовсе не Гордон — это в общем-то, никоим образом не помешало ему перехватить инициативу: он тянется к нему, вернее хочет прикоснуться, но не может — обездвижен. Но в поощрение всё же получает то, о чём так давно жаждал и помышлял в перерывах между суматохой — прохладные пальцы аккуратно придерживают щеку, большой палец поглаживает скулу, несколько робко, еле двигая губами — он делает это так, словно предсказывает то, чего хочет Гордон. Незнакомец точно делал так раньше. Знает, что Гордону хватит с лихвой. Прежний опыт бесследно пропал, но вроде как остались воспоминания о том, что и как нужно делать. Всё получается само собой: он отвечает неумело, едва прихватывает и оттягивает нижнюю губу, становится смелее, позволяя себе покусывания. Ему пришлось нехотя отстраниться, и Гордон замечает мимолётное сомнение. Но так необходимо, чтобы закончить начатое: — Слушайте внимательно, Гордон, – зовёт по имени. Столь редкая возможность услышать это от него, — из всех возможных… Нет, позвольте я перефразирую: всё, что происходит с вами — самое удачное стечение обстоятельств, — Гордон словно понимает, о чём он говорит, но попытайся объяснить кому-нибудь — не смог бы и единого слова связать между собой в какое-то связанное смысловое предложение, — основываясь на предыдущим опыте я готов поделиться с вами одной вещью, которая поможет вам избежать… — он со свойственной ему особенностью вдохнул воздух и продолжил, — полагаю, мои работодатели не будут против, если я использую данные мне полномочия повлиять на вас в личных целях, — он смотрит в невозможно зелёные глаза не отрываясь, ровно как и Гордон. Учёный прямо-таки заинтригован, — не противьтесь интересу, — неужели его заинтересованность незнакомцем несколько явная? Гордон ни единожды не позволял себе ровным счётом ничего: ни задавать вопросов, ни последовать за ним или прикоснуться. Но раз уж дали добро… Остаётся надеяться, что это не сон и его монолог реален. Или хотя бы слова. Большего и не нужно. Гордон никак не мог взять в толк: получается, он знает о… — Я хочу, чтобы вы вспомнили. Правда в том, хотите ли вы того сами. Мне известно, что ваша жажда новых знаний в последствии приведет вас к тому самому исходу. Но всегда после этого вы желаете забыть. Боюсь, мистер Фримен, воспоминания для вас — слишком болезненны. Я не могу позволить вам этого. Но хочу, и знаю, что вы требуете того же от меня, — он виновато качнул головой, — я бы мог разорвать контракт, учитывая что мы уже нашли подходящую замену, — о-о нет! Нет-нет-нет! Опасения материализовались словно из ниоткуда. Фримен даже не знает, чего именно боится: утратить объект интереса и по совместительству ту нить, которая продолжает оставаться связующей между прошлым, живым Гордоном, и нынешним… Как назвать это состояние? Ни жив, ни мёртв, скорее, просто существует. Другой вариант: он настолько привык к наблюдателю, что и не хочет расставаться, привыкать к тому, что за ним нет постоянного наблюдения. Привыкать к отсутствию чужого взгляда на себе. Человек ухмыляется: — По последней мере мы пока не собираемся заниматься вашим ус… — он осёкся. Хотел сказать «устранением»? Ах да. Он и забыл… Гордон скривился в досадной ухмылке. — Не могу, потому что сам не хочу. И вы не хотите. Мне известны все ваши желания и мысли. Так что, впредь позвольте мне вести вас по нужной дороге. Впрочем, как и ранее, — из этого вытекает, что он оставит Гордона в живых? Сам таинственный наниматель останется?***
