***
Осман, что бы ни происходило в этом проклятом храме, остается спокоен. В начале Джейсона это дико бесит: вот, иракец снова выдает ему какую-то философскую браваду, и Колчек отчаянно сдерживает желание дать солдату в нос за каждое лишнее слово, отражающееся от темных пыльных стен. В жизни лейтенанта морской пехоты США никогда не было лишних слов. Слова — вообще ни разу не его работа и забота, так что жужжание сипловатого голоса с заметным акцентом в начале раздражает. Возомнил себя историком, а? А потом Джейсон ловит себя на мысли, что ему интересно. Из Османа выходит прекрасный рассказчик. А главное — такой убедительный, что даже дикая идея про вампиров быстро и складно поселяется в голове Колчека после разбора иракцем на коленке пары шумерских мифов. На секунду лейтенант задумывается о том, чем вообще этот его «враг» занимается вне военной жизни, раз так хорошо разбирается в мифологии. Мысль рассеивается также быстро, как появляется. У американца и так дел по горло. Не до того. Он следит за смуглым пальцем, водящим для общего удобства по строкам какого-то потрепанного письма: Салим объясняет увлеченно, что, возможно, все не так просто, как может показаться. Джейсон искренне не понимает, куда еще сложнее может быть, когда иракец отпускает очередную колкую, но легкую шутку. И Колчек смеется — едва слышно, скорее просто растягивает губы в усмешке, но ему вдруг становится немножечко легче среди давящих темнотой и стрекотом устрашающих существ скал. Его черно-белая система размагниченным компасом крутит стрелку между «верно-неверно», когда Салим улыбается тепло, словно старому другу, и помогает подняться на скалу, надежно сжимая руки в своих. Осману есть, куда возвращаться и за что бороться. Он и борется, как может: сжимает кусок арматуры крепче, ввинчивает очередной твари в грудную клетку с таким ледяным спокойствием, что, кажется, Джейсон задерживает дыхание за них двоих, когда металлический конец останавливается у его глаза — и воздух набирает также за двоих в отчаянной попытке отдышаться. Лейтенант присматривается, с заметным скрипом шестеренок проворачивает мысль в голове, пока не осознает. Салим, может, и прекрасный боец, но он не солдат — не добровольный уж точно. Не тот, кто ринется по первому приказу в заранее проигранный бой. Он не пойдет погибать с остальными — скорее придумает, как спасти всех. И почему-то Колчек верит, когда иракец говорит ему своим спокойным сиплым голосом, что они выберутся. Его черно-белая система крошится, расходится трещиной в фундаменте, когда Салим дает слабину на пороге логова. Быть отцом-одиночкой тяжело. Колчек знает — его отец тоже воспитывал сам, причем получилось у него — по скромному мнению Джейсона — так себе. Но это точно не то, о чем тот хочет думать сейчас. Нет. Нет, иракец явно не сделает тех ошибок, что наворотил отец Колчека. Главное, лишь бы вернулся. Но это уже зависит от них обоих.***
— Честно сказать, рассчитывал увидеть тебя где угодно, но только не здесь, — лейтенант задумчиво проворачивает чашку с кофе на столе по часовой стрелке, пока маленькая полукруглая ручка снова не возвращается к нему в ладонь. — Но окопался ты знатно, должен признать. — Наоборот: после всего, что я увидел, предпочел поселиться как можно ближе к солнцу. Джейсон не смотрит на чужое лицо, — ему почему-то кажется, что вот именно сейчас пенка напитка является самой важной для изучения вещью в его жизни — но слышит, как в словах иракца сквозит спокойная улыбка. Подкалывает. Также легко, не раняще, как говорил с ним в пещерах, и Джейсон не уверен: из осторожности или из прежнего доброжелательного отношения. Впрочем, Джейсон уже вообще ни в чем не уверен. Его черно-белая система окрашивается карим с золотым, когда лейтенант все-таки поднимает взгляд и смотрит в чужие глаза — прямо, долго, неприлично открыто, как думается самому Колчеку. От этих глаз так спокойно, что бравому морпеху даже становится на мгновение страшно.***
— Ты что, реально в меня этой штукой бросил? — Ну да! — Салим хмурится, но в глазах сквозит усмешка. Мужчина прижимает свободную руку к распоротому, кровоточащему плечу, сгорбившись над трупом горгульеобразной твари, а после выпрямляется, вырывая удивительно легким движением арматуру из тела. Они замирают в этом странном мгновении: посреди пожара, сжирающего остатки цивилизации, которую никогда не нужно было находить, улыбающиеся друг другу, раненые. Но все еще живые и удивительно держащиеся друг друга. Американец сжимает автомат до белеющих костяшек, чтобы сдержать дрожь — выронил магазин, немыслимо! — и не дать себе дернуть иракца за плечо***
— Хочешь спрятать что-то — расположи у всех на виду, — иракец хмыкает тихо и делает глоток из собственной чашки. По Колчеку даже сейчас — в мирное время в мирном городе посреди мирной европейской страны — заметно, что он военный. Одежда простая, максимально удобная. В такой хоть в горы, хоть… в леса. Джейсон хмыкает про себя — это заметный разброс. По опыту знает. Только вот выправку вместе с формой не снимешь, даже если очень хочется. — Ты не говорил, что занялся… настолько мирной работой. Салим в строгом костюме, с галстуком и устроившимся на соседнем стуле кожаным портфелем смотрится удивительно контрастно по отношению к тому, каким его запомнил Колчек. Тогда, на выходе из полуразрушенного нападением тварей здания, под лучами долгожданного солнца. — Я занимался ей и прежде. Просто ты не спрашивал. — А если спрошу сейчас? Расскажешь? В карих глазах красной строкой пролетает удивление, за которым следует улыбка и короткий, едва слышимый смех. Осман успел измениться за год, который они не виделись. Только голос все такой же сиплый и спокойный. — Зачем ты нашел меня, Джейсон? Его черно-белая система между висками стонет горестно, потому что у Колчека нет ответа. Он убеждает себя в этом. Заталкивает мысль с множеством лишних слов подальше и выдавливает строго, словно так и задумано, словно он не нервничает вовсе: — Слышал, эту чертову пещеру решили исследовать. Странно, почти год прошел, а они все копошатся. Лучше бы накидали туда динамита… — Это не ответ, друг. Друг. Значит, шутит не из осторожности. Значит, улыбается не потому, что правда опасается пулю в спину. Значит… Лишние слова формируются в правильную и очень наглую мысль, и Джейсон выдыхает ее почти устало — в первую очередь из-за себя: — Дело может привлечь лишнее внимание. Хотел убедиться, что вы с Зейном в безопасности. То, что обычно красноречивому иракцу на сей раз нечего сказать сразу, удивительно лейтенанту льстит. — И все? — И все. Ну, может, еще поболтать с тобой за жизнь ужас как захотелось. Кто знает? От его черно-белой системы уже, кажется, не остается и следа, когда Салим успокоенно выдыхает, улыбается широко — и приглашает лейтенанта пройтись по городскому парку, чтобы обсудить последние новости жизни каждого. Солнце на небе высоко, и нет никаких пещер, вампиров, приказов. Теперь им некуда торопиться.