French Fries with Pepper

      Сборы проходят молниеносно. В голове — ветер. Мысли путаются, связываются и все шевелятся в разные стороны, словно клубок змей — не распутаешь, да не схватишься за одну конкретную. Жан-Пьер бросает вещи в сумку, ощущая, как фантомная боль от чего-то прожигает несуществующие ноги. Морщится и от того роняет на пол предмет из руки. Silver Charriot тянется рукой вниз, чтобы помочь хозяину, поднимает с земли предмет и отдает. Это бумажник. Польнарефф медлит. Как будто испуганно глядит на вещь в руке, а затем раскрывает его. Помимо пары купюр в нем лежит фотокарточка. Свадебное фото. Вот он, молодой, красивый, счастливый. И стоит вместе со своим новоиспеченным мужем, оба в выглаженных, как с иголочки, смокингах. Смеются, щурятся, обнимаются, колечки блестят на свету. Невольно на лице проскакивает улыбка и даже в носу на секунду появляется слабый-слабый запах парфюма Мохаммеда с того вечера. Неужели они снова встретятся? Грудь сдавливает, как тисками, тревога, но осознание не сразу приходит. Так еще просидев несколько минут, уставившись на фотографию, он закрывает бумажник и убирает его в карман.       Аэропорт, долгий и болезненный перелет для больной спины Жан-Пьера. Непривычно ему спускаться не по трапу, а с помощью сотрудников самолета, по индивидуальному спуску. Такси, безусловно, для людей с особенностями, иначе никакой помощи не дождешься. Едут долго, в пригород Парижа, небольшой поселок, но весьма уютный и тихий. Здесь безумно красиво, навевает воспоминания. Вон там пасутся коровы на лугу, а вон там гуляет чья-то лошадь. Прелестное создание, машет хвостом и щиплет траву, пока изящную спину греет утреннее солнце. Пока мужчина любовался видами природы из окна, он постоянно гладил и трогал кольцо на пальце, прокручивая его на месте, волновался. Черный автомобиль останавливается возле небольшого одноэтажного дома. Вокруг гуляют курочки, правда, не те, что были, когда Жан-Пьер уезжал. Леонель, Принц, Майкл… Должно быть уже пали. А сейчас раннее утро, из всей оравы кур вдруг закукарекал петушок. Забавно… Раньше у них не было петуха. — Вам помочь, господин? — …Да. Благодарю, — Глухо звучит некогда задорный и звонкий голос Польнареффа.       В доме пока тишина. Солнце прорезает воздух комнаты своими острыми лучами, сверкает на лице спящего и щекочет собачий нос, так кстати повернутый к окну. Мохаммед соня, не любит рано просыпаться. Но от чего-то вдруг ему захотелось резко проснуться. Он открывает глаза, щурится от солнца и переворачивается на спину, укладываясь прямо посредине двуспальной кровати. Надо же, какое сегодня бодрое утро. Неужели выспался? Редкость! А может, карты были правы? И тот самый день настал? Абдул, а вернее, месье Польнарефф усаживается на постели и гладит спящую собаку. Игги морщит нос, фырчит и забирается под одеяло. Мужчина же не медлит. Поднимается с постели, накидывает халат и собирает длинные, густые волосы, висящие аж по бедра, в косу, наскоро сплетенную по пути на кухню. Пока плетет волосы, руками станда делает себе кофе. Подвязав волосы резиночкой, наблюдает за тем, как быстро начинает закипать кофе в турке.       Жан-Пьерру помогают усесться на инвалидную коляску, он забирает свои вещи из машины и расплачивается. Вот теперь можно взглянуть полноценно на дом. Свежий утренний ветерок легким холодком разбавляет солнечное тепло, обдавая бледное лицо. Нервно сжав сумку руками, мужчина от чего-то никуда не торопится. Машина уже уехала, а соседи спят. И Он, наверняка, тоже спит — так думает француз, неуверенно проезжая вперед, на участок, прикрывая за собой калитку. Для Абдула это утро особо не отличалось от всех предыдущих, что он переживал как во сне все эти двенадцать лет. Много же времени прошло… А он все не снимал кольцо. Задумался, посмотрел в окно, в сад. Деревья слегка колышут листьями, но от чего-то эти колыхания кажутся египтянину умиротворенным покачиванием на ветру, а не тревожным трепетом. И он от чего-то сегодня особенно спокоен внутри. Щелкнула входная дверь. Мужчина замер, кажется, внутри его широкой груди сердце подпрыгнуло и грохнулось вниз, глубоко-глубоко, улетело в самые пятки. Он не шевелился, слушал. Шагов не было. Слабое поскрипывание и шумное дыхание через нос. Кто может так тихо ходить? Не слышно стука каблуков по полу… Абдул медленно выходит с кухни и замирает.       