Шелк и бамбук

Сичэнь делает глубокий вдох, подносит к губам Лебин и выдувает тихую первую ноту, ступая в мелодию осторожно, как в холодные воды источника. Он всегда начинает первым. Ванцзи сидит напротив, прикрыв глаза и чуть опустив голову, пальцы лежат на струнах, готовые присоединиться в любой момент. Он откликается, едва звук Лебин крепнет, разливается увереннее, словно горный поток весной. Точно так же он появляется вечерами в ханьши, стоит только подать знак, но просит о том же редко. Без надобности: Сичэнь и сам замечает, когда нужен ему. Иногда кажется, что Ванцзи полностью уходит в себя, но Сичэнь знает: он все слышит и реагирует. Его просто надо понять хотя бы раз, научиться, — и дальше будешь понимать всегда. Он гораздо глубже внутри, наполнен словами, мыслями и чувствами, просто мало чему из этого дозволяет выйти наружу. Ванцзи перебирает струны, и прочный шелк поет и звучит. Подушечки пальцев у него жесткие, слегка шершавые; когда они ласково и уверенно касаются обнаженного тела, Сичэнь чувствует себя струной, натянутой до предела. Напевы Лебин расходятся по просторной комнате глухо и протяжно, рассказывают о печалях и радостях, и гуцинь отзывается отдельными тихими созвучиями, точно отвечая короткими словами, соглашаясь. Их неторопливая беседа завораживает, укутывает сознание легким туманом и уносит мысли туда, куда никому нет хода. Ванцзи прижимает пальцем струну, проводит — и она отдается звуком высоким и тонким, почти просящим, будь в нем чуть меньше силы. Он не дает отвлечься, уйти слишком далеко. Сичэнь подчиняется, отвечает короткой трелью и обрамляет основу его мелодии легкой витиеватой оправой. Их музыка течет ручьями, подгоняя друг друга, пока наконец Лебин не взвивается громко и звонко и не замолкает ненадолго, пропуская вперед Ванцзи. Слушая его, Сичэнь ненадолго закрывает глаза, расслабляет плечи. Задумавшись, он мягко трогает губами согревшийся нефрит так же, как иногда ночами касается плоти Ванцзи. Звуки от той ласки — губами, зубами, языком, — совсем другие, здесь для них не место, но после таких ночей Сичэнь готов согласиться с тем, что подобные ласки сродни игре на флейте. Рот наполняется слюной, и Сичэнь тяжело сглатывает, прежде чем продолжить играть. Теперь мелодию ведет Ванцзи, и звуки сяо вплетаются тихим эхом, словно ветер гуляет между стеблей бамбука. Во время игры Сичэнь всегда наблюдает за Ванцзи, в такие моменты он особенно открыт и умиротворен. Он немного склоняется вперед, и прядь волос соскальзывает с плеча, падает на его запястье. Он наверняка тоже замечает, но не сдвигает ее: для этого пришлось бы убрать пальцы от струн, сделать чуть более резкое движение — а сейчас даже такая малость может прогнать созданное ими хрупкое равновесие. И Сичэнь впускает в мотив долгую трель, такую же гладкую и скользящую, как эта черная шелковистая прядь. Ему хочется сыграть их, эти потоки волос, то, как тонут в них пальцы, если сжать их у самого затылка, тянуть несильно, запрокидывая голову Ванцзи себе навстречу, собирать его короткие вздохи губами. Сичэнь поглаживает Лебин, мягко сжимает, мысленно касаясь ладонью шеи, белизна которой сравнима с нефритом, — и как будто чувствует пульс под своими пальцами, зажимающими отверстия Лебин. Когда-то он считал, что это неправильно: желать своего младшего брата так, принимать его взаимность. Но правила ничего об этом не говорят, а они всегда были вместе, слишком близко друг к другу, слишком далеко от всех остальных. Наверное, это было неизбежно. Сичэнь снова перехватывает мелодию, направляет и ускоряет, и Ванцзи легко повторяет за ним, сплетая пение гуциня с переливами Лебин, делая их цельными, наполненными гораздо большим смыслом, чем если бы они звучали в одиночестве. Будь это неправильно, они не смогли бы сыграть настолько чистую мелодию. Невозможно сохранить гармонию, когда сам насквозь пропитан фальшью. Но они дополняют друг друга и душой, и телом. В том, что они делают, нет ничего плохого — чем дальше, тем отчетливее Сичэнь это понимает. Мелодия становятся выше и протяжнее, приближаясь к пику. Они оба это чувствуют. Ресницы Ванцзи слегка подрагивают, пальцы трогают и дергают струны нетерпеливо, почти требовательно. Это сродни парному самосовершенствованию, когда сливаются вместе потоки ци и как будто даже души. Единым потоком мелодия взвивается, звучит почти резко и разлетается осколками, разом достигнув своего предела. Последние звуки еще не умолкли: Сичэнь чувствует отголоски пения Лебин в вибрации нефрита в своих руках, едва ощутимое трепетание струн гуциня под снова замершими пальцами Ванцзи, слышит стук своего сердца и их общее дыхание. Но прежде чем наступает полная тишина, Ванцзи открывает светлые до прозрачности глаза и наконец смотрит на него. Они продолжат ночью.