Ты сделан из звезд

      Глубокий вдох. Звук собственного дыхания оглушает, поглощает все окружающие звуки и голоса. Вода забивается в уши и сдавливает барабанные перепонки, причиняя боль при каждом вдохе. Сердце заходится слишком быстро и в то же время слишком привычно, а его стук, кажется, вибрацией идет по всему телу и доходит даже до кончиков пальцев. Руки двигаются чересчур автоматически, замирают в верхнем положении на мгновение, чтобы снова рассечь поверхность воды и оттолкнуться ещё дальше, преодолевая метр за метром. Чувствую, как плечи начинают неметь от того, что я слишком часто повторяю движения. Мышцы постепенно забиваются, начинают ломить, но я не могу остановиться ни на секунду. Просто не могу, чего бы мне это ни стоило.       Стискиваю зубы до боли и слышу противный, заглушенный водой скрежет. Ещё одно движение — на этот раз финальное — и мои пальцы касаются белого ледяного кафеля. Мягкие от воды подушечки пальцев слишком резко хватаются за скользкую поверхность, и я вздрагиваю, будто от удара током. Выныриваю из воды и жадно пытаюсь урвать спасительный глоток воздуха. Очки неприятно липнут к лицу, впиваются в кожу, и мне кажется, что после сегодняшней тренировки они оставят следы в виде светло-лиловых синяков. Хватаюсь одной рукой за бортик, а другой стаскиваю ненавистные очки и протираю напряженные глаза, пытаясь немного отдохнуть. — Сорок семь, двадцать две, — ледяной тон ненавистного, но такого мягкого и приятного голоса моего тренера, Че Хёнвона, вырывает меня из мыслей и заставляет поднять голову вверх. От слишком резкого движения немного щемит шею и на мгновение перед глазами проплывают цветные пятна. — Отличный результат, Гюн-а, но я знаю, ты можешь лучше.       Пальцы непроизвольно стискивают бортик от бессилия. Что ещё мне нужно сделать, чтобы получить чуть больше, чем «отличный результат»? Мельком бросаю взгляд на лицо сонбэ: он задумчиво переключает что-то на своих часах и забивает результат в память, сохраняет его и хмурит брови. Чувствует мой взгляд на себе и перехватывает его. — Ты что-то хочешь спросить, Гюн-а?       Да, чёрт возьми! Например, какого хрена ты ведёшь себя как равнодушная скотина? Неужели ты вообще ничего не замечаешь, или ты настолько бесчувственный и равнодушный, что тебя ничего не интересует, кроме своей идиотской работы? Тебе совсем безразлично то, что я пытаюсь тебе показать? Почему ты игнорируешь меня? Почему относишься ко мне, будто я только твой материал для соревнований? — Нет, сонбэ, — силюсь сделать самый равнодушный тон и тут же отворачиваюсь, направляясь на старт. И зачем я вообще согласился тренироваться у тебя? Как долго это будет продолжаться, и как долго ты будешь игнорировать меня?       Будто я что-то еще могу сказать… Уже привычно вылезаю из воды, а перед глазами его ноги в белоснежных кроссовках. Утопить бы его вместе с ними. Вот просто скинуть в воду и уйти, не обращая внимания на крики. Вместо этого в голове начинается привычная карусель, пока я иду всего несколько шагов до старта.       Я устал смотреть на тебя и видеть только то, что я тебе нужен как нечто, с помощью чего ты хочешь выделиться. Иногда я готов подсматривать за тобой в душе или раздевалке, чтобы наконец увидеть, что ты прячешь за чертовой майкой. Твои руки, сжимающие проклятые часы, это все, что я замечаю, когда поднимаю голову. Сколько за эти годы я нахлебался воды, когда представлял, как сяду на твои ноги и раздвину перед тобой свои. Это чувство всегда приходит не вовремя. Твой голос… Он меня раздражает, он говорит не то, что я хочу слышать. Хотя бы раз, когда я останусь один в душе… Ты же, понимаешь, зачем я там задерживаюсь и дожидаюсь, пока все уйдут? Я не хочу сказать тебе «до завтра» или «увидимся на соревнованиях». Просто подойди ко мне в тот момент, когда я стою спиной, просто прижми к стенке, чтобы я не видел твоего лица, но понял, что это ты. Пересчитай пальцами мои позвонки до самого низа, коснись меня там, где никогда не касался. А потом уйди. Я сделаю вид, что ничего не было. Но так просто уже становится невыносимо.       Что ты за человек? Почему все время один? Я думал, что это я странный, раз всегда прихожу сюда в одиночестве, почти ни с кем не разговариваю, а затем так же один ухожу. Я не считаю себя страшным или глупым, просто у меня такое ощущение, что я не прижился нигде. Мне не интересно то, чем увлекаются мои сверстники, не интересны их рассказы про девушек или игры. Я часто тихонько стою в стороне и киваю, делая вид, что слушаю. Я не грубый и не ласковый, я такой, какой есть. Иногда мне нужно ни с кем не говорить, и это нормально. — Ты готов? — снова слышу его голос, и, да, я готов.       Натягиваю очки, встаю в исходное положение, которым каждый раз пытаюсь показать нечто большее, чем готовность к очередному заплыву. Он об этом не узнает, он упрямый и холодный, я с этим почти смирился. По звонкому свистку ныряю в воду и снова ничего не слышу, кроме плеска воды и собственного сердца. Мое спасение от назойливых мыслей еще примерно на сорок с небольшим секунд. Иногда этого достаточно, чтобы мои мозги встали на место, а тугие плавки перестали жать.       Контрольный хлопок по плечу нисколько не бодрит меня. Тренер снова повторяет мне, что я могу лучше, я и сам знаю, что могу, лучше расскажите мне кто-нибудь, как избавиться от того, что тебя убивают свои же чувства.       Грустно бреду до дома пешком со слегка влажными волосами. Спортивная сумка болтается на плече, а ее мокрый бок порядком начинает раздражать. Не хочу в этот раз задерживаться в раздевалке надолго. Сегодня я был один, ведь на носу важные соревнования, а я с каждым днем чувствую себя все хуже и хуже от того, что я просто инструмент. Разумеется, я не дурак, я понимал, что иду в спорт не за отношениями, но как быть теперь, когда чувства возникли и не хотят засунуться туда, где им самое место?       Помню, как впервые увидел сонбэ. Мой приятель, которого удача в спорте обошла стороной, сбежал от него после первой недели и потом рассказывал мне ужасы про то, как тот издевается над подопечными. Я всегда кивал и почти не слушал его, мне было комфортно в своем мирке и в чемпионы меня записывать было рано. Я и не рвался никуда, плавал в свое удовольствие и был несказанно рад тому, что имею хорошую физическую форму.       Но случилось так, что Хёнвон-сонбэ увидел, как я тренируюсь. Писк его часов я запомнил с первого раза. Пронзительный и раздражающий, а еще совершенно не меняющийся по сей день. Я подплыл к лестнице, чтобы выбраться из воды и переговорить с тренером, а сонбэ протянул мне руку. Я проигнорировал и просто смерил его оценивающим взглядом, а потом мой тренер сказал, что я достоин большего, нежели просто плавание, а научить меня сможет только он.       Я не хотел уходить, не хотел покидать свою команду, с которой был с самого начала. Меня не пугали рассказы приятеля, я знал, что не дам себя замучить. Но я облажался. И даже если Че Хёнвон не совершал никаких противоправных действий в мою сторону, именно я молил всех известных богов, чтобы совершил… Хотя бы одно.       Он странный. И дело даже не в том, что у него совсем нет эмоций, при чем, никаких. Его странность в том, что, даже видя мою неправильную стойку поначалу, он не пытался до меня дотронуться, применить силу, чтобы согнуть или помочь как-то исправиться. Он всегда командует со стороны. Не думал, что меня будет раздражать то, что до меня не хочет дотронуться парень…       Я не оговорился, он именно парень, что и заставило меня проявить недоверие к нему сначала. Че Хёнвон буквально на два года старше меня, а ведет себя так, будто он уже прожил несколько жизней и все знает. Хоть бы раз показал мне свое тело. Наверное, эта неизвестность так и будет сводить меня с ума.       Прихожу домой, устало валюсь на кровать и краем глаза подглядываю за своим отражением в большом зеркале. Поднимаю руки, верчу их перед лицом, непроизвольно сравнивая с его руками. Не похоже, что он сам занимается только плаванием. Иногда на коротком отдыхе я смотрю на его руки и мне становится слишком тесно в самом себе. С каким бы удовольствием я пережал его вены пальцами, встал бы так близко, чтобы никто не видел, а потом переложил его ладонь на свой пах. Или зашел бы совсем далеко и сунул ее под тугую резинку плавок. Чтобы он почувствовал, что со мной происходит, когда я смотрю на него.       Сейчас, глядя в потолок, ощущаю себя крайне паршиво, когда механически сбрасываю с себя штаны вместе с бельем, переворачиваюсь на живот и подкладываю под живот подушку. Мне уже и смотреть на него не надо. Скоро я просто сойду с ума.       Инстинктивно тыкаюсь в подушку, не понимая, как же мне остановить это все. Стараюсь укусить руку, чтобы не дать ей самому себе помочь. Больше всего я не хочу, чтобы меня в таком виде кто-то застал. Будет стыдно, я просто провалюсь от жгучего стыда прямо на этом самом месте.       От меня все еще пахнет хлором, и волосы неприятно прилипают к шее. Сгребаю брошенное с утра полотенце, обматываю его вокруг пояса и несусь в ванную с колотящимся сердцем. В такие моменты я забываю, что живу один. Мания преследования иногда меня не отпускает. Стал ли я дерганным? Определенно.       