Бесполезный

      Джеймса – обухом по голове.       Джеймса – режущим Нюниуса по горлу.       Джеймса – Круциатусом по всему телу.       Он не пережил убивающее Волдеморта, он едва может оставить Лили, которая следит за Гарри и нервно заламывает руки, грозясь найти способ повыдёргивать Петунье остатки волос, а тут ещё Сириус. У того проблемы с превращением, потому что анимаг должен быть сосредоточенным, а он бесконечно далёк от сосредоточенности: двое друзей мертвы, а третий – предатель. Сириус жаждет мести, а Джеймс даже помешать ему не может! Не может встряхнуть за плечи и рявкнуть:       — Соберись, Бродяга! С Хвостом потом разберёшься, а сейчас забери Гарри из этой полоумной семейки, потому что только Дамблдору могло прийти в голову, что семья, где нас ненавидят, – самое безопасное место во всём мире. Ну же, Бродяга!       Джеймс бушует, Джеймс пытается достучаться, но у Сириуса взгляд мёртвый, а зубы стиснуты отчаянно. И Джеймс сбивается в тихое:       — Пожалуйста, Бродяга, услышь меня.       Бродяга не слышит. Бродяга аппарирует в переулок и выбегает за Хвостом на заполненную маглами улицу, и Джеймсу кажется, будто он попал в карусель. Крик, страх, взрыв, оторванный палец, двенадцать трупов – и застывший в центре, абсолютно растерянный Сириус. Они оба провожают взглядом нырнувшего в канализацию Петтигрю, а Джеймс вдруг осознаёт: Статут. Сириуса арестуют прямо сейчас! За убийство Хвоста, за... предательство Поттеров?       Обвинение – ребром ладони по сонной артерии.       Приговор – Петрификусом по воле.       Джеймса разрывает надвое, потому что Лили вне себя от боли и страха за Гарри, потому что у Сириуса пожизненное в Азкабане, а Джеймс везде бесполезен. Никому не может помочь. Ни жене, ни сыну, ни другу: он лишь сторонний наблюдатель, которому остаётся рвать и метать, глядя на то, что творится вокруг.       В Азкабане страшно и сыро. Там чёрные стены в склизких потёках, ледяной камень и стаи дементоров, которые набрасываются на Сириуса, едва тот оказывается в камере. Почти сразу, правда, разлетаются разочарованными: радости не осталось. Питаться нечем.       Сириус смотрит в стену и почти не моргает. Джеймс никогда не видел его таким безразличным, у него челюсти сводит от ужаса и злости одновременно, а того по-прежнему никак не встряхнуть.       Джеймс пытается. День за днём пытается.       Он зовёт, он мягко просит, он кричит, срывая голос. Из него надежда утекает по капле, как из Сириуса – жизнь и сознание, а он не хочет сдаваться, готовый собой закрывать от дементоров. Правда, Джеймс для них – ничто.       Джеймс для всех ничто.       Его однажды разорвёт, потому что он не привык быть беспомощным.       — Должен же быть какой-то смысл в послесмертии, – в отчаянии шепчет он, мечась из угла в угол по камере Сириуса. – Хоть какой-нибудь! Бродяга, ДОКАЖИ МНЕ! – вне себя от ярости требует он.       Улыбка Сириуса почти безумна.       — Сохатый, дружище, – хрипло зовёт он и отрывисто, лающе смеётся, – я, видимо, уже совсем рядом.       — Будь ты проклят, болван, – сквозь зубы выругивается Джеймс и осторожно опускается на корточки напротив Сириуса. – Ты меня слышишь?       Тот продолжает улыбаться и смотрит сквозь. И это Джеймса настолько злит, что он замахивается и бьёт Бродягу по лицу. Конечно, тот ничего не чувствует, и это злит только сильнее: Джеймс подрывается и продолжает размахивать кулаками. Через стены и решётки, не касаясь ничего – кроме цепей.       Они звякают коротко, и он застывает на месте, а в глазах Сириуса на миг появляется осознанное выражение.       — Джейми? – едва слышно окликает он, и Джеймса будто окатывает ледяной водой.       — Бродяга?       Сириус озирается по сторонам, будто услышал, с трудом поднимается на ноги и медленно поворачивается.       — Сохатый, ты здесь?       — Обратись, – частит Джеймс ему на ухо, вмиг оказываясь рядом. – Так будет легче, обратись!       Сириус сводит брови, и Джеймс узнаёт это выражение лица: Бродяга всегда хмурился, когда в чём-то сомневался. Нечасто, но другу много ли надо?       — Пожалуйста, – добавляет он.       Две минуты до обращения тянутся, как резина, у Джеймса даже в висках стучит. Зато когда он видит давно знакомого чёрного пса, пусть и потрёпанного, то облегчение накрывает с головой. Он пытается почесать его за ухом, что, конечно, не удаётся, но Бродяга скулит и с тяжёлым вздохом садится на пол, продолжая оглядывать камеру умными глазами.       — Увидимся, дружище, – невесело усмехается Джеймс, а потом спохватывается: – Но надеюсь, что нескоро!       Может быть, однажды Сириус сбежит. Проживёт долгую, счастливую жизнь, а потом они с Джеймсом встретятся, и он станет называть его мистером Блэком, потому что не пристало быть запанибрата с уважаемым пожилым человеком.       Может быть. Джеймс будет за ним присматривать.