Жан-Пьерр боится повернуться. От чего-то ему стало так стыдно… За свое тело, за себя, за свой поступок. Но он ничего не мог сделать, разве он виноват, что Дьяволо оторвал его от мира настолько? Он не мог даже позвонить домой. Не мог позвонить Джотаро и попросить помощи… Польнарефф обещал вернуться через полгода-год, а вернулся через двенадцать лет. Лучше поздно, чем никогда. Он ощущает взгляд круглых дегтярных глаз на своей спине. Медленно разворачивается к нему лицом. И снова видит эти глаза. Ах, эти прекрасные глаза! Как блестят на них слезы, как поджаты эти пухлые губы, как покраснели напряженные щеки. Жан-Пьерр влюбленно любовался лицом Мохаммеда, сам даже не заметил, как от переполнявших его чувств по щекам в полной тишине потекли слезы. Слезы лились большими каплями, напоминая капли ливня. Но ливня теплого, майского. Они были горячими, обжигали кожу. И Абдул тоже плакал. Как же Жан-Пьерр хотел остановить его слезы, но понимал, что толку не будет. Он поставил сумку на пол, бросил ее, не глядя куда ставит. И оставался все же на месте. Абдул совсем не изменился: все те же широкие, покатые плечи, пухлые щеки, небольшой животик. Он был все такой же крепкий и пухлый, как прежде. Только вот видеть его щеки мокрыми — самое ужасное для Польнареффа. Вдруг он подал голос. — Извини, любимый. Я задержался, — Это все, что он смог выдать. Абдул все молчал и моргал, хлопая длинными и густыми ресницами, заставляя слезы течь быстрее и больше по его щекам. В его голове не укладывалось… Неужели он и впрямь видит перед собой своего мужа или же это просто он все еще спит? Ущипнуть бы себя! Но он не может пошевелиться. Только делает шаг вперед на ватных ногах, чует, как в тепле дома у него задубели от холода руки. Кровь прилила в мозг, резко ударила по нему, по телу побежали табуны мурашек, а ноги сами понесли его вперед. Он молча подошел, упал на колени перед мужем и обнял. Прижал к себе, позволил и себе, и ему зарыдать. Ощутил на своей спине похудевшие, тонкие руки… И все плакал, плакал, плакал! Они оба плакали, не думая о времени и мире вокруг. Ничто и никто сейчас не важен так, как они друг для друга. Так прошло еще с десяток минут. И все же, вот они заговорили друг с другом. — Прости меня, прости, — Все что мог выдавить из себя Польнарефф. А для Абдула он так изменился. Тяжелым взглядом мужчина уставился на француза. Острые плечи, впалый живот, худые руки, тонкие, жилистые пальцы. Бледное, как у покойника лицо, тонкие губы, щеки, оттопыренные уши — все это потеряло свою задорную красноту. Даже веснушки, кажется, совсем не видно. Мягкие, уже не упругие ягодицы и… отсутствие ног. Один глаз смотрит прямо в глаза Абдулу, но, кажется, второй, заплывший… кажется, он ничего не видит им. Щурит веки, пропал зрачок в правом глазу. — Не смей извинятся, не смей, — Тихо бормочет египтянин, нежно, осторожно, словно касается лепестков самого нежного на свете цветка, стирает своими пальцами чужие слезы с лица, — Все хорошо, — Утешает он мужа. Тот больше не плачет, уже все выплакал. И Мохаммед тоже успокоился, взял себя в руки. Из спальни с радостным визгом выпрыгнул Игги, бросился на руки к Жан-Пьерру, вылизал все его лицо, прижался и вилял хвостом, прямо как обычная собака. И все скулил, прижимался, хотел, чтобы его обняли. И маленькое собачье тельце оказывается в плену крепких объятий. Его целуют в лоб, в нос, чешут за пухлые бока, гладят по спине. Абдул впервые за долгое время настолько искренне улыбается. Как же он счастлив! И решает сказать об этом, взяв мужа за руку, — Я так долго ждал этого момента. Я так рад, что ты вернулся, — И осторожно тянется к нему ближе. Польнарефф лишь молча улыбается, малочисленные неглубокие