Стараюсь не смотреть на себя в зеркале, быстро захлопываю дверцу кабинки и сползаю по стенке. Пусть вода бьет мне по лицу, мне уже так привычнее. Иногда я провожу по десять часов в бассейне — это самые ужасные и ненавистные мной дни перед соревнованиями. Будто бы только таким варварским методом можно меня выдрессировать. Я бы не отказался от поцелуя. Готов поспорить на все свои медали, что мне придаст это больше тонуса и мотивации.       Выдавливаю целую ладонь геля для душа и шлепаю ей по шее. Пусть просто стекает или пахнет. Глажу бицепс на правой руке, прикрываю глаза и сам не замечаю, что начинаю водить скользкой ладонью по груди. Я давно изучил все свои слабые места… А что мне еще было делать? Считаю, что не очень-то и стыдно сказать партнеру, где и как тебе больше нравится.       Чувствую, что начинаю довольно быстро возбуждаться, но именно этого я сейчас и хочу. Сжимаю правый сосок между пальцев, а рот открывается в немом крике. Слепо хватаю губами воду и не могу открыть глаза, понимая, что поплыл. И думать не хочу, что когда-нибудь то же самое сделает кто-то другой.       Кто-то другой?       Сейчас самое время подумать о его руках, когда собственная ладонь обхватывает эрегированный член. Обхватывает сильно и, независимо от меня, повторяет движения за другой ладонью. Позволяю себе сдавленно вскрикнуть, но сам своего голоса не слышу.       Через обволакивающий меня туман слышу, как бьется сердце и вот-вот выпрыгнет из груди. Тело качается, повторяя удары. Со стороны, наверняка, я выгляжу ужасно. Скоро будет легче. Я решил, что завяжу с плаванием после очередной медали. Осталось только до нее дожить и совсем не тронуться рассудком.       Мой будильник звонит ровно в девять утра. Не могу сказать, что я вообще спал. То снилась какая-нибудь ерунда, то я вскакивал, чтобы глотнуть воды. Одеяло и простыня сбиты на одну сторону, подушка валяется в ногах. Все выглядит так, словно это пожевали и выплюнули. Могу спорить, что мое лицо выглядит не лучше. Сегодня последний день жестких тренировок, а завтра… Завтра я молча уйду и больше никогда его не увижу. Уже и не знаю, чего я хочу больше: лечь под него или, чтобы он исчез из моей жизни. Я просто запутался, как и мое одеяло.       Принимаю душ и с легким перекусом на ходу снова бегу в бассейн. Вижу его машину, но на самом деле и не сомневался, что он тоже придет рано, не дав мне немного разогреться в одиночестве. Пропускаю в голове мысль, что мне надо с ним поговорить, сказать все и успокоиться. Пусть узнает и прогонит меня сам. Что тоже будет неплохо.       Первые пару часов стараюсь игнорировать его. Почти не поднимаю головы из воды и прячу глаза за очками. Страшно болит голова и стучит в висках, а слой воды перекрывает противный скрежет свистка. Слышу только, как он озвучивает время, которое становится то хуже, то лучше. Не понимаю, от чего это зависит. Не чувствую усталости и привычных приступов, как нежности, так и злости. Наверное, так я и должен был делать изначально. Он тренер, а я перспективный спортсмен, волей случая попавший к нему в руки.       Лучше бы эти руки схватили меня за бедра, дернули на себя и оставили россыпь синяков. Передавили шею и сжали талию. Обещаю, что в этот момент смотрел бы только в его глаза и прошептал бы свое самое уверенное в жизни «да».       Горло обжигает хлором, начинается приступ кашля. Кое-как доплываю до бортика и хватаюсь за него руками. Похоже, что я опять сдаю и думаю не о том. Наконец стаскиваю очки на лоб и пытаюсь протереть глаза. Даже не жду, что он подойдет и спросит, что со мной случилось, однако вижу краем глаза его кроссовки прямо перед лицом. — Мне кажется, что тебе нужно отдохнуть, — говорит он сухо и даже не смотрит на меня, с ужасным писком пытаясь сделать что-то в своих часах. — Мне не нужно отдыхать, — огрызаюсь я, сам не понимая, на что. Вряд ли еще кто-то, кроме меня, виноват, что я замечтался. Снова кашляю и отворачиваюсь, повисая локтями на бортике. — Скажите, улучшения хоть какие-нибудь есть? — Можно и лучше… — Лучше?! — не выдерживаю я и, развернувшись, запускаю в него очками. — А вы сами можете лучше?       Он задумчиво прикладывает пальцы к подбородку и делает вид, что думает, я уверен в этом. Он не думает, а просто скажет сейчас, что тренироваться нужно усерднее. Я и сам об этом знаю, но меня убивает собственное тело и не в ту сторону повернутый мозг. Будь проклят тот день, когда глаза увидели, мозг считал информацию, то, что в штанах, отреагировало, а я этого не заказывал… Но пошел исполнять… Без вопросов. А собственно, кому эти вопросы задавать? — Великие тренеры не всегда великие игроки, — с долей усмешки отвечает он, и я не сдерживаюсь от смеха. — Так я и думал… — зажимаю нос и окунаюсь в воду с головой, а когда снова высовываюсь, то пугаюсь и едва не ухожу обратно.       Хёнвон-сонбэ сидит на корточках и протягивает мне брошенные мной очки. Делаю вид, что не понимаю жеста и жмурюсь. — Что тебя так тревожит? — слащаво улыбается он. — Хочешь предложить мне свое место на пьедестале?       Фыркаю и недовольно веду носом, но очки все же принимаю и натягиваю их на лоб. — Какое место? — бурчу себе под нос. — Вы же сами говорите, что можно и лучше. Уверен, там найдется человек, который быстрее меня.       Не понимаю его жеста. Он то ли что-то хотел сказать, но передумал, то ли обозвал меня кем-то. Замечаю, что он скидывает кроссовки и аккуратно отставляет их под скамейку, стаскивает штаны, оставаясь в одних плавках. — Мне кажется, что тебе часто не хватает здорового духа соперничества, — вполне четко проговаривает он, и я понимаю, к чему он клонит.       Вот только не это! Отворачиваюсь и пытаюсь расслабиться, поднимаю ноги и делаю свой самый серьезный вид, будто что-то рассматриваю. Если он сейчас разденется, то подоспевшая бригада врачей просто не успеет меня откачать. Скорее всего, у меня остановится сердце или откажут легкие, потому что я забуду дышать. — Мне… всего хватает… — чувствую, как заплетается язык, а потому глупо открываю рот, пытаясь размять губы и не мямлить. Что я могу ему сказать? Попросить одеться? Попрошу простить меня за стояк, а затем буду умолять прижать меня к полу всем весом. Чувствую, что ситуация накаляется все больше. — Шутки ради, — отвечает он на мои мяуканья, стоя у меня за спиной. — Я вижу, что ты рассержен на что-то или даже зол. Попробуй направить свою негативную энергию туда, где ей самое место.       Я понимаю, что делать нечего. Я не злюсь на него, мне не за что на него злиться. Возможно, он даже прав: я слишком редко с кем-то соревнуюсь на тренировках. — Я согласен, — на выдохе отвечаю я и рискую повернуться.       Мои опасения оказываются напрасными. И вот теперь я действительно зол, хотя пару минут назад именно этого и хотел. Его тренерская водолазка все еще на нем и, похоже, он не собирается ее снимать. Сонбэ зачесывает волосы назад и не спеша идет к старту, еще раз тихо зовет меня, а я изо всех сил пытаюсь заставить свое тело не реагировать так бурно на то, чего еще не случилось.       Неловко вылезаю из воды и стараюсь идти немного враскорячку. Я редко так делаю — иду к старту по бортику, но сейчас хочу сохранить силы, чтобы показать, что я лучший, чтобы ответить ему его же словами: «Хёнвон-сонбэ, можно и лучше». Надеюсь, он оценит. Если же нет, то не страшно, что меня выгонят смачным пинком. Хоть где-то он до меня дотронется.       Только не думай об этом во время заплыва.       Поднимаюсь на тумбу и делаю вид, что осматриваю себя зачем-то, на деле же украдкой поглядываю на его ноги, и мышцы на них кажутся каменными. Интересно, насколько сильно он бы сжал меня ими?.. Мотаю головой и натягиваю очки, после чего мы оба по свистку уходим в воду.       Никого и ничего не слышу, стараюсь дышать правильно и не смотреть по сторонам. Вижу себя на завтрашних соревнованиях, пытаюсь представить себе, как скандируют люди с трибун. Разворачиваюсь у бортика с закрытыми глазами и плыву обратно еще быстрее, тихо радуясь сам за себя, насколько правильно и четко все делаю.       Даже с бешено колотящимся сердцем слышу писк ненавистных мною часов. Да быть не может!       Выныриваю возле финиша и наконец позволяю себе сделать глубокий глоток воздуха. Тут же раздражённо срываю с себя прилипшие к коже лица очки и чудом не пускаю их на дно. Не хочу поворачиваться лицом к сонбэ на соседней дорожке. Самое настоящее издевательство. Я тренируюсь сутками, а он вот так просто решил обогнать меня, буквально за день до соревнований?! Неужели все мои тренировки и труды напрасны? Неужели, всё это было зря? Неужели… — Гюн-а, ты в порядке? — видимо, я слишком долго залипал в одну невидимую точку перед собой, что сонбэ пришлось окликнуть меня. — У тебя всё хорошо?       Замечательно! Хочется развернуться и просто врезать. Врезать по этому вечно спокойному лицу. Стереть этот холод из его глаз, чтобы увидеть хоть что-то в свою сторону — пускай это будет гнев, раздражение, даже ненависть, но только не смотри на меня так, как будто я безжизненный предмет, чёрт возьми. — Лучше не бывает, — язвлю я и откидываю очки для плавания куда-то в сторону, подальше от себя. Опираюсь на руки и поднимаюсь вверх, выбираясь на бортик и оставляя за собой кучу кристально чистых ледяных брызг. Спокойно усаживаюсь на скользкий кафель, мои ноги всё ещё в воде. Сонбэ переплывает через ограду соседней дорожки и медленно движется ко мне. — Ты обижен на меня? — спокойно спрашивает он. Пристраивает руки на бортике и опускает на них подбородок. Мокрая ткань его водолазки почти касается кожи моих бёдер, и я непроизвольно двигаюсь в сторону, желая избежать этого контакта от греха подальше.       