Аллергия на тебя.

Ты ушла, оставив после себя лишь терпкий запах дорогих духов и легкий аромат горького кофе. Как сейчас помню, без сахара и молока. И всегда кипяток. Пыталась согреть внутри то, что навсегда замерзло. Душу. Гордыня – один из смертных грехов. Но ведь никто не знал, что дома, наедине с собой, ты от бессилия била кулаками зеркало, не обращая внимания на кровь и порезы. Сейчас все эти лживые маски сняты. Пусть не до конца, но сняты. Ты когда-нибудь была настоящей? Без всего этого пафоса, смеха, раскалывающего столетний мрамор и дюжины охраны? Какая из тебя наследница? Неужели ты думаешь, что мрак - это твое? Но и свет закрыт для тебя. Ты навеки останешься там, в серости, где находятся все, не пришедшие к свету. Время меняет людей и порядки. Одной сейчас не выжить, война. Ты ведь никогда не попросишь помощи. Я уже хорошо узнал тебя. Но меняться придется. Из стойкой и непоколебимой - к нуждающейся в помощи. Но для тебя это практически невозможно. А знаешь, я не могу видеть, как ты плачешь. Проявляется аллергия. У меня чешутся кулаки. Недавно у тебя было воспаление легких. Как ты тогда написала «конфликт верхних дыхательных путей с нижними». Ты даже не представляешь, как же мне трудно видеть твой мелкий, трудно разборчивый почерк. Но скоро ты выздоровела. Физически. Морально начались осложнения. Я не могу понять, что держит меня рядом с тобой. Любовь, жалость? Тартарианцы этого не знают. Эти чувства не проходят в глубины Большой пустыни, навеки теряясь в райских садах. Что ж, так даже лучше. Незачем топить адских тварей слезами, пусть лучше светлые поливают ими вишни умиления. Все стражи в человеческом мире обрастаю привычками. Преимущественно вредными. И мы - не исключение. Вот скажи, когда ты пристрастилась к сигаретам? До меня? Или… Это стало уже нашей традицией. Может у каждого своей, может одной на двоих. Собираться на не застекленной лоджии часов в три ночи, и курить, выпуская изо рта прозрачно-сероватые клубы дыма. И молчать. Эту тишину можно хоть ножом резать. Лишь иногда ее пробивает жалующаяся на жизнь сигнализация машин. А на столе всегда стоит глинтвейн. Похоже, новый виток истории. Арей с Мамзелькиной пьют медовуху, а я с тобой глушу глинтвейн. Греет не хуже кофе. Вот только там, где вечная мерзлота, обогреватель не поможет. Ты никогда не станешь ручной, ты навеки останешься дикой. Не моя, не родная, не тихая. То ли умница, то ли глупая. По ночам, во тьме, страстная и нежная, днем же, на солнце, хмурая. То ли нет милей, то ли хуже нет. Сейчас пытаюсь посмотреть на тебя со стороны, через отражение окна. Еще совсем юная, но на лице дикая усталость. Странно. Нам с тобой еще совсем мало лет, а мы уже по горло нахлебались этой жизни. И крови. Как своей, так и чужой. Дышать отчего-то стало тяжело. Или из ночного города выкачали кислород, или сигаретный дым начинает дурманить рассудок. Сигарета выпадает из окоченевших пальцев - как-никак январь на дворе. Никогда до этого не мерз. Снизу слышится возмущенный вопль, но нам все равно. Знаешь, кажется, у меня началась аллергия на самые важные вещи - запах табака от твоих волос, твой почерк и твои слезы. На тебя саму. Но, ведь, по закону подлости, аллергия бывает лишь на то, что тебе дорого?