морщины на исхудавшем лице разглаживаются, он принимает этот поцелуй с таким наслаждением, с каким вкушают самую любимую и вкусную пищу после целого дня упорной работы. Это чувство так похоже на… зефир? Почему-то касаясь чужих пухлых мягких губ своими Польнарефф думает именно про зефир. Сладко, мягко, тепло, чисто. Этот поцелуй долгий, нежный, долгожданный, трепетный. Он чувствует, как его гладят по щекам горячие руки Мохаммеда и тянется ближе к нему, обнимая за мощную шею своими худыми и бледными руками. Жмурится, улыбается в поцелуе, наслаждается им. Так они долго и чувственно целовались, обнимали друг друга. И были абсолютно счастливы.       Немного странно после такого необычного события возвращаться к обычным делам. Конечно, Абдул спросил что случилось. Пусть и краток был рассказ Жан-Пьера, но он ужасал Мохаммеда. Он прижал к себе мужчину вновь и вздохнул тяжело, с сожалением и этот вздох был вместо тысячи слов поддержки. Толку от слов. Объятия все сказали. Жан-Пьерр, прижатый к мягкой, теплой груди, кажется, совсем разморился. Так ему было приятно и уютно, он улыбался и был пусть не так активен, как в юности, но был так же счастлив в этом доме рядом с этим человеком. — Теперь все будет в порядке, — Египтянин гладит мужа по плечу и отходит к плите, чтобы приготовить поесть чего-нибудь на завтрак, — Ты… будешь как обычно? — Странный вопрос. Но он сам вырвался из уст. И Польнарефф улыбается. Рядом с Мохаммедом у него всегда краснели уши и даже сейчас они снова налились кровью. Он раскраснелся весь, засмущался. — Да, — Тихо выдал он, отодвигая стул, на котором обычно сидел. Он больше не понадобится. У него уже пожизненный стул, — Я пока вещи разложу. Ладно? — Зачем то уточнил Жан-Пьерр, ожидающе глянув на мужа. Но тот даже не обернулся, улыбаясь своему счастью, пока разбивал куриные яйца о край сковородки. — Ты же дома, к чему эти вопросы. — Точно, — Почти шепотом говорит француз, берет сумку и отправляется в спальню. Какое приятное ощущение снова очутиться дома. Так тихо, спокойно, уютно. Спальня прежняя, все его вещи сложены, как были, осторожно и прилежно. Польнарефф начал раскладывать свои привезенные вещи на места и мечтательно улыбался сам себе. Побыл немного в спальне, осмотрелся. Ничего не изменилось почти. Так чудесен был этот день, наверное, самый лучший в жизни Жан-Пьерра, после свадьбы. Вернувшись в кухню, он обнаружил, что на столе его уже ждал завтрак. А Абдул такой счастливый и так смотрит влюбленно, от чего у француза снова краснеют уши, он забавно смущен и рад, подкатывает коляску к столу. Мохаммед молчит, но это молчание не напрягает. Они оба не видят смысла в болтовне. Они уже нашли друг друга и рады разделять вместе шум и тишину, зной и холод, горесть и радость. Все же, в этом они клялись пред алтарем. — Ну что, — Пусть задорности больше не было в этом голосе, но внутри Абдула этот лепет на французском всегда вызывал бурю эмоций. Он сразу поднимает голову, глядит, как бледная и худая рука опускается на его смуглую, пухлую, горячую. Жан-Пьерр улыбается с хитрым прищуром, краснеет от смущения и эмоций, — Надо будет отметить мое возвращение? — Например как? — Абдул улыбается в ответ, поднимает вечно хмурые брови и от улыбки его пухлые щеки становятся еще больше. Жан-Пьерр усмехается тихо. — Например я схожу в душ и завалюсь спать. — Отличный праздник, я бы все праздновал сладким сном, — И усмехается, отправляя в рот еще кусочек омлета. Польнарефф тоже ест, но медленно и вяло. Тщательно прожевывает. На деле — наслаждается. Итальянская кухня безумно вкусная, калорийная, сытная. Но ничто не сравнится со стряпней Мохаммеда. Польнарефф просто обожает еду Абдула. — На самом деле… Я бы и правда отдохнул. Спина болит, — Тихо добавил мужчина и его очень оживленно огладили по руке, словно привлекая внимание. — Конечно, конечно отдохни, не мучайся. А я тут делами займусь, — Но египтянина вдруг оборвал муж. — Нет, — А затем пояснил, немного смущенно, причину такого резкого отрицания, — Я бы хотел, чтобы ты полежал рядом.       