Не хочу ничего отвечать ему. — Гюн-а? — Да, чёрт возьми! — меня хватает не на долго, и я показываю свои самые настоящие эмоции. — Вы просто растоптали все мои результаты буквально одним заплывом. Все мои тренировки прошли зря, — не стесняюсь в выражениях и говорю максимально прямо. Мокрая тугая шапочка летит туда же, куда и очки для плавания. — Ты ошибаешься, Гюн-а, — сонбэ смотрит прямо в глаза, на которые широкими прядями спадает прилипающая ко лбу челка. — Твои результаты слишком хороши, чтобы вот так просто их «растоптать». — Тогда почему вы так просто обогнали меня?! — наверное, со стороны я похож на подростка-истеричку, но мне уже плевать. — У меня завтра соревнования… — стыдливо отворачиваюсь. Если сонбэ так легко обгоняет меня на простой тренировке, то, значит, и на соревнованиях меня так же просто обогнать. — Верно, и ты к ним полностью готов, — сонбэ мягко улыбается, и я чувствую эту улыбку затылком. Да он издевается надо мной! — Готов?! — поворачиваюсь к сонбэ, окидывая его снисходительно-спокойное лицо злобным взглядом. — Через несколько часов я должен буквально защищать честь страны, а вы… Вы вот так просто меня обогнали, а ведь это… Это же было ради веселья, для того чтобы расслабиться, но… Вы меня обогнали…       Опускаю голову и плечи вниз и желаю снова исчезнуть и проспать до самого утра. А ещё лучше, чтобы никаких соревнований и вовсе не было.       Хёнвон-сонбэ так же, как и я минутами ранее, опирается на бортик и вылезает из воды. Невольно задерживаю взгляд на его фигуре: мокрая водолазка слишком облегает его тело, сминается в складки на его животе, выдавая ровные очертания крепкого пресса. Мокрая ткань делает его плечи ещё шире, и мне даже кажется, что сквозь водолазку я могу видеть вены на его предплечьях. Он подносит руку ко лбу и откидывает прилипшие к нему волосы, немного взлохмачивая их. Жест слишком небрежный, расслабленный, даже модельный. Че Хёнвон явно ошибся в выборе профессии — такому самое место на обложках глянцевых журналов. — Почему ты так смотришь, Гюн-а? У меня что-то на лице? — кажется, я смотрел на него слишком долго, чем выдал себя, а сонбэ касается пальцами собственных щек, задевая мокрые от воды губы и невольно раскрывая их.       Моё лицо начинает гореть, а сердцебиение учащается настолько, что я чувствую его даже на кончиках своих пальцев. Слишком резко поворачиваю шею так, что от неожиданности у меня даже немного темнеет в глазах. Силюсь подняться на ноги и последовать за очками и шапочкой, которые я так удачно выбросил в порыве эмоций.       Наверное, со стороны я выглядел слишком подавленным, потому что сонбэ тут же окликнул меня. — Ладно, давай сделаем так, — спокойным тоном зовет он. — Сейчас иди отдыхай, а потом я угощу тебя кофе в знак примирения, — я чувствую, что он снова улыбнулся. — И мы с тобой поговорим. Завтра у тебя важный день. Я скоро вернусь.       Киваю в стену, даже не глядя на него, и прислушиваюсь к его удаляющимся шагам. Через пару минут Че Хёнвон оставляет меня одного, и я действительно могу позволить себе выдохнуть с облегчением хотя бы на короткое время. Мне просто необходимо привести себя в чувства. Игнорируя слишком тесные плавки, скрываюсь в душевой, чтобы немного привести себя в порядок и хотя бы умыть лицо от хлорки.       За что я люблю наш спортивный центр, так это за местный кафетерий: игнорируя все диеты, я часто захожу туда после тренировки. Тёплый кофе всегда успокаивает меня, помогает привести нервы в порядок и просто согреться после холодной хлорированной воды. В такие моменты, когда я остаюсь наедине со своими мыслями, я даже забываю о слишком спокойном сонбэ и действительно чувствую себя лучше. Наверное, я живу благодаря этому чудесному кофе, ведь с таким тренером я должен был уже пить что-то покрепче, или совсем спиться.       Я решаю не переодеваться, ведь рассчитываю на очередную дозу заплывов после «разговора». Поэтому просто остаюсь сидеть возле бортика на скамеечке, откинув голову на стену и просто наслаждаясь густой тишиной и тихим плеском воды. Мне кажется, что я даже успел немного задремать. — Держи, — от неожиданности подпрыгиваю на месте и распахиваю глаза.       Хёнвон-сонбэ стоит надо мной в накинутой на плечи спортивной куртке, с висящим на руке полотенцем, и протягивает мне стаканчик нежно-бежевого цвета. Улавливаю слабые нотки черники и вопросительно гляжу на сонбэ. — Это тебе, — просто говорит он и присаживается рядом. На мой вопросительный взгляд сонбэ возражает: — Я видел тебя пару раз в нашем кафетерии. Они наливают латте в бежевые стаканчики, — тренер делает глоток своего любимого американо со льдом.       На какой-то момент я даже подвисаю: сонбэ видел меня после тренировки? Он следил за мной?.. Сколько же раз он видел меня, если даже запомнил кофе, который я обычно беру?..       Тупо смотрю на бежевый стаканчик и не могу ничего сказать в ответ, кроме тихого «спасибо». Но моя благодарность значительно выше. Сердце снова пропускает несколько ударов, и я ощущаю странное головокружение, лёгкое и приятное, прямо как в самые первые дни, когда я только-только научился плавать и осваивал самые азы спортивных поворотов. — Ты ведь простудишься, — вдруг выдаёт сонбэ и отставляет свой стаканчик с американо рядом на скамейку. — Этого точно никак нельзя допустить, — продолжает он и набрасывает на мои плечи полотенце.       Задерживает ладони на моих плечах, и теперь я точно могу сказать, что мои плечи легко поместятся в его руках. Они такие большие и немного тяжелые. Он так приятно сжимает это полотенце, что я начинаю откровенно плыть. Наверное, моё сердце сейчас остановится. Сонбэ расправляет полотенце на моей спине, пробегает пальчиками линию вдоль позвоночника, ненавязчиво касается моей талии ладонью, сжимает едва ощутимо, механическим движением без какого-либо намёка.       Я чувствую, что задыхаюсь. Сонбэ впервые коснулся меня так. Так близко и так интимно. Не могу пошевелиться. Что со мной? Почему мне становится так жарко лишь от одного его прикосновения?..       Руки Хёнвона-сонбэ исчезают так же внезапно, как и появились, и он снова касается губами трубочки, из которой пьет американо со льдом. Для него этот жест ничего не значит, а у меня уже улетает почва из-под ног. — Сонбэ, вы… — говорю я на выдохе, но он вопросительно смотрит на меня, снова нацепив на лицо свое привычное выражение спокойствия и равнодушия, вскидывает бровь и продолжает пить свой кофе. Мотаю головой и торможу себя. — Ничего… — Гюн-а, послушай, — сонбэ отрывается от своего напитка. — Я знаю, что ты нервничаешь, это всегда волнительно, даже когда ты уже имеешь большой опыт, и… — Дело не в этом! — слова даются мне легче, чем я ожидал. — Почему вы не могли мне поддаться? — и тут он шокированно смотрит на меня, словно я внезапно заговорил на суахили. — Поддаться тебе? Зачем? — Вы заставили меня сильно занервничать… О своей квалификации, — а еще я ненавижу длинные слова, которые он использует, но почему-то начинаю говорить их, вопреки своей воле. — Завтра соревнования, и я так легко вам проиграл…       Лицо Хёнвона-сонбэ снова озаряет тёплая, но сдержанная улыбка. Мои руки подрагивают каждый раз, когда я вижу эту улыбку. И кажется, моя кожа до сих пор горит под полотенцем, готовая воспламениться и сжечь меня вместе с ним, ну и пусть это будет так. — Гюн-а, если всё время выигрывать, пропадает стимул, — медленно говорит сонбэ, растягивая слова. — Если бы ты выиграл, то ты бы не относился к соревнованиям так серьёзно. — Какой же это стимул, когда проигрываешь?! — не выдерживаю я и пытаюсь заглянуть в его глаза, украдкой скользя взглядом по его губам, на которых задерживается холодная капля кофе. — А что, если я возьму и проиграю завтра, это тоже будет своего рода стимул? — добавляю я, нервно усмехаясь. — Давай ты не будешь это проверять, Гюн-а, — сонбэ снова легко хлопает меня по плечу.       За последние минуты до меня дотронулись словно два совершенно разных человека. Один чуть было не оставил на моем плече ожоги от своей заботы, а другой практически заморозил мою кожу своим привычным льдом.       Разрываюсь между этими ощущениями и прикусываю губу, слишком больно, что ощущаю вкус просочившейся крови на языке. Машинально зализываю маленькую ранку и звучно причмокиваю. Если бы вы, сонбэ, знали, как действуете на меня… Если бы вы хоть ненадолго залезли в мою голову, вы бы никогда не были со мной так небрежны.       Меня начинает ощутимо мутить от всего вокруг: от сонбэ, сидящего рядом и почти касающегося моего колена своим, от запаха хлорки, витающего в воздухе, и от самого себя, который так легко поддаётся чужой воле и готов выполнить любую задачу ради заветной цели. Вот только моя цель, увы, не награда, не медаль и даже не признание. Гордость в глазах сонбэ — лучшая награда для меня. Какой же ты наивный идиот, Им Чангюн. — Вам никогда не приходило в голову, что все зря? — поднимаю голову и смотрю ему в глаза, а он с немым вопросом смотрит на меня. — Никогда не казалось, что вы выбрали не того, чтобы делать из него чемпиона?       