По лунному календарю

— Серый, тебе долго ещё? Серёжа, не поворачиваясь, знает, что Олег заглядывает в кабинет через приоткрытую дверь и делает шаг в сторону монитора. — Не знаю, наверное, опечатался где-то. Нихрена не работает, полчаса ошибку ищу. — Бросай, завтра на свежую голову посмотришь, — Олег подходит к нему, кладёт руки на плечи — спина под ладонями вспоминает, что иногда следовало бы выпрямляться — и аккуратно давит на лопатки. — Сам-то чувствуешь, какой ты нервный и зажатый? — Угу. Сраный код, — он буравит экран, потом бросает взгляд в угол. — Уже час ночи? Ложись, я скоро приду. Доделать надо. — Ну Сер-рёжа… — негромкое рычание щекочет затылок, пальцы ползут по позвоночнику, пересчитывая косточки. Плечи вздрагивают от мурашек, и Серёжа выключает компьютер — в почерневшем мониторе отражается полная луна -, поднимается с кресла — работа подождёт до утра. Совершенно невозможно функционировать по-человечески, когда весь день ноет живот и в голове — а теперь прямо за спиной — Олег с горячими ладонями, улыбкой-оскалом и этим блядушным языком, облизывающим обветренные губы. Эти губы сейчас касаются вытатуированного около уха птичьего черепа — пару недель назад Серёжа проиграл желание в «правду или действие» — двигаются дальше, задевают скулу, щёку. Серёжа поворачивается им навстречу. От поцелуя кружится голова и земля из-под ног уходит — а, нет, это Олег пытается поднять его на руки, не убирая ладонь со спины. — Эй, Волч, осторожнее! Уронишь — кровищу сам отмывать будешь. — А что сразу кровищу? Падать невысоко, не разобьёшься, чай не хрустальный, — Олег опускает его обратно. Рука под свитером скользит на талию, второй он поправляет выбившиеся рыжие пряди. — Вот ты дурила, а, — Серёжа щёлкает его по носу и чмокает в горбинку. Для этого приходится встать на носочки — Олег та ещё останкинская башня. — Я, кажется, чашу криво поставил, протечь может. Проверить надо, я сейчас. Он виновато улыбается и выворачивается из объятий, но Олег ловит его за запястье и прикладывает палец к губам. В ответ на удивлённо приподнятую рыжую бровь кивает и шепчет: — Позволь мне. *** Олег крови не чурался никогда. С детства ни разбитых коленок, ни медсестёр со шприцами, готовых, кажется, выжать из пациента всё до последнего миллилитра, он не боялся. Даже несколько раз специально разбивал себе нос, чтобы вперемешку со слезами (так солонее) слизнуть несколько капель с верхней губы. Воспитательница, застав его однажды за этим занятием, всплеснула руками и отвела к штатному психологу. Олег искренне недоумевал, почему взрослые не понимают, что кровь — самая вкусная вещь в мире, и называют его ненормальным. Скандал разразился на весь детдом, ну а соседи по комнате сказали: «Что с тебя взять? Волчара. Настоящий». *** В ванной комнате нет сквозняка, и Серёжа снимает шерстяные носки и фиолетовый свитер с совушками — вешает на сушилку для полотенец -, пока Олег моет руки. Лампочка ещё не разгорелась, и в зеркале они похожи на растрёпанного рябого воробья и взъерошенного волка — причёска смялась и две острые пряди стоят торчком. Серёжа невольно засматривается на «ушки» и упускает момент, когда Олег притягивает его к себе, увлекает поцелуем — и не скажешь, что губы обветренные, гигиеничка что ли? -, а пальцами подцепляет широкую резинку домашних брюк и тянет вниз вместе с бельём. Серёжа вынимает из спавшей к щиколотке штанины левую ногу, потом трясёт правой — смятая одежда отъезжает в угол. Олег неторопливо разрывает поцелуй и ныряет под футболку, ведёт языком по белёсым шрамам — хирург предлагала и другие варианты операции, оставляющие не такие заметные следы, но Серёжа настоял на длинных «улыбках». Шрамы красят, когда они желанны, когда в них твоя гордость — и честно заработанные полторы сотки. Губы опускаются к паху, щетина на подбородке цепляется за мягкие волоски на лобке. Серёжа вжимается голыми ягодицами в прохладный фаянс и хватается за край раковины, когда ладонь ложится между бёдер, а горячие пальцы осторожно проникают во влагалище, вытаскивая