Мохаммед недолго помолчал, хлопая ресницами на кушающего француза, а затем чуть сжал его ладонь в своей и посмеялся расслабленно. — Хорошо! Как хочешь, я могу полежать рядом с тобой, — И улыбался, гладя по руке супруга. В ответ он лишь улыбнулся слабо, но немного смущенно. Попросил помочь с ванной, разумеется Абдул был совершенно не против и сразу согласился. Он видел состояние мужа и не воспринимал его как обузу. Он воспринимал его как своего супруга. Все как и прежде, но теперь Польнареффу нужно немножко больше внимания и заботы, чем до этого. И разумеется, куда больше помощи в том, что раньше было обыденностью, но для ограниченного в движении человека — целое испытание.       Уже собирая тарелки со стола Абдул не упустил возможности снова прикоснуться к мужу. Наклонился к нему и получил еще один короткий поцелуй в губы. Жан-Пьерр и сам любил целоваться много и часто.       После завтрака Мохаммед и сам предложил поскорее сходить в душ и пойти отдыхать, ему было дурно наблюдать бледное и усталое лицо Жан-Пьерра. В ответ француз только вздохнул и кивнул, прокатываясь на коляске в ванную. Чуткий и внимательный египтянин видел, что его супруг как-то стеснительно прячет глаза, медленно двигается, словно ему ужасно стыдно. Но за что? Мохаммед просто не понимал этого. Осторожно присел перед ним на одно колено, чтобы не спугнуть нечаянно резким движением. — Давай я помогу, — И потянулся, чтобы помочь снять протезы. Мужчина промолчал, только отвернул голову с мрачным взглядом, уставился в стену и молчал. Абдул снял с него эти ужасные тяжелые протезы и покачал головой, — Цк-цк-цк-цк, нет, надо связаться с Фондом Спидвагона. Тебе нужны новые протезы. — Наверное, — Тихо ответил Польнарефф, повернувшись к мужу и он увидел, как эти серо-голубые глаза блестят в свете лампы. В ответ на такой взгляд Мохаммед просто приподнялся и обнял его. Снова обнял, снова поцеловал. Он знал, что это работает лучше всего. Но Жан-Пьерр как-то быстро отстранился от него и вздохнул, — Я не хочу быть обузой для тебя… Я сам справлюсь. — Обузой? — Кажется, египтянин даже рассердился от таких слов, нахмурился, покраснел и напряг губы, — Откуда ты вообще взял такое слово и с какой стати применил к себе? Ты мой супруг и я никак иначе тебя не воспринимаю, понял меня? — А француз аж стушевался и опустил глаза, кивнув. А Мохаммед, помогая ему раздеться, продолжал, — Чтобы я больше такого не слышал от тебя, понял? Мое отношение к тебе не изменилось нисколько, просто теперь ты нуждаешься в помощи и в этом нет ничего постыдного, — Мохаммед ловко поднял его на руки, от чего Жан-Пьерр даже покраснел своими оттопыренными ушами и приоткрыл рот. — А… Я понял, — И в слабой улыбке растянулись бледные губы, — Спасибо тебе, — Тем временем его уже посадили осторожно и нежно в ванную. Так отрадно было слышать подобные слова от своего мужчины. Жан-Пьерр всегда обладал излишней сентиментальностью и даже сейчас внутри него было столько эмоций, которые почему-то никак не показывались сами наружу. Куда же они подевались за эти двенадцать лет, где они прятались? Сейчас они бушуют внутри, но бледное и худое лицо уже отвыкло проявлять их, поэтому внешне он почти никак не проявлял свои чувства и эмоции. Мохаммед очень трепетен был, помогал тому помыться и всегда был рядом. Никогда прежде Жан-Пьерр не ощущал такой трепетной заботы. Усмехнулся хрипло, пока ему осторожно и ласково терли спину любимые горячие руки, — Да как ты смеешь, — Абдул замер и удивленно уставился на мужа. — Что? — Как ты смеешь так заботится обо мне? — И пусть лицо Польнареффа выглядело мрачным и даже злым, глаза все сказали. В ответ на нежный и смущенный взгляд египтянин улыбнулся. — Потому что я ни о ком в этом мире так не хотел заботится, как о тебе. Пусть хоть кто-нибудь сделает это, но сделает так, чтобы ты ощутил в полной мере, — И спокойно продолжил натирать ему спину. Жан-Пьерр улыбнулся сам себе, прикрывая глаза. Шум воды, супруг рядом, тишина и спокойствие. Впервые за все это время француз не ощущал себя беззащитным, одиноким, тревожным. Впервые внутри него гармония и спокойствие. И он был безмерно счастлив.       