По глазам ножом полоснул слепящий красный свет. Больно и с ощущениями веками, и Гордон болезненно зажмурился. Хочется закрыть рукой лицо, но обе удерживаются чем-то. Он всё-таки открывает глаза: над ним серый потолок, который несколько секунд был размыт от нахлынувших слёз. Учёный щурится и тщетно пытается привести сознание в рабочее состояние. Мысли упорно не желают возвращаться на свои места, волной накатывает сонливость, а в нос ударил запах спирта и плесени. В целом, комната мало чем отличается от той, где он находился ранее. Кроме него присутствует ещё кто-то. Тот самый таинственный человек, и не абы где, а сидит на самом краешке кровати на расстоянии около метра. Он знает о том, что Гордон давно не спит, хотя и не подавал никаких признаков. Но теперь-то можно опустить голову влево и встретиться взглядами. В отличие от всего остального, исключительно глаза выдают в таинственном человеке какие-никакие, но живые эмоции. Мужчина молча наблюдает, впрочем, как и всегда. Гордон хотел было задать будоражащий его разум и кровь вопрос, но его опередили: — Что по вашему, есть реальность, мистер Фримен? — Гордон сомневается и медлит с ответом. Он на самом деле что ли читает его мысли? Незнакомец улыбнулся уголками губ. Это не похоже на усмешку, скорее, в действительности искренняя улыбка. В добавление, ну очень заразительная. Правда, улыбка Гордона похожа на гримасу боли. Он чувствует себя глупо, как ребёнок, и такой беспомощный, такой незначительный, такой мелкий и ничтожный… Так не должно быть, верно? Человек кивает, и Гордон цепенеет. Жутко. Жуткий тип, но дьявольски привлекательный, харизматичный и интересный. — Вы невыносимы, доктор, — Гордон закатил глаза. Знай он чем же его так привлёк «этот» — не допустил бы такого! На дне всё ещё остаётся осадок после недавнего «эпизода». Гордон всерьёз считает, что это была очередная проверка на прочность, которую, судя по поведению незнакомца, он успешно прошёл. Подтверждением со стороны стал краткий кивок. Гордон был готов, но по спине всё же пробежал холодок. — Пора бы привыкнуть, — комната вздрогнула и рассыпалась в белую пустоту, что простирается на неясно какое расстояние. Он завороженно наблюдает за деформацией, и совсем не придаёт значения тому, что его компаньон поднялся с места. Ах да… Это — импровизация, в которую заключили Гордона. Сейчас его вернут на законное место и он покинет его. Так и происходит. Это давно перестало быть смешным чёрт возьми! Человек улыбнулся чуть шире. Он в пол оборота повернул корпус к Гордону. — Я читаю вас по глазам. Вы как открытая книга, Гордон, ничего особенного. — внутренне он всё-таки выдохнул. Ну-да-да, кого он обмануть пытается? Хаотичного, сбрендевшего физика-теоретика, которому только в радость стать свидетелем подобного? Неужели! — ладно, возможно, я утрирую, — то-то же! Исходя из того, что Гордону довелось увидеть, он сделал вывод: мысли этот тип не читает, но его сила не безгранична, и пока они вне того пространства — можно вздохнуть спокойно. Выражение лица человека сделалось безэмоциональным, как только они вернулись в «реальность». — Давно искал наиболее удачное расположение, ситуации, чтобы сообщить вам: мой опыт позволяет знать вас настолько хорошо, насколько вы сами не знаете себя. М-м-м, скажем проще: я знаю вас достаточно длительное время. Гораздо дольше, чем вы можете представить себе, — что ж, раз уж он настолько уверен в Гордоне, значит ли это… — именно это и значит, мистер Фримен. Я знаю о вашем истинном намерении, ваш интерес, который, — короткий вздох, — пересиливает даже вашу волю к жизни. Как итог: — Гордон сгорал от нетерпения, но уже догадывался о том, что всё прервётся и он останется без ответа. — не бросаете то, что начали. И в скором будущем… — мужчина оказался у края стола, держа в руке кейс. Что? Куда? Так скоро…? — результат зависит только от вас, ну и, возможно, частично от меня, — Так всё же… Взаимно? Да быть не может! Последнее, что видит Гордон — ухмылку. Он уверен, что они знакомы чёртову вечность, и это даёт долгожданный покой. Гордон неотрывно провожает его взглядом, и течение секунд плавно возобновляет свой ход, как только незнакомец бесследно растворился в белом проёме. Бывший учёный какое-то время неподвижно продолжает смотреть в одну точку, упустив все мысли. Но Гордон знает — человек, чьего имени он так и не узнал, обязательно вернётся. Только Гордон Фримен, и никто другой, не достоин знать его лучше. Потому, что ему позволили, и уж тем более он не считает его врагом.