Пять сантиметров

У них разница в росте – пять сантиметров, а ещё каблуки, вечный взгляд снизу-вверх и привычка нависать. Это почти-что японский кабедон, только очень странный и незаметный, и от этого горячей. Её в этих каблуках хотелось бы выебать прямо на рабочем столе, вот только скорей выебет она, и это тоже огнем по коже, мурашками от поясницы к затылку. Поцелуями сверху-вниз. Ее целовать в нос можно только на носочках, а в лоб – лёжа, как покойницу. Она смеётся, брыкается, роняет на себя, через мгновение прижимая к кровати и целуя сама. У неё ладони меньше и тоньше, не хватает хватки чтобы сжать и зафиксировать. Но дури и энтузиазма так много, что всё смазывается, плывет перед глазами от жара. Так, что становится совсем не важно. Важно только где касаются губы-руки, где будто горит кожа под поцелуями-прикосновениями, расцветает укусами и синяками. Где вспыхивает огненными цветами возбуждение и белые искры меж сжатых век. Одежда становится лишней, не важной, изгнанной, исчезает под ладонями ловкими так быстро, что не разобрать где чья. Тонкие пальцы гладят впалый живот, пересчитывают ребра, расцвечивают полосами ногтей бока. Выбивают из лёгких хрипы, но не останавливаются, скользят выше, едва касаются сосков и тут же отступают, заставляя всхлипнуть и взвыть. Недостаточно или слишком много – не понять, но остановка равна смерти. Не той маленькой смерти, которой ласково называют оргазм, другой, мучительной и душащей. Смерти от нехватки Её. Пальцы касаются кромки белья, заставляя захлебнуться вдохом, вжать живот, почувствовать тянущую боль в мышцах и наконец выдохнуть. Пока ладони не уступают место поцелуям, и плевать что бельё ни на миллиметр не сдаёт позиций. Пламя расцветает под веками, зарождается в горле и жжет лёгкие. Трудно дышать этим жаром, перемешанным с воздухом и чужим запахом. Родным больше, чем собственный. Тут бы выдохнуть, остудить голову, замедлить бешено бьющееся сердце, но не в силах, не в праве просить. Только не меньше – большего. Больнее и глубже, так чтоб до самого подреберья. Следы наливаются кровью – жжётся, холодные пальцы сверху будто кислота, обжигают льдом по калёному. Касаются вмятинок укусов, гладят, цепляют неровности ногтями, впиваются в плоть так, будто та пластилин, мягкая глина для её рук. Будто бы всё это – её творение. Не согласиться нельзя, не спорить – тоже, а потому вся эта игра – акт подчинения, акт неповиновения, акт захвата. Акт абсолютной капитуляции перед чужой нежностью. Перед такой сердечностью, что называть половым – грубость. [Только если он не на полу] Целоваться, сталкиваться губами, переплетаться языками, кусаться, будто оторваться – равно покинуть. Будто оставить следы друг на друге – необходимость. Будто следы – метки, знаки принадлежности, предопределённости, важности. Россыпи багровых всполохов, точечки кровоподтёков, слепки укусов, всё это – записи их истории, мемуары битв, летописи. "Телописи" как она бы сказала. Художница по телу. Оставляет укус на рёбрах – болючий, сладкий, дорожкой поцелуев перетекая вверх, очерчивая грудь, жалит клыками в плечо. Целует сверху, будто опечатывая. Убегает дальше к соску, целует-кусает-лижет – не понять, в круговерти тактильных взрывов одно от другого почти не отличить, путано, как волосы на её голове. Плюется, шутит, убирая из-рта пряди, говорит, что сосок только её и никаким волосам его не отжать. Дурочка. Никто и не забирает. У них не секс – схватка, игра "перелюби ее пока...". Пока не наступает никогда, слишком любяще, нежно и глубоко у каждой из них двоих. Слишком шумно внутри, где сердце. Сосок погибает в битве храбрых, ударяя чувствительностью так, что голос сдаёт, уступая хрипам. Выбивая ритмичное "нет/пожалуйста/да", а еще "блять" и нелепое "ыуыы". Одна считает это милым. Вторая считать не в силах, задыхаясь стонами и духотой. Воздуха катастрофически мало, и это её горла не касалась худая рука, не сжимала до дрожи и судорожных вдохов, до садистских ласковых поцелуев в висок и куда придётся. Её любовь разрушительна и нежна так сладко, что сводит зубы. Её любовь сводит зубы на ней, впечатывает клыки в мякоть, давит, утробно рычит будто бы. От этого звука ещё жарче и мокро, хочется взвыть "прикоснись ко мне блять пожалуйста" потому что без "пожалуйста" тут никак. Потому что без "пожалуйста" мука продолжится. Руки соскальзывают по бедру, тянутся под колено, захватывают. Стискивают почти до боли, отводят в сторону, гладят тонкую кожу под. Ногтями впиваются в нежность бёдер, оставляя за собой тонкие красные полосы – путеводитель по ее стонам, маршруты для поцелуев. Тонкость кожи не закрывает синеву вен на стыке бёдер и тазовых косточек, там поцелуи особенно нежные, а стоны громкие. Там чувствительность чуть выше чем до небес, до которых ей не далеко. Тут бы пошутит про "больно падать", старый подкат что давно не работает, но с ней так хочется. Будто она и правда ангел, изгнанный за блуд, за сладость прикосновений и яд поцелуев. Ладонь касается паха, накрывает сквозь ткань, ласкает, гладит. Дразнит до скрипа зубов и скулежа. До сорванного голоса и просьб сделать что-либо. Очередное "пожалуйста" в перерыве между стоном-вдохом-хрипом, взгляд в глаза, мольба, маленький вызов. Вызов на дуэль внутренних мышц с пальцами, нелепый армреслинг где любой – победитель и царь. Ткань лишняя, бельё покидает тело как последняя крепость, стаёт бастионы, впускает врага. Прикосновение обжигающее, острое, почти болезненное, гладящее. Смазка на пальцах отдаёт холодом, мокро и душаще. Недостаточно. Не внутри. Хочется выть от этой неправильности, необходимости, этой нужности, надобности чувствовать-обладать. Слишком многого хочется, чтобы