Сонбэ кивает, и мне становится не по себе. Он согласен, что у меня нет перспектив? Пристыженно отворачиваюсь, в ответ на это получая тихий смешок и небрежное прикосновение к волосам. Раздраженно ухожу от прикосновений, но его рука вдруг хватает меня за плечо. Едва не кашляю, давясь большим глотком кофе, прижимаюсь к его боку и понимаю, что, если сейчас не уйду, то меня спокойно может стошнить. — А тебе никогда не приходило в голову, что ты выбрал не того тренера? — отшучивается он, и вот теперь я понимаю, что это был лишний способ в очередной раз вывести меня из себя. — Нет, не казалось, — пытаюсь сделать глубокий вдох густого запаха хлора и говорю чистую правду. — Мне нравится работать с вами. Обычно тренера говорят что-то приятное своим подопечным, а вы никогда этого не делаете, вы даже не пытаетесь быть мне другом. Мне это нравится, Хёнвон-сонбэ.       Не знаю, понял ли он мой сарказм или пропустил его мимо ушей. Радует одно — он отпускает меня, и мой желудок вместе с животом прекращают связываться морским узлом. — Я рад, что иногда ты бываешь честен, — кивает он с улыбкой и уже готов встать и уйти, оставив меня одного.       Одного не понимаю, он действительно выделил слово «иногда», или я уже слышу то, что хочу слышать? Кого я обманываю? Я боюсь это услышать. Думаю, что, если не уберусь отсюда, то до конца жизни буду ходить с клеймом позора. — Сонбэ! — окрикиваю его и резко подрываюсь с места, теряя с плеч полотенце. — Можно к вам обратиться с просьбой?       А он только жмет плечами и тянет кофе из трубочки. — Можешь просить все, что угодно.       Если бы это было так, усмехаюсь сам себе и кривлю губы в псевдоулыбке. — Не хотите реванш? Я обязательно покажу, что я лучший.       Знаю, что звучит слишком уж пафосно, но в то же время понимаю, что другого раза не будет. Не хочу бросить спорт и уйти от сонбэ, чтобы он вспоминал меня, как просто чересчур амбициозного мальчишку. — Ты уже это показал, — слышу короткий ответ, вижу на его губах улыбку и замираю неподвижной статуей.       Абсолютно не знаю, что на это ответить. Вся моя решимость резко улетучивается, а ноги становятся ватными. Это звучало не так холодно и наигранно, как обычно. Или мне опять это только кажется. — Тебе лучше выспаться перед завтрашним днем, — продолжает он, пока я пытаюсь вспомнить хоть какие-то слова. — Твои результаты одни из лучших. Не уверен, что тебе пойдет на пользу сегодняшняя нагрузка. Прости, если заставил тебя усомниться в твоей квалификации. — Вы не заставили… Нет… — Никто не будет тебе поддаваться, — снова перебивает он мои мычания. — Победу нужно вырывать зубами, и неважно, кто твой соперник.       Молча стою и наблюдаю, как он уходит в душ. Даже если я и вспомню, как складывать слова в предложения, то они все равно будут лишними. Мне кажется, что он сказал за нас обоих.       Не знаю, пытаться ли снова с ним заговорить, чтобы высказать все, что у меня наболело. К чему он это говорит? Раньше я не слышал, чтобы он выдавал такие длинные фразы. Откуда эта честность и снисходительность ко мне?       Как бы то ни было, мне нужно думать о завтрашних соревнованиях, а не о том, как прыгнуть к нему в кровать. Пятой точкой чувствую, что вырвать медаль у марлина будет гораздо проще, чем воплотить в жизнь мое заветное желание отдаться этому человеку.

***

      Если бы я знал утром, как будет проходить мой день, то и вовсе не желал бы просыпаться. Сначала меня окружают толпы народа, от которого я пытаюсь скрыться в потайных коридорах комплекса. После чего снова бегу с сумкой наперевес в спортивный зал, чтобы немного привести мышцы в тонус. Тут я один, и меня это несказанно радует. Нет незнакомцев с микрофонами, нет тренера, который вместо меня отдувается перед репортерами. Перед выходом к бассейну захожу в душ и долго попросту стою под струями, повторяя мотивирующие слова перед своим заплывом. На самом же деле меня больше беспокоит мысль: как сказать сонбэ, что я больше не буду с ним работать. Вернее, сказать не сложно, сложно будет аргументировать свой уход.       Выхожу на резиновую дорожку и приветственно улыбаюсь, а в голове зреет план «проиграть». Если так, то он сам откажется от меня.       Свисток. Начало гонки. И я понимаю, что, стоило мне оказаться в своей стихии, как я машинально стремлюсь обогнать всех. Глупая привычка, выработанная годами, стоит мне дальнейшей судьбы.       Жмурюсь от вспышек камер каких-то репортёров, прибежавших за очередной статьей с моей фотографией на первой странице, но совершенно не ощущаю никакого восторга. Почему-то каждый раз, после очередного рекорда на соревновании я слышу повторяющийся вопрос о том, легко ли мне это даётся. Такой вопрос всегда веселит меня, и я автоматически выдавливаю из себя дежурную улыбку, говоря о любви к спорту и поддержке близких. В такие моменты я чувствую, что сонбэ смотрит на меня, будто пытается прислушаться к каждому моему слову. Я чувствую, как он буравит меня взглядом, и все время ожидаю, что вот он подбежит ко мне, обнимет меня за плечи, но не так, как он делает это обычно. Не по-тренерски равнодушно, а тепло, и шепнет мне на ухо о том, как сильно мной гордится.       Сейчас, несмотря на аплодисменты и торжественную музыку, я чувствую, что нахожусь в этом здании один, наедине с ним, вижу его ледяные глаза такого тёплого, даже горячего цвета. Холод совершенно не ощущается, хотя мои голые, не до конца высохшие после воды ноги чувствуют пробегающий по ним холодок.       Я устал, сонбэ. И я хочу домой.       Милая девушка с чересчур вызывающим макияжем подходит ко мне в последнюю очередь и с сияющими глазами и слишком искренней улыбкой протягивает мне медаль, заставляя меня нагнуться и подставить ей шею. Привычная мягкая ткань касается голой кожи, выглядывающей из-под спортивной куртки, наспех накинутой на плечи, и я ощущаю тяжесть золотой медали. Цепляю очередной приз пальцами и по традиции прикусываю металл зубами, делая самый счастливый вид и глядя в объектив. Всё та же девушка протягивает мне какую-то хрустальную статуэтку, и я машинально благодарю её, даже не глядя на свой приз.       Гул трибун постепенно стихает, и я схожу с пьедестала, босыми ногами ступая по холодному полу. Подхожу к тренерскому штабу, принимаю от всех поздравления — рутина, ставшая частью меня и отравляющая меня каждую минуту, когда я вижу, как сонбэ улыбается, глядя на медаль на моей шее. В такие моменты мне кажется, что он заметно теплеет, и моё сердце каждый раз замирает, когда я подхожу к нему и жду от него каких-то слов. Они всегда почти одинаковы, и мне это заранее известно, но почему-то каждый раз я лелею бесполезную надежду. — Ты отлично поработал сегодня, Гюн-а.       Тренер подходит ко мне ближе, и я ужасно хочу оттолкнуть его сейчас, но, вместо этого, снова обвожу взглядом блестящих глаз мягкие черты его лица, задерживаюсь на его слишком пленительных губах. Я всегда представляю, что было бы, если бы прямо сейчас я мог бы поцеловать эти губы, прижаться всем телом к его груди и намочить его чёртову чёрную футболку, которая меня раздражает не меньше его самого. — Без вас бы ничего не вышло, сонбэ, — натягиваю улыбку в ответ, слишком неискреннюю, с нотками раздражения, и тренер удивлённо поднимает бровь. Конечно, ты же великий слепой, Че Хёнвон. Для тебя я просто «отлично работаю». — Это наполовину и ваша заслуга. — И всё же они правы, когда называют тебя лучшим, — продолжает он, будто игнорируя мои слова. — Ты действительно лучший в своём деле, и я счастлив тренировать тебя, — большая широкая ладонь ложится на моё плечо в жесте поддержки, и кожу мгновенно обжигает, словно к ней приложили раскалённое железо. К горлу подступает ком, и меня начинает страшно мутить, снова от безысходности и бессилия.       Я ненавижу тебя, Че Хёнвон.       Внутри что-то резко обрывается.       Раздражённо веду плечом и скидываю с себя приятное и такое важное для меня прикосновение, но я больше не хочу чувствовать его кожу на своей. Единственное, чего я хочу, это как можно быстрее исчезнуть отсюда. — Гюн-а, что с тобой? — почти испуганно спрашивает он, но я не намерен отвечать.       Ах, ты ещё и спрашиваешь. Что мне ответить? Рассказать, как лежу на подушке и представляю тебя под собой? Как иногда трогаю себя пальцами?.. Я тупой идиот!       Рука сжимается в кулак и буквально бьёт чужую ладонь. Не знаю, что нашло на меня, но я резко разворачиваюсь, подхожу к бортику бассейна и выбрасываю в воду чёртову награду, а следом за ней и золотую медаль. Я больше не хочу притворяться и больше не хочу играть по твоим правилам, Че Хёнвон. С меня хватит.       Кажется, я произношу это вслух.       Репортёры и тренерский штаб совсем сбиты с толку: не понимают моих действий, шокированно переглядываются, а сонбэ стоит и не может шевельнуться. Уж кто-кто, а Че Хёнвон со своей налаженной системой явно не может воспринимать то, что происходит вне его планов. Так тебе и надо! А теперь, я ухожу.       Стараясь не задерживаться, накидываю на голову капюшон спортивной куртки и скрываюсь за дверью, шлёпаю по коридорам босыми ногами, успев даже толкнуть кого-то из персонала, и буквально прячусь в раздевалке, громко захлопывая за собой дверь. Уставшие от напряжения ноги подгибаются, и я сползаю по стене на пол, закрываю голову руками и держусь изо всех сил, чтобы не закричать.       