После смерти

      Сириус застрял.       Безнадёжно застрял, оказавшись привязанным к этому миру. И где? В родительском доме! В месте, которое он всю свою жизнь ненавидел так, что зубы ныли при одном только воспоминании. И это тут он застрял после собственной смерти. Правда, безусловным плюсом стало хотя бы то, что он даже для призрака странный – невидимый. Ему не язвит Кричер, хоть и раздражает своим бормотанием невыносимо, его не достаёт воплями мать – Сириус просто не существует. Слоняется по этажам, переходит из одной комнаты в другую и знать не знает, почему он привязан именно к этому месту и что ему надо сделать, чтобы отсюда выбраться.       Он вообще-то ожидал, что, умерев, снова встретится с Джеймсом. Тот стал ему роднее брата, лишний раз доказав, что родственные узы – это лишь бесполезные линии на родовом древе. Том самом, с которого Сириус был выжжен. Постаралась матушка, нечего сказать. Хотя он так ни разу об этом и не пожалел: чистота крови для него всегда мало значила. Лили Эванс была маглорождённой, а Сириус и после смерти считает её лучшей из всех знакомых ему людей.       Время в заточении тянется мучительно долго даже после двенадцати проведённых в Азкабане лет. За год с небольшим Сириус изучает дом так, как не узнал его в годы своей жизни здесь. Уместнее, правда, использовать слово «существование»: жизнь-то началась, как только Сириус его покинул. В спальне матери, например, под тяжёлыми пыльными гардинами висит семейный портрет. Ему здесь тринадцать, он помнит: это первые каникулы после поступления Регулуса в Хогвартс. Мать с отцом сидят на высоких резных стульях, брат стоит по правую руку матери, положив ладонь ей на плечо, а Сириус – с другой стороны, сунув руки в карманы и обмотав шею гриффиндорским шарфом. Мать то и дело бросает на него презрительные взгляды, он дурачится на камеру, Регулус закатывает глаза, а отец не обращает на балаган абсолютно никакого внимания – сидит, будто шпалу проглотил.       Странно, что с этого портрета она его не выжгла.       Когда на второй год в доме появляется Гарри с друзьями, Сириус впервые в послесмертии чувствует себя счастливым. Вот зачем он здесь! Чтобы чем-то помочь Гарри, не дать тому сделать ошибку, может быть. С ними дом оживает, и Сириус приходит от этого в восторг. Визги матери не бесят, а заставляют злорадствовать, а вот Кричер продолжает раздражать – в первую очередь отношением к Гарри и его друзьям. Он ведь всего лишь домовик, а ярлыки вешает так, будто и сам Блэк, «благороднейший и древнейший» – Сириус кривится.       Всё встаёт с ног на голову, когда он подслушивает рассказ домовика о Регулусе. Регулусе, который слепо почитал Волдеморта, который стал Пожирателем в шестнадцать.       Который предал Волдеморта и погиб, чтобы спасти Кричера. Пожертвовал своей жизнью, чтобы спасти домовика! Это не укладывается у Сириуса в голове, а Регулус вдруг становится родным. Сириус противился понятиям чистокровности из принципа, а режиму Волдеморта – потому что был по другую сторону. Регулус пришёл к этому сам, и что-то подсказывает Сириусу, что это было в разы сложнее – разочароваться в том, во что верил всю свою жизнь.       Он считал своего младшего брата таким же не заслуживающим внимания, как и остальных членов семьи, а тот оказался в разы сильнее даже самого Сириуса. И у него ни обиды, ни возмущения, ни стыда – только гордость за брата.       Сириус готов слушать рассказ Кричера вечно, затаив дыхание, ловя каждый звук и без конца прокручивая в голове картину, как Регулуса утаскивают под воду инферналы. У него мурашки бегают по всему телу, а руки дрожат: Регулус погиб из-за слепо навязанных родителями идеалов. Из-за того, что пошёл против.       Ему же даже восемнадцати не было...       Всё вокруг заливает непонятно откуда взявшийся яркий свет, и Сириус с силой трёт глаза, не понимая, что происходит. То ли он совсем тронулся умом, то ли свет в конце тоннеля – это не метафора.       В конце этого тоннеля в ярком свете стоит Регулус, и улыбается немного виновато, и неуверенно тянет вперёд руку, встречая.       Где-то там, за его спиной, всё будет по-новому: Сириус вдруг понимает, что его заждались два брата – кровный и обретённый, – и, бросив последний взгляд на Гарри, спешит туда, где его место.       Семья его заждалась.