После душа Польнареффа буквально отнесли на руках в спальню прям так, в чем мать родила. Он был не против и все же очень смущался. Неужели отвык от такого? Абдул же сразу решил помочь ему с одеждой. Дал ему его любимую футболку и нижнее белье, пока он будет спать то брюки ему ни к чему. И едва француз надел футболку, так обомлел и замер, уставившись на себя в зеркало. Майка, что раньше была ему в облипку, натягивалась на широкой груди и плечах… висела на нем, как на костлявой вешалке! Торчали острые худые плечи, немного выпирала и грудь но совсем слабо… Она была ему велика. Мужчина вздохнул. Ну хоть трусы ему по размеру, в бедрах он не убавил, разве что процент жира и мышц изменился. Он ничего не ответил на вопрос в чем же дело и просто улегся под одеяло, похлопав рядом с собой. Мохаммед, конечно, волновался за мужа и поэтому лишь слабо улыбнулся, скинув с себя домашний халат. Улегся рядышком, обнял, прижав к себе и так они уснули. Жан-Пьерр теперь был меньше, чем когда уезжал, но его все еще было приятно прижимать к груди. А Польнареффу и самому было приятно прижиматься к теплой и мягкой груди Абдула, лежа одной половиной тела на его мягком животе. Уложил голову на теплую, мягкую, волосатую грудь супруга, в сладкую негу сразу погружаясь, засыпая, ощущая, как под ним вздымается и грудь и мягкий, пухлый живот мужа при дыхании. А горячий воздух опаляет его макушку, нежные руки прижимают к себе и гладят по спине. Жан-Пьерр так давно мечтал об этом, даже не хотелось плакать, хотелось петь и смеяться. С улыбкой на лице француз и уснул окончательно, сладко засопев.       Мохаммед обожает спать, спал бы всю жизнь. И продолжает спать даже после того, как его муж покидает постель. С помощью станда забирается на инвалидное кресло и выкатывается на крыльцо. «Паркуется» рядом со скамейкой, на которой раньше всегда сидел и курил по утрам, даже пересаживается на нее не без помощи своего верного Silver Charriot. Достает сигарету зубами из пачки в полной тишине. В сумерках особенно ярким кажется пламя зажигалки, игриво облизывающее кончик сигареты, прикуривая ее. Первая затяжка самая вкусная. Он с удовольствием курит каждую сигарету, наслаждаясь своей вредной привычкой. Выдыхает едкий дым, все еще держа сигарету губами и прищуривается, чтобы дым не попал в здоровый глаз. И так сидит в полутьме, курит, прищуриваясь каждый раз и глядит на двор в слабом свете почти севшего солнца. Лишь вон там, на самом горизонте, розовеет уходящее солнышко. По полу веранды вдруг зацокали собачьи когти. Ловко запрыгнув на скамейку, Игги усаживается рядом и глядит на Польнареффа своими вытаращенными глазами. Француз улыбается и гладит его по голове и спине. — Ну что ты пришел ко мне? — Игги повилял хвостом и улегся рядышком, хрюкнув от удовольствия своим смешным мокрым носом, — Хороший, — Тихо шепчет мужчина, не переставая гладить собаку по спине. Пес же прикрыл глаза и развесил уши, прижавшись одним боком к ноге товарища.       И именно в этот момент наступило облегчение. Все закончилось. Наконец-то. Наконец-то все закончилось и теперь он дома. Жан-Пьерр был так счастлив этому, все таращился на этот розовый закат, пока он совсем не перестал полыхать и не затух. Все погрузилось во тьму. Он так задумался, что сигарета успела дотлеть и больше не дымила. — Ну надо же. Какой красивый, оказывается, закат, — Сам себе сказал Жан-Пьерр, продолжая чесать большие уши собаки рукой, — А я и не замечал. — Очень красивый, — Рядом раздается голос Мохаммеда, сонный, уютный. Он едва вылез из кровати и уже знал, где искать супруга. Стоит в дверях, медленно, сонно моргает. Уселся рядом и приобнял за талию Жан-Пьерра, оставив на плече ласковый поцелуй, — Не замерз? — О, нет. Мне тепло, как никогда не было, — И пусть начало холодать, руки Польнареффа впервые за эти двенадцать лет были такими теплыми, а уши и щеки горели, словно подпаленные потухшим закатом.