Несколько ударов кулаком по стене немного остужают меня, но я всё ещё не могу справиться с бушующим океаном внутри себя. Кое-как поднимаюсь с пола и направляюсь в душ, скинув с плеч эту идиотскую спортивную куртку с безвкусным принтом. С великим удовольствием и состоянием, близким к оргазму, стягиваю с головы слишком тугую плавательную шапочку. Бросаю ее на пол. Там всей этой атрибутике и место.       Включаю самый сильный напор воды, чтобы струи хлестали мою спину до боли. Лишь бы это помогло отвлечься и унять непонятное бушующее раздражение и гнев, которые я больше не могу контролировать и держать в себе. Если бы я мог сказать ему всё, что я о нём думаю, увидеть, как меняется это вечно спокойное и равнодушно-сдержанное лицо от моих слов! Наверное, это сделало бы меня чуточку счастливее и даже спокойнее. — Не хочешь мне рассказать, что это только что было? — вздрагиваю от нарушаемой тишины и хочу провалиться сквозь землю, лишь бы не видеть сейчас Че, мать его, Хёнвона. — Не хочу, — слишком резко и даже грубо отвечаю я, всё ещё не поворачиваясь к нему лицом.       Плавки противно липнут к телу, и я дергаю неудобную резинку, расправляя ее на талии. Неужели душ придётся отложить и включиться в очередную занудную беседу с этим ледяным чудовищем? Ну уж нет, только не сегодня. — Тогда, если ты позволишь, я сам тебе расскажу, — чувствую, как сонбэ делает шаг вперёд, но всё ещё находится поодаль от моей кабинки. — У меня нет времени на разговоры, мне нужно домой. Я устал, — холодно бормочу я, старательно взлохмачивая волосы и всем видом показывая, что меня отвлекли от принятия расслабляющего душа. — Дай мне одну минуту, — просит тренер, и я чувствую в его голосе что-то другое, отличное от того, каким он бывает всегда. — Тогда я считаю до шестидесяти, — не сдерживаюсь я от дерзости, понимая, что мне больше нечего терять. — Считай и скажи мне, когда останется пять. Я понял твои неоднозначные взгляды и жесты намного раньше, чем ты думаешь. На самом деле ты слишком открыт и не умеешь прятать свои эмоции. — Мы можем об этом поговорить? — Нет… — Это вы во всём виноваты, сонбэ, — пытаюсь держать голос ровно и благодарю всех богов за то, что он ни разу не дрогнул. — Раз мы не можем об этом говорить, то предлагаю закончить разговор. — Как же мне загладить свою вину? — Пять секунд, — рассеянно говорю я и наконец поворачиваюсь к нему лицом.       Сонбэ делает еще пару широких шагов и заходит ко мне в кабинку. Его волосы моментально становятся влажными, челка липнет ко лбу, и он тут же пальцами откидывает её назад. Глотаю каждое его движение, снова смотрю на его губы, с которых стекают крупные капли воды. — Сонбэ, зачем вы… — он не даёт мне договорить, сразу прижимает меня к стене, и я ощущаю на губах его дыхание.       Самая желанная близость происходит со мной наяву, и я не верю сам себе, что сейчас нахожусь рядом с ним. Он прикладывает палец к моим губам, качает головой, молча прося меня ничего не говорить. Ткань его тренерской футболки промокла насквозь, и я ощущаю, как она раздражающе липнет к моей голой коже, словно издеваясь. — Сонбэ, одежда… вы… — но он не дает мне договорить.       Он притягивает меня одной рукой ближе к себе, держит за талию, и я впервые чувствую, насколько сильные у него руки. Его пальцы приподымают моё лицо за подбородок, и он заглядывает в мои глаза. Больше я не могу рассмотреть и льдинки в нём, ведь его взгляд сейчас обжигает меня изнутри и заставляет забыть о том, где мы находимся, и как неправильно все то, что происходит между нами.       А потом сбывается моя самая заветная мечта. Сонбэ целует меня. Он медлит, зачем-то осторожничает, пробует мои губы, мягко раскрывая их, заставляя поддаваться ему. Мои руки висят по швам и, кажется, я перестал их чувствовать, они словно онемели. Я крепко зажмуриваю глаза, когда сонбэ подхватывает мои запястья и закидывает их на свои плечи, а потом снова обнимает меня за талию уже обеими руками.       Я несмело отвечаю на его поцелуй, боюсь испортить момент, боюсь, что всё закончится и разрушится, и я снова проснусь с искусанными в кровь губами. Но момент не заканчивается, и по телу разливается тепло, когда сонбэ углубляет поцелуй. Слишком близко, слишком влажно и слишком возбуждающе. Робко касаюсь его мокрых губ языком и не могу сдержаться, чтобы с наслаждением не прикусить их, как будто хочу отомстить ему за все те долгие мучения, что я испытывал.       Сонбэ позволяет мне разорвать поцелуй и снова прикусить его верхнюю губу, тут же провести по ней языком, извиняясь за несдержанность. Мои дрожащие руки путаются в его волосах, когда он подхватывает меня под бёдра и вжимает в стену душевой.       Поцелуй снова разрывается, и я слышу, как громко бьётся сердце сонбэ, ощущаю слишком сильные прикосновения его пальцев. Он прижимается губами к моей шее и глубоко вдыхает носом запах мятного геля для душа, и я готов поклясться, что слышу его приглушенный рык.       Моё тело мелко дрожит, и я рассеянно цепляюсь за плечи сонбэ, уткнувшись носом в его шею. Моя дрожь словно передаётся ему, и я чувствую, насколько сложно ему сейчас контролировать себя, чувствую, как дрожат его руки, сжимающие мои бедра. Не могу сдержаться от всхлипа, который выходит слишком громким для нас обоих. — Ты говорил, что тебе нужно домой? — внезапно спрашивает сонбэ мне в шею, а я не нахожу сил на ответ, только на слабый утвердительный кивок. Его пальцы касаются макушки моей головы и слегка массируют кожу. — Можно тебя подвезти сегодня? — Сонбэ… — я наконец могу говорить. — Вы весь мокрый, сонбэ… — Мы одни… Зови меня хёном, — всё так же произносит он, не отрываясь от моей шеи. Не спешит меня отпускать, буквально держит на весу, игнорируя напряжение в мышцах. — Я весь мокрый… — Я подожду вас… — я торможу с ответом, потому что слабо представляю, как обратиться к нему иначе. — Хён… Я… Буду ждать вас… Тебя на улице…       Он уходит быстро, будто его тут и не было, а я еще долго не могу прийти в себя. Стараюсь собрать себя в кучу и сделать так, чтобы ноги не разъезжались в стороны. Если я не утонул и не заснул в раздевалке, то все происходящее было на самом деле. Бью себя по щекам и наспех умываю лицо под душем, после чего так же быстро ретируюсь. Не хочу, чтобы он меня ждал, уж лучше я подольше подышу свежим воздухом и постараюсь принять тот факт, что несколько минут назад мы были ужасно близки.       Не больше, чем сон, думаю я, стоя на парковке возле его машины. Прошло уже черт знает сколько времени, а его все нет. Начинаю думать, что пора просто развернуться и уйти. Возможно, я нафантазировал себе, и сейчас он придет, с непонимающим видом посмотрит на меня, хлопнет по плечу и уедет.       Рассматриваю толпы народа, уходящего из комплекса, уже полностью отчаиваюсь кого-либо дождаться и вдруг вздрагиваю от легкого прикосновения к спине. Кажется, я даже вскрикиваю и немного покрываюсь испариной. — Я заставил тебя ждать? — спрашивает он довольно профессиональным тоном и, не дожидаясь ответа, берет мою спортивную сумку и кидает ее вместе со своей на задние сиденья, после чего услужливо открывает мне дверь. — Нужно было решить одно дело. Расскажешь, как добраться?       Мне уже не кажется, что иногда он совершенно не ждет моих ответов, думая, что я готов на все, что он скажет. А самое паскудное в этой ситуации, что он прав.       Добрую половину дороги жду, пока он заговорит первый. Не он ли говорил, что, раз мы одни, то можно говорить открыто и не соблюдать субординацию? Однако хён молчит, а мне просто не с чего начать разговор. Я и так своим поступком сказал слишком много личного. Думаю, что он просто поиздевался надо мной. Хороший повод уйти. Я надолго запомню, как меня лихо опрокинули в самых светлых чувствах.       Он все еще крепко сжимает руль, когда останавливает машину возле моего дома. Задерживаю внимание на его руках, на перекрученных жилах и венах на предплечьях, на длинных пальцах, нервно выбивающих дробь по торпеде, и чувствую, что снова сжимаюсь в комочек нервов. Чувства никуда не исчезли, они и не собирались исчезать, это же не насморк, чтобы пройти.       Тянусь за своей сумкой между сиденьями. Выходит крайне неловко, и я трусь щекой о спинку сиденья, пока пытаюсь ухватиться за лямку. И снова никакого внимания к моей персоне. Тащу к себе тяжелый мокрый комок и внезапно замираю, когда чувствую дыхание хёна совсем близко. Прикрываю глаза и пытаюсь наощупь найти его губы своими, но сумку из руки не выпускаю, готовый стыдливо сбежать.       Даже не могу сказать, сколько проходит времени в таком интимном моменте. Мы просто едва касаемся губами и оба не решаемся сделать что-то большее. Обмениваемся дыханием, иногда приоткрывая губы, а затем снова смыкая их.       В какой-то момент меня начинает это злить. То ли это от того, что моя спина устала сидеть вполоборота, то ли от того, что я слышу его издевательское хмыканье. Высовываю язык и широко лижу его губы. В своем озлобленном жесте достаю даже до кончика носа, после чего тащу на себя сумку и дергаю за ручку двери.       Заблокировано. В панике поворачиваюсь и смахиваю челку со лба, а хён, как ни в чем ни бывало, тянется за своей сумкой и вынимает из нее, о Боги, мою награду и медаль. — Ты ничего не забыл? — смеется он, а я так и хочу сказать, что по лицу твоему кулаком пройтись забыл. — Вы вернулись за ней? — выдаю я и снова прикусываю язык, вспоминая, что меня просили обращаться не так.       