Часть 1
28 октября 2021 г. в 23:43
Стасу снятся кошмары. Он кого-то убивает, кто-то кричит пронзительно, в ужасе, умоляет не делать этого, кто-то кричит яростно, с ненавистью и вызовом в голосе. Стас лишь видит в своих руках окровавленное оружие и ощущает холодный металл медальона, пропитанного чужой кровью. Стас чувствует удовлетворение, но не свое, а словно только что покормил жуткого монстра у себя внутри, потому что это явно не он. Он же не может этого хотеть, ведь так? Это же ужасно. Стас чувствует лишь презрение к себе и пожирающий ужас.
А потом все это расплывается мрачными, кровавыми красками, мешается с пустынными помещениями, белыми палатами и стенами, мужчиной в белой халате так внимательно изучающим его, кулоном на цепочке, так притягательно качающимся перед его глазами. Тело становится слабым, податливым, сонным, словно он засыпает во сне и его ждет новый кошмар. В следующую секунду перед ним мелькает жуткая распоротая ухмылка, сморщенный в презрении нос Алисы и чьи-то седые всклоченные волосы с безумными глазами на выкате.
И все это мешается с удушающим страхом, дикой, животной, яростью и ненавистью ко всем находящимся здесь, в Академии, особенно к преподавателям и людям, которые как оказывается позже входили в Королевский Зодиак. Стас не знает откуда эта ненависть, или просто не хочет вспоминать, словно что-то ограждает его от этого. Вокруг туманно, страшно, склизко, словно он оказался в огромной паучьей паутине и не может вырваться оттуда.
Он просыпается в слезах с бешено колотящимся сердцем. Ему нужно придти в себя, очистить голову от чего-то такого страшного, что он почти не помнит, что его так сильно напугало, от чего-то такого, что постоянно ускользает, прячется в уголках его памяти (от чего-то, что он сам прячет там, от чего-то хочет забыть так сильно, что становится больно).
Тело словно сводит судорогой, в груди так больно-больно и до звенящего пусто. Хочется кричать, захлебываться слезами, но из груди вырывается лишь слабый полузадушенный всхлип, и воздуха так мало, что голова кружится. Стас словно и не просыпается вовсе, а лишь переходит в новую, более жуткую, стадию своего сна, от которого он уже, увы, не проснется.
Все вокруг сжимается, заковывает Стаса
обратно в холодную сталь саркофага, а в ушах уже гудит знакомый писк приборов, шум небольших волн исходящих от его вздымающейся груди и голоса голоса голоса кругом. Он снова там, он снова не может пошевелиться, он снова подчинен чужой воли. Каждая клеточка тела наполнена ужасом и безнадежностью. Он в ловушке. Снова.
А выбирался ли он из нее вообще когда-нибудь?
Теплые руки на спине отвлекают.
Это не Алиса. Стас знает точно. У сестры или не сестры? руки холодные как лед. У него такие же. Но эти же руки теплые и гладят так нежно, размеренно, успокаивающе. Узел в груди медленно развязывается, шум вокруг утихает и в уголках глаз начинает щипать. Слезы, душащие его, находят выход.
Стас шумно втягивает ртом воздух, различает нежный, убаюкивающий, хрипловатый ото сна голос над ухом, напевающий что-то. Кащеев едва находит себе силы повернуть голову и встретиться с теплыми карими глазами напротив, переполненными беспокойством, и робким, чуть нервным, изгибом губ.
Эти глаза всегда вытягивают его из омута. Свет вокруг меркнет, сжимается до небольшого мерцания странной жидкости его саркофага, но вот он и его волшебные родные, теплые, любимые карие глаза, и мир обретает четкость и яркие краски.
Дышать нечем, кислорода до ужасного мало, людей вокруг слишком много, и словно все пялятся на него, словно знают чего-то, чего не знает он. И осуждают-осуждают-осуждают. Но вот его хватают за запястье. Не так как обычно, а нежно бережно, успокаивающе гладят большим пальцем по бьющейся венке, и тепло разливается по венам Кащеева. Хочется улыбаться, смеяться, плакать, любить, отвечать на его подколы, строить друг другу козни, потому что это позволяет чувствовать себя живым. Настоящим.
Стас не знает откуда это чувство поддельности и ненависти.
Алиса говорит, что это нормально.
Стас не знает почему, но ему кажется, что эти руки не его, что он живет не свою жизнь, а отыгрывает чьей-то искусно прописанный сценарий. Почему он вдруг звереет за считанные секунды, почему не восприимчив к ядам и вообще не может с собой ничего сделать словно уже мертв? Он словно кукла, в которую вдохнули жизнь, но забыл сказать как ее жить и как правильно дергать за ниточки. Ему хочется, чтобы это уже прекратилось, хочется спрятаться, сбежеть, исчезнуть.
Алиса говорит, что он жалок, и Стасу хочется влить себе в глотку самый сильный и мучительный яд просто, чтобы избежать этот взгляд, полный презрения.
Димка наверняка скажет то же самое, а потом сделает его посмешищем академии, что привлечет лишнее внимание и только сильнее разозлит Алису.
Но Димка здесь, рядом. Нежно прижимает к себе, успокаивающе гладит по спине, шепчет что-то в волосы и старается контролировать свой дрожащий голос. Стас вдруг резко понимает как сильно, должно быть, Димка переживает за него.