менструальную чашу. Серёжа морщится и сводит колени. По ногам стекает и капает на кафель — хорошо ещё, что футболка задралась и не испачкалась. Олег жадно наблюдает, как стремительно ползут бордовые дорожки. — Сколько ты за компом просидел? Только честно, — он щурится даже не подозрительно, больше игриво. — Кажется, с обеда, — Серёжа мнётся и стыдливо отводит взгляд — обещал ведь следить за временем. — Ну и кто из нас дурила, а? — теперь понятно, почему столько натекло. Олег отстраняется, только чтобы отложить чашу на бортик ванны — промыть можно и потом -, и касается губами лодыжки, ловя убегающую каплю. Ведёт языком вверх, оставляет чистый след, слегка холодящий кожу при движении. Серёжа выдыхает, разжимает цепкую хватку на раковине и позволяет Олегу подхватить его под колено. Быстрый укус, оставленный на бедре, выбивает сдавленное «ой!», полустон-полуписк. Когда на ногах не остаётся ни единого пятнышка (кроме родимого под правой ягодицей), Олег целует половые губы, поочерёдно вбирает в себя, посасывая иногда нарочито сильно. Дразнит, мимолётно, будто бы невзначай, касаясь входа. Серёжу это заводит, и нестерпимо хочется большего, но приходится ждать, и кажется, что ещё немного, и он кончит от одного только предвкушения. — А-ха-алеж, — дыхание сбивается, когда клитора наконец-то касается язык, и держать равновесие становится сложнее — взмокшее тело соскальзывает с фаянсового края раковины, — я сейчас упа-ах-ду! Олег нехотя отрывается от ласк, но Серёжу, который и правда рискует завалиться вбок, из рук не выпускает — снова ведёт пальцами по спине, поднимается вслед им сам. Перед глазами разморённое лицо с поплывшим взглядом из-под полуприкрытых век. Кожа под ладонями горячая, и Олег прижимается вплотную, чтобы почувствовать Серёжино тепло грудью. Собственное отражение в зеркале ничуть не лучше — румяный-румяный, в глазах чистая похоть, губы припухшие и красные. Вместо улыбки выходит даже не ухмылка, а что-то кровожадно-звериное, и ему становится не по себе. Вдруг он слишком напористый, слишком безумный, да просто слишком? Над ухом тяжко вздыхают, и Олег обеспокоенно отстраняется. — Что такое, Серый? — он осторожно касается его плеча. — Ты в порядке? Мне остановиться? — Не-ет, продолжай, — Серёжа наконец фокусирует сознание на реальности и смотрит прямо на Олега, не сквозь. — Только давай не здесь, иначе грохнусь. *** Серёже невыносимо жарко, как бывает, когда выпьешь свежезаваренный чай, и даже не в наконец-то хорошо работающих батареях дело. Одна нога закинута на плечо Олега, другая, едва дотягиваясь носком до пола, мелко подрагивает вслед за движениями языка внутри. Руками он цепляет простыни над головой, потому что от Олеговых нежных пальцев на капюшоне клитора, давно знающих, как касаться, чтобы до звёздочек в глазах, способность мыслить и действовать рационально улетучивается. — Волче… — выходит, кажется, очень сипло. Серёжа сам себя не слышит — в ушах сердце горячо колотится и воздуха не хватает, как после бега. Олег приподнимает голову, вытягивает язык, собирая невесомые прозрачно-бордовые ниточки. Предплечье болит, запястье почти онемело от ритма. Пора заканчивать — Серёжа тоже уже на пределе -, и Олег мягко накрывает клитор губами. Серёжа прогибается в пояснице и кусает ладонь, чтобы заглушить стон. Он не может сдерживаться, когда Олег так лижет, еле ощутимо гладит бёдра (щекотно!) и, наверное, шепчет его имя, отрываясь лишь на миг. Когда под коленями перестаёт отчаянно пульсировать, Серёжа вытягивается на кровати и тыльной стороной ладони убирает со лба влажные пряди. Он всё ещё пытается отдышаться, и Олег, падающий рядом, выбивает у него беззвучный смех. — Ты ж мой волча-ара, — тянет Серёжа с улыбкой, а Олег думает, что, наверное, правильный сделал выбор, когда в свой первый день в детдоме не стал слушать пацанов, а подошёл к одиноко сидящему в углу рыжему чуду в огромном фиолетовом свитере. И сейчас это чудо, его Серёжа, довольно смотрит на Олега из-под ресниц — невозможно счастливый, невозможно красивый, невозможно любимый.