Руки меня снова перестают слушаться, и я понимаю, что мне приятнее получить награду именно из его рук, пусть и ту же самую, пусть и второй раз за день. Дрожащими пальцами расстегиваю переполненную сумку и пытаюсь впихнуть в нее медаль, как мое запястье пережимает большая ладонь. — Ты чего такое делаешь? — а голос его словно испуганный. — Так не поступают с золотом, чемпион. Давай я помогу тебе донести.       Плевать. Уже слишком плевать на то, что он предлагает. Мой чуть напуганный взгляд становится равнодушным, и я сталкиваю сумку ему на колени. Вот и все, что он скажет мне напоследок, ведь завтра я просто возьму и не пойду ни на какую тренировку. Я больше не смогу смотреть ему в глаза после того, что произошло сегодня.       Мы молча поднимаемся на лифте, а я молюсь, чтобы он ехал быстрее. Боюсь разреветься. Никогда не плачу, но первые слезы уже на подходе. Слишком гнусно и обидно. Открываю дверь и прохожу внутрь первым. — Можешь бросить здесь, — машинально указываю куда-то на пол и прижимаюсь плечом к стене. — Спасибо, что подвез… И за то, что забрал мою медаль.       По звуку щелкнувшего замочка понимаю, что он ушел, даже не дослушав меня. Ну и правильно, так даже лучше. Надеюсь, ему было приятно поставить очередную зарубку на ремне. Скидываю ногами обувь, обреченно выдыхаю и, не успев повернуться к двери, вздрагиваю так, что даже на какую-то секунду обеими ногами отрываюсь от пола. Его руки хватают меня за талию и прижимают к себе. Жест властный, но не лишенный нежности. Всем телом чувствую, что хён совсем не спокоен, каким был несколько минут назад.       Его губы касаются моей шеи, затем еще раз, и еще… Роняю затылок ему на плечо. Ноги меня больше не держат. — Может, ты не будешь прогонять меня так скоро? — сладким сиропом вливается его шепот в мои уши. Сильная ладонь едва сжимает пах, а я уже понимаю, что не дышу. — Я думаю, что мы с тобой не закончили.       Облизываю пересохшие губы и задерживаю язык в уголке рта. Страшно хочу повернуться, но сдерживаю себя и даже сжимаю кулак. Чувствую его руки у себя под кофтой, как он перебирает пальцами все выше и выше, пока не добирается до груди. Рвано вдыхаю и замираю. — Хён, пожалуйста, — я понимаю, что говорю почти беззвучно, но не могу сделать свой голос хоть немного громче. — Я попрошу тебя не уходить.       Он поднимает мои руки вверх, а я не сопротивляюсь, позволяю кофте соскользнуть с головы и упасть на пол. Мне не в первый раз стоять перед ним в таком виде, но отчего-то именно сейчас я чувствую себя крайне незащищенным. Знаю, что он не причинит мне вреда, и готов даже просить об обратном.       Не открываю глаза даже тогда, когда он разворачивает меня к себе, кладет мои ладони себе на пояс и прижимается губами к уху. — Не бойся, — ласково и нежно, словно передо мной совсем другой человек. — Потрогай уже.       Не верю своим ушам. Неужели я так плохо скрывался, что он знал все время, чего я хочу? Поддеваю пальцами его гольф и скольжу ими по коже. Кажется, ко мне достаточно поднести спичку, как я тут же вспыхну. — Сними, пожалуйста, — если гореть, то дотла. Совершенно откидываю свой стыд, сам дергаю за края его кофты, и она с той же легкостью, что и моя, падает под ноги.       Боюсь посмотреть, боюсь вдохнуть. Я слишком долго и слишком сильно этого хотел. Я думал, что возьму и почувствую что-то в этот момент, но такого не происходит. Не знаю, что еще мне нужно. Дышу ему в плечо, двигаюсь все ближе, пока наконец полностью не прижимаюсь к его горячей коже.       Я скорее мертв, чем жив. Тяну его за собой в комнату, пячусь задом в небольшом коридоре, изгибы которого знаю наизусть. В какой-то момент понимаю, что не стою твердо на полу, а потом и вовсе падаю спиной на кровать. Хён так близко, от него так жарко. И пока я отдаюсь его поцелую, он стаскивает с меня штаны вместе с бельем.       Чувствую, что совсем не готов, меня охватывает какой-то совершенно дикий страх перед всем, что должно между нами произойти. Я зажмуриваюсь и понимаю, что по вискам текут слезы. Вероятно, что, увидев это, хён тоже тормозит и садится на колени рядом со мной. — Слишком быстро, да? — с опаской спрашивает он и касается моего лица пальцами, чтобы вытереть слезы. — Я думал, что ты тоже этого хочешь. — Я хочу… — мямлю я, а голос хрипит, и становится невозможно сдержать всхлипа. Я не плачу, но отчего-то не могу это контролировать. Мне становится ужасно неловко. — Я все испортил этим…       Хён ложится рядом со мной и касается моей головы своей головой. Осторожно нащупываю его руку и сжимаю пальцы, а вторую все никак не могу убрать от лица. Тру и тру глаза, а слезы все не прекращаются. — Истерика? — спрашивает он неестественно низким голосом, и я понимаю, что он действительно обеспокоен моим состоянием. Тупо киваю и шмыгаю носом. — Я не должен задавать этот вопрос, но… Это твой первый раз?       Не могу врать и отрицательно мотаю головой. — Нет, не первый, — отвечаю вполне спокойно и смотрю мутным взглядом в потолок. — Тут дело в том, что… Ты представить не можешь, сколько я тебя хотел…       Обрываюсь на полуслове и понимаю, что после этой небольшой правды мне становится гораздо легче.       Пытаюсь собраться с мыслями и как-то оправдаться в том, что мой язык сейчас существует отдельно от меня и мозга. Я слишком перевозбужден, и это плохо, но мне сложно остановиться даже в вытирании собственного носа. — Ты можешь попросить меня уйти, — хён неожиданно нарушает тишину и сильнее сжимает мои пальцы в своей ладони. — Если ты боишься или не уверен, то мы не будем этого делать…       Внутри будто что-то вскипает. Злость? Обида? Нет. Скорее, некое подобие ревности. Мы слишком близко, чтобы разбежаться и делать вид, что ничего между нами не было. Хотя, на деле, конечно, не было, но я слишком амбициозен, чтобы считать так. Я хочу его, и я уверен в этом. Хочу так же сильно, как глоток воздуха, выныривая из воды.       Подрываюсь с места и неуклюже плюхаюсь на него сверху. Мне уже почти плевать, что я полностью раздет. Не чувствую хёна чужим и не хочу прятать свое тело от него, тем более, что он и так достаточно хорошо изучил его за все это время. Как слепой котенок тыкаюсь носом в грудь, вдыхаю его запах и прижимаюсь щекой. В какой-то момент понимаю, что готов потерять сознание от свалившихся на меня эмоций, тихо рычу и, не думая о последствиях, кусаю его за грудную мышцу. Держу крепко, в очередной раз шмыгаю носом и хватаюсь ладонью за его пах, словно хочу ударить. — Ты издеваешься? — бормочу я, когда понимаю, что он возбужден не меньше, чем я. — Не будем?       Хён в недоумении смотрит на меня, а я машинально облизываю губы и приподнимаюсь на руках, чтобы отстраниться. Не знаю куда спрятаться и мысленно корю себя за то, что сделал — слишком поспешно, слишком несдержанно, слишком неправильно. — Я не… — собираюсь что-то сказать, чтобы эта тишина не длилась мучительную вечность, но хён прерывает меня на полуслове, хватает за плечи, и я мгновенно оказываюсь под ним. Пути назад больше нет.       Он нависает надо мной, вдавливая меня в матрас, и мне кажется, что мой пульс зашкаливает настолько, что, того и гляди, остановится сердце. Хён так близко, что я могу разглядеть каждую морщинку, каждую родинку на его лице. В тусклом свете комнаты оно выглядит особенно красивым, и мне ужасно хочется дотронуться до него сейчас, но хён прижимает мои руки к постели и придавливает собой, не давая вырваться. Его взгляд настолько пристальный, что я не выдерживаю и закрываю глаза.       Дышать совсем не получается, но, когда хён наклоняется близко ко мне и целует, мне снова кажется, что земля уходит из-под ног. Его поцелуи становятся жадными, несдержанными, а хватка усиливается. Уверен, он даже не замечает, что делает мне больно. Настойчиво-жарко раскрывает мои губы, делает поцелуй максимально глубоким. Не сразу понимаю, что мои руки наконец свободны, и тут же чувствую, как мои ноги разводят в стороны. Хён не разрывает поцелуя, оглаживая пальцами суховатую от вечной хлорки кожу моих бедер и с садистским наслаждением сдавливая их.       Ощущаю во рту металлический привкус, когда хён отстраняется от меня и слизывает капельку крови с ранки на своей губе. Я не смог удержаться и снова прикусил его губы. Ухмылка на лице хёна выглядит слишком довольной: наверное, со стороны я выгляжу как дорвавшийся фанатик, но мне плевать. Хочу чувствовать его ближе, пусть лишает меня кислорода всю ночь, я просто хочу, чтобы он был сейчас рядом, и чтобы это не была очередная чёртова галлюцинация.       Хён ненадолго отстраняется от меня и выпрямляет спину, стоя на коленях. Жадно ловлю очертания его тела в темноте: размах широких плеч, которые сильно идут вразрез с его узкой, крепкой талией. Слежу за его руками, когда они развязывают резинку на спортивных штанах, и тут же отвожу взгляд, пытаясь выровнять дыхание и как-то успокоиться. Принять то, что сейчас случится.       Хён снова оказывается рядом и мягко, даже ласково оглаживает моё лицо ладонью. Трогает большим пальцем щеку, а я не понимаю, как он может так быстро переключаться в своих эмоциях. Замечаю блестящий серебристый квадратик в его руке и словно под гипнозом смотрю, как хён подносит упаковку с презервативом к губам и прихватывает её краешек зубами. Он не разрывает зрительного контакта, смотрит пристально и тянет упаковку, разрывая её. Мои губы раскрываются все больше в немом стоне, а мой взгляд непроизвольно цепляется за его руку, опускающуюся вниз. Его грудь, на которой виднеется неяркий след от моих зубов, красиво очерченные мышцы рельефного пресса.       