Стас плачет, тихо скуля ему в плечо, кусая губы и хватаясь за Трофимова как за последнее, что держит его здесь. Димка всегда держал его здесь, не давал потонуть.
Сначала кошмары приводили просто к разбитому состоянию на утро или бодрствованию до утра в раздумьях, что и почему ему снится. Он вставал с кровати, осторожно доставал карандаш и блокнот и уходил куда-нибудь, старался делать все бесшумно, чтобы не разбудить парней. Тима, как выяснилось позже, хуй разбудишь. Димка просыпается от каждого его полузадушенного всхлипа шороха.
Сначала он просто просыпался, следил за Кащеевым, ловил его извиняющийся взгляд и позволял ускользать из комнаты. А потом случился разговор, первый из большой череды последующих, когда Стаса охватило неясное чувство тревоги не позволяющее сдвинуться и с места, окутывающее с головы до ног, душащее, заставляющее ловить ртом воздух, а потом сползти по стене вниз и зарыдать.
Когда Димка оказался рядом, стоящий на коленях, зовущий его и гладящий по щеке в успокоительном жесте, Стас думал только о том какой же это позор и какие у Трофимова руки, оказывается, теплые.
У Димки не только руки теплые, но и сам он весь горячий словно печка. И обниматься с ним очень даже тепло и хорошо. А еще Димка умеет петь, не так хорошо как сирены, но также губительно и воскрешающе для Кащеева.
Димка сказал, что поет Стасу не потому что то он, придурок, ему нравится, а всегда хотел, чтобы мать в детстве ему в тяжелые моменты пела. Димка и рассказчик отличный. Стасу даже не нужно теперь отсиживать нудные, в лучшем случае, полуторачасовые сеансы в кино, которые он терпеть не может, чтобы поддержать с другими учениками разговор. Димка все описывает в красках, особенно супергеройскую тематику и разные комиксы. Стасу иногда кажется, что он просто вызубрил их наизусть и теперь рассказывает ему как ученик перед учителем на оценку.
Стас бы поставил ему пять.
Они разговаривают до утра, а потом опаздывают на уроки вместе. Ну или учиняют что-нибудь, добавляя Олегу пару новых седых волос. Димка смеется и щурится, говоря, что они по-любому попали бы сегодня в кабинет к Елене Федоровне, так что они даже сократили путь, не заходя на урок к Анатолию Сергеевичу. Стас отвечает, что они просто ускорили время исполнения их смертного приговора, а не сократили путь. Димка говорит, что был бы счастлив умереть рядом с Кащеевым. Стас старается игнорировать звук своего разбившегося сердца. Он просто улыбается и пихает Трофимова. До Елены Федоровны их ведет уже злая как тысяча чертей Лариса Аркадьевна.
С Димкой хорошо, Димка стал его хранителем. Димка снова что-то бормочет, пока Стас прячет красное от слез лицо в его плече.
— Дим?.. — хрипло зовет Кащеев и вздрагивает, стараясь подавить новый всхлип.
— Да? — Димка замирает, переставая выводить узоры пальцем на спине Кащеева.
Такой внимательный и нежный. Стас лишь увязает в Димке все больше. И он совсем не против.
Стас долго молчит. Так хочется все рассказать, все выложить начистую, но так страшно. И уже не потому что Димка поднимет на смех. Димка теперь любому морду набьет за это. А потому что в голове начинает складываться ужасающий пазл. Стасу хочется вырезать свое сердце и подарить его Димке, чтобы доказать, что он не хотел всего этого, что он хочет просто рисовать Димку под лунными лучами на подоконнике в их комнате по памяти на полях тетради. Чтобы доказать, что все, чего он хочет это Димка, плавящийся под его руками, их нежные поцелуи под луной и робкие «я тебя люблю» на ухо. Все, чего он хочет это Димка. Но так не будет. Стас знает. Стас понял. Стасу хочется сбежать и забрать с собой Димку, лишить себя памяти и сил и совершить такое же глупое и безрассудное самоубийство как в «Ромео и Джульетта». Умереть вместе с Димкой, чтобы тот не узнал какой Стас на самом деле.
Но Димка спасал его все это время, он не может его так подвести.
— Останешься?
— Конечно, — и легкое движение руки, чтобы убрать мокрые пряди со лба, и легкий поцелуй в лоб.
И ничего больше. Никаких больше поцелуев и «я люблю тебя» на всевозможных языках мира и всевозможными способами. Просто они и их маленькая традиция засыпать в объятиях друг друга.
В объятиях Димки тепло и уютно. В объятиях Димки спится без кошмаров. В объятиях Димки сердце собирается на миллионы кусочков, оживая, и разбивается в следующий миг еще сильнее.
Стас знает, они обречены.
Стас знает, что Тим встанет через два часа и наверняка накроет их сползшим куда-то в ноги одеялом, потому что Димка вечно вертится и раскрывается, а потом мерзнет, пытаясь согреться о Стаса, не понимая во сне, что это заранее проигрышный способ. Стас сам только о Димку согреться и может.
Стас так же знает, что Тим в курсе их маленькой трагедии, просто они никогда этого не обсуждали. Стас знает, что Тим поможет Димке склеить его разбитое сердце. Если сам еще не разобьется к тому времени, потому что сам Стас точно уже будет разбит.