Моё лицо страшно горит и, наверное, я похож на помидор. Я не чувствую собственных рук, а пальцы чертовски дрожат, как будто я таскал что-то тяжелое в течение нескольких часов. Мои глаза следят за его руками и запоминают его тело, как вдруг он резко прихватывает пальцами мой подбородок и поднимает моё лицо. — Смотри мне в глаза, Гюн-а, — его голос кажется на несколько тонов ниже, а взгляд такой властный, что я невольно сглатываю подступивший комок в горле. — Хён… пожалуйста, хён… — начинаю просить его, сам не знаю о чем, а мой взгляд цепляется за мягкие черты его лица, так не соответствующие его истинному характеру. — Ничего не бойся, Гюн-а, — немного мягче говорит хён, а я автоматически киваю, но это никак не подавляет мой страх. — Держись за меня, — он тянет мои руки к себе за спину, позволяя мне ухватиться за него.       Он касается губами шеи, а я путаюсь пальцами в его волосах, таких ужасно мягких на ощупь. Если бы не твой чёртов характер, Че Хёнвон, я бы назвал тебя самым мягким человеком в мире. Вздрагиваю и тут же сжимаю кожу на его плечах, когда его пальцы касаются входа, а когда он осторожно начинает растягивать меня, я чувствую, что схожу с ума. Кожа расцветает под его губами, а тело мне больше не подчиняется. Есть только Че Хёнвон и его пальцы внутри меня. Он немного сгибает их, и меня почти подкинуло бы на кровати, если бы он не держал так крепко. А ещё у Че Хёнвона просто железный самоконтроль, иначе он давно бы разорвал меня и, наверное, сделал бы меня самым счастливым.       Ощущаю его сильное возбуждение голой кожей, и меня ведёт от этого чувства настолько, что я невольно выстанываю низкое протяжное «хён». Он снова выпрямляется и хватает мою щиколотку, улавливая мои взгляды паники вперемешку с недоумением, и закидывает мою ногу на своё плечо. И только сейчас я вижу, насколько большие у него руки. Хён прижимается щекой к моей икре, трётся о мою кожу, тепло улыбается и смотрит на меня. От этого жеста мне становится ужасно стыдно, и мне хочется закрыть лицо руками, но я просто не могу пошевелиться. Когда он трогает губами мою кожу, я снова зажмуриваюсь от смущения и своей открытости, поворачиваю голову набок и хочу слиться с подушками, лишь бы не видеть этот взгляд. Хён тихо смеется и осторожно толкается внутрь.       Он снова оказывается рядом, ладони успокаивающе оглаживают моё лицо, он что-то тихо шепчет, а я словно парализован от собственных ощущений. В панике хватаюсь за его плечи, отголосками сознания улавливаю его мелкие поцелуи в мою шею, а сам сильнее сдавливаю кожу на его спине, впиваясь в неё ногтями. Моё сердцебиение будто останавливается, когда он заполняет меня полностью и замирает во мне. Мои руки хватаются за его спину, как за спасательный круг, а стойкое ощущение, что я утонул, не покидает меня. Он так близко, рядом, дышит в мою шею и сжимает мои бёдра. Его кожа касается моей, а дыхание всё же сбивается, как бы он ни старался контролировать себя. — Всё в порядке, х-хён, — зачем-то говорю я, наверное, больше для самого себя. — Ты удивительный, Гюн-а, ты знаешь об этом? — шепчет он в мои губы и дарит короткий, совсем невинный поцелуй, так неподходящий этому моменту.       Чувствую, что я пропал.       Хён двигается во мне плавно, дразняще-медленно, как будто издевается. У меня больше не остаётся сил сдерживать собственные стоны. Последний барьер оказывается сорван. Движения хёна глубокие, ритмичные, такие, что от них поджимаются пальцы на ногах. Он удерживает мою ногу на своём плече одной рукой, а другой сжимает бедро, шипит от раздражения, потому что моя кожа под его пальцами становится влажной и скользкой, и он постоянно перехватывает её, оставляя новые отметины.       Его движения становятся быстрее, а его фигура вытягивается надо мной. Мои стоны высасывают из меня весь воздух, и лёгкие начинает жечь. Непроизвольно закусываю свои же губы, хватаюсь пальцами за простыни, пытаясь удержаться. Намокшая чёлка липнет ко лбу, а тело выгибается дугой, когда он попадает по простате. По телу проходит волна удовольствия, такая резкая и внезапная, что я на секунду замираю, всё ещё стискивая в руках ткань. Хён смотрит на меня, тяжело дышит, довольно ухмыляется и толкается снова, выбивая из меня очередной стон. Теперь каждое его движение отдается разрядами тока по телу, и я чувствую, что не смогу долго продержаться. Хочу отстраниться от него, впиваюсь пальцами в простынь снова и пытаюсь выскользнуть, но он хватает мою талию, сжимая её в своих ладонях, и буквально насаживает меня на себя.       Моё тело крупно вздрагивает от движений хёна, и я кончаю с хриплым стоном на губах. Горячая сперма пачкает живот и попадает на простыни, и почему-то мне становится ужасно стыдно за себя: разгоряченный, грязный, с широко разведенными дрожащими ногами и полностью открытый. — Можешь открыть глаза, Гюн-а, — мягко говорит хён и наклоняется ко мне, коснувшись моего лба губами.       Открываю глаза, из которых катятся скопившиеся слёзы, и вижу лицо хёна перед собой: по вискам стекают капельки пота от напряжения, а на губах такая нежная улыбка, что, наверное, я могу кончить снова, но уже от ощущения безграничного счастья от его близости со мной. Хён аккуратно выходит из меня, и я замечаю его возбуждение, вопросительно смотрю на него, а он садится на кровать и облокачивается на неё спиной. Тянет меня, все еще ничего не понимающего, за запястье и просит сесть к нему на колени.       Мои ноги не хотят слушаться, дрожат и совсем меня не держат. Чувствую себя ужасно грязным, а хён снова кладёт ладони на мою талию, касается всё ещё горячего живота и тянет меня к себе. Хватаюсь за его шею, чтобы не упасть, и наши губы снова оказываются рядом. Он смотрит в мои глаза, переводит взгляд на губы и едва касается их своими. Ловит мои тяжёлые вздохи губами и прижимает меня ближе к себе. Не могу смотреть на него, он слишком близко, и даже после всего, что произошло несколько минут назад, я всё ещё испытываю какой-то идиотский стыд.       Его губы снова касаются шеи, а руки удерживают мою талию. Его поцелуи расслабляют и заставляют снова дрожать от предвкушения. Наслаждаюсь его мягкими, такими соблазнительными губами на своей коже и снова чувствую сладкую, тянущую боль внизу живота. Не могу сдержать тихих стонов, снова хватаюсь за его плечи и подставляюсь его поцелуям. Хён немного отстраняет моё разомлевшее, совершенно расслабленное тело от себя и показывает мне ещё одну серебристую упаковку с презервативом. В полнейшем недоумении смотрю на блестящий квадратик и не понимаю, чего от меня хотят. — Хочу, чтобы ты надел его на меня сам, — почти шепчет хён и тут же откидывается на подушки позади себя.       Я в полнейшей панике, замешательстве и шоке стараюсь понять то, что только что услышал, и не верю своим ушам. Хён смотрит на меня снизу вверх и хитро ухмыляется. Видя мой рассеянный взгляд и явно покрасневшие щёки, закидывает руки за голову, и я замечаю все очертания мышц.       Это моё. Теперь это всё моё.       Не могу удержаться и наклоняюсь к его лицу, опираясь на руки, и снова несдержанно целую. Сколько раз я касался его губ за этот вечер? Из-за бесконечных поцелуев его губы припухают, и они выглядят более соблазнительнее, чем обычно. Отстраняюсь от него, снова кусаю его верхнюю губу, но моя паника не исчезает.       Делаю несколько глубоких вдохов, чем вызываю усмешку хёна, совсем не злую, но абсолютно мне не помогающую. Пытаюсь дрожащими пальцами открыть упаковку с презервативом. Руки не хотят слушаться, а моё внутреннее смущение нарастает ещё сильнее, и мне хочется провалиться сквозь землю. Боюсь поднять глаза и снова столкнуться с ним взглядом.       Руки хёна осторожно накрывают мои, но это происходит так внезапно, что я тут же вздрагиваю и жалобно смотрю на него в ответ. Боюсь увидеть в его глазах… Разочарование? — Давай я помогу тебе, — мне кажется, что моё лицо откровенно горит, настолько мне жарко и неловко от самого себя. — Расслабься, Гюн-а, — его голос разливается по венам как кленовый сироп, и я, кажется, готов сделать всё, что он меня попросит.       Хён оглаживает мои ладони большими пальцами, и это немного успокаивает меня. Кое-как справляюсь с упаковкой и робко касаюсь его члена, немного сжимаю у основания и раскатываю тонкий латекс вдоль всего органа, робко обвожу его пальцами. Хён же снова приподнимается и оказывается возле моего лица, ласково гладит его ладонью и мягко целует, будто хвалит меня. И во мне что-то обрывается.       Заглядываю ему в глаза и, стараясь повторить его взгляд, кладу руку на его грудь, мягко толкая назад. Хён подчиняется движению моей руки и снова ложится, немного хмурясь, но внимательно наблюдая за мной. Силюсь забыть всё смущение и двигаюсь ближе к нему. Кладу руки на его крепкую грудь и немного царапаю кожу ногтями, невольно задевая след от собственных зубов и вызывая у хёна шипение от несильной боли. Веду руками вниз и с наслаждением очерчиваю его пресс, обвожу каждую мышцу пальчиками, нажимая на них подушечками.       Его дыхание учащается, грудь вздымается сильнее, и я чувствую, как тяжело он дышит, как пытается сдержать возбуждение и стискивает зубы. Его руки ложатся на мои бёдра и снова сжимают их, а я с удовольствием отмечаю, что вызываю в нём те же эмоции, что и он во мне. Немного приподнимаю бёдра, позволяя его члену коснуться моего входа и снова чувствую напряжение его рук.       Он не хочет сорваться.       Осторожно насаживаюсь, чувствую, как горят мои ноги от напряжения, и почти падаю, когда хён поддерживает мои ноги буквально на весу. Из моей груди невольно вырываются полустоны, какой-то невнятный шёпот, а мысли совершенно улетучиваются. Хён расслабляет руки, когда я сажусь до конца. По телу тут же пробегает странная волна наслаждения, и я весь превращаюсь в ощущения. Чувствую его бёдра под собой и как сильно они напряжены.       Такие твёрдые. — Ты сейчас такой красивый, Гюн-а, — говорит хён, смотря на меня снизу вверх и наслаждаясь моей уязвимостью и открытостью. А мне снова стыдно от его слов, и я хочу закрыть лицо ладонями.       Хён собственнически опускает руки мне на талию, пачкая свои пальцы, и помогает мне приподняться вверх. Начинаю двигаться на нём, сдерживая немного болезненные стоны, которые, вместо неприятных ощущений, приносят удовольствие. Сильнее впиваюсь ногтями в его пресс и уже откровенно насаживаюсь на него сам. Как можно сильнее, как можно глубже. Мои губы искусаны в кровь в попытке сдержаться, но это не помогает. Мне слишком хорошо рядом с ним.       Улавливаю стоны хёна и начинаю как-то пьяно улыбаться, игнорируя уставшие ноги. Двигаюсь на нём с титаническим трудом, мои бёдра почти немеют, и на них снова расцветает россыпь отметин пальцев хёна. Почти обессиленно падаю на него сверху, всё ещё возбужденный, и обжигаю дыханием его шею. Касаюсь её губами, прикусываю зубами кожу, наверное, слишком сильно, потому что хён с шипением хватает меня за волосы и оттягивает их назад. В уголках моих глаз застывают слёзы удовольствия и бесконечного счастья. Еле перевожу дыхание от усталости, а хён забирает всю инициативу на себя: вбивается в меня сильными, глубокими толчками и доводит до пика. Снова пачкаю и себя, и хёна, и ощущаю пульсации его члена внутри.       Хочу слезть с его бёдер, но снова падаю ему на грудь и дышу так глубоко, как будто я только что проплыл несколько десятков километров. Чувствую хёна внутри себя, ощущаю его ласковые поглаживания по моей спине. Он помогает мне приподняться и слезть с него, всё ещё держит мою талию и опускает меня рядом с собой, обхватывая меня поперёк груди. Его сбитое дыхание — музыка для моих ушей, и я обнимаю его руку.       Бормочу что-то невнятное и поворачиваюсь набок, пряча лицо на груди хёна. Он обнимает меня в ответ, целует мой взмокший лоб и массирует кожу моей головы. — Хён, — тихо говорю я куда-то в его шею. — Обещай мне, что не исчезнешь утром, — не знаю, зачем я говорю ему это. Чувствую себя каким-то идиотом, но всё же произношу эти слова, открываясь ему больше. — Я никуда не уйду от тебя, — шепчет хён в ответ и касается губами кончика моего носа. — Можешь не бояться.       Кожа на его груди становится влажной от моих слёз.

***

      Никак не могу понять, почему не звонит будильник. Каждый день учеба и тренировки, но сегодня почему-то странная тишина. Приоткрываю один глаз, а солнечный лучик, отраженный от моей золотой медали, обжигает роговицу. Делаю вдох, снова жмурюсь и скидываю уголок одеяла с плеча. Слишком жарко, чтобы прикрываться.       Сонно мямлю и вообще не хочу просыпаться. Как обычно сую руку под подушку и задеваю что-то прохладное и гладкое, с острыми краешками. Догадываюсь, что это. Где-то подо мной к липкому боку точно приклеилась еще одна упаковка от презерватива, возможно, даже не распечатанная. Улыбаюсь, как полный дурачок и чувствую себя каким-то особенным, выигравшим вчера не только свою медаль, но и шанс на человеческое счастье.       Ощущаю, как приятно моя задница приклеилась к его бедрам, и не хочу отодвинуться даже на миллиметр, несмотря на страшную духоту. Наоборот, двигаюсь ближе и прижимаюсь спиной к руке. — Уже проснулся? — голос хёна, приятный и низкий, совершенно меня не пугает. Улыбаюсь еще шире и прячу лицо в подушке. — Я думал, ты совсем не собираешься вставать. На всякий случай я выключил будильник, подумал, что тебе можно сегодня подольше поспать. — Не хочу никуда идти, — пытаюсь говорить лениво и прикусываю подушку, чтобы сдержать улыбку. — Я хорошо поработал вчера. Можно мне сегодня выходной?       Хён тяжело поворачивается набок и прижимает меня за грудь. Чувствую, как он заглядывает через плечо, и кошусь на него хитрым взглядом. — Не хочешь заниматься сегодня, значит? — с долей заигрывания спрашивает он, обращаясь как будто не ко мне, но хватка его становится все жестче. — Ты понимаешь, что разлагаешься сам, а еще заставляешь меня сделать то же самое? — Разве мы не заслужили?       Пытаюсь стоять на своем и наигранно дую щеки, когда меня снова накрывают одеялом с головой и все сильнее вжимают в кровать. Чувствую его губы на кончике носа, затем на губах, невесомо касаюсь их поцелуем и вообще не хочу покидать своего укрытия. Пусть мне будет жарко, мокро и даже немного больно, но пусть это все будет именно с ним. — Хён, — тихо зову, нахожу его ладонь и сплетаю наши пальцы. — Я ведь не знаю, что такое любовь, но сейчас, лежа под одним одеялом, чувствую, будто ты мне как родной. Не знаю, правильно ли это говорить, но я чувствую то, что чувствую…       Он кладет мне палец на губы и сминает их на сторону, видимо, для того, чтобы я замолчал. Я и замолкаю, пробую поцеловать его ладонь, но он лишь кладет мне ее на щеку. — Не сомневайся, — как-то неоднозначно обращается хён ко мне, и я не понимаю, что он хочет этим сказать. — Никогда не сомневайся в своих чувствах, Гюн-а.       Выворачиваюсь из его объятий и ползу на свой край моей же кровати. Я рассчитывал услышать совсем не то, думал, что он меня поддержит, и что эта ночь была не просто так. И, кажется, даже вслух шепчу себе под нос, что я идиот. — Ладно, — обиженно бубню, наконец отклеиваю надоедливый пакетик от своего бока и бросаю его через плечо. — Спасибо, что честен со мной. Я ничего и не ждал.       Движения его пальцев по моей шее теперь кажутся не такими ласковыми, будто все цвета в мире поменялись на противоположные. Когда он касается меня за ухом, мне хочется повернуться, но я чувствую себя хрупким хрусталем, готовым в момент развалиться. — У тебя очень красивая шея, — шепчет он и касается ее губами в паре мест, понятных мне без слов. — Говорят, что у человека родинки там, куда его больше всего целовали.       Я молчу, не знаю, что ответить, я в такое не верю, просто жду его дальнейших действий. Когда он щекотно перебирает пальцами по моему позвоночнику, я невольно покрываюсь мурашками и чувствую легкое возбуждение. Очень некстати. Если так пойдет и дальше, то я забуду, что обиделся.       Хён быстро ныряет под одеяло, а я не могу вдохнуть до того самого момента, когда его губы касаются моего копчика, а кончик носа трется о влажную кожу. Откидываю одеяло и ужасно хочу поцеловать хёна, просто до самого настоящего безумия. Но он прижимает меня к кровати за плечи и смотрит прямо в глаза. — С самого первого совместного занятия хотел сделать именно это, — смеется он, а я впервые вижу его таким довольным. — Она у тебя слишком красивая, ровно посередине. — Но я же… Всегда был в плавках… Ты не мог…       Он снова прерывает меня приложенным к губам пальцем, и в этот раз я тяну его ладонь к себе, почти невесомо целуя запястье. — Не всегда, Гюн-а… Не всегда…       Мне становится ужасно стыдно, но только за то, каким именно он мог видеть меня в душе. — Молчи… Пожалуйста… Только молчи…       В порыве слепой страсти кидаюсь ему на шею и тяну на себя. Хочу быть ближе… Еще ближе, насколько это вообще возможно между двумя людьми. Мне чертовски мало прошлой ночи. Хватаюсь ладонями за лицо, путаюсь в волосах и очень неожиданно даже меняюсь с хёном местами. Откидываю собственную челку и рассматриваю его лицо, будто вижу впервые. — Ты следил за мной? Ты следил, как я слежу за тобой?       Его взгляд говорит мне больше, чем нужно. А после своего фирменного жеста с подмигиванием обоими глазами, я чувствую, что превращаюсь в желе и укладываюсь у него на груди. — Бросать косые взгляды и подглядывать можешь не только ты, — вздыхает он, словно сказал что-то очевидное, и целует меня в маковку. — Как видишь, у меня это получается несколько лучше. Можно я тебе расскажу маленький секрет? — и я киваю, не упуская возможность потереться о его кожу щекой. — Ты был очень хорошим спортсменом, и я сделал тебя чуточку лучше, чемпион. С самого начала я взял тебя к себе, потому что немного… Подзапал на тебя…       Поднимаю голову и округляю глаза до такой степени, что они вполне могут вывалиться от шока. Жёсткий и бездушный тренер Че Хёнвон сейчас прямым текстом говорит мне, что… — Ты влюбился в меня? — делаю свое самое невинное лицо, на котором смешались эмоции непонимания, шока и безграничного счастья. — Ты сейчас сказал, что я тебе понравился? — Я сказал, что подзапал… — пытается он меня поправить, но тут мое сердце тает окончательно, когда я вижу на его скулах легкую краску. Прикладываю к ним ладонь и чувствую жар. — Что это, хён? — смеюсь я в ответ и обхватываю его лицо, стискивая щеки. — Ты, что, смущаешься?       Он тянет меня на себя, и я совершенно не имею ничего против того, чтобы замолчать, будучи заткнутым поцелуем. Накрываю нас обоих одеялом с головой и вполне готов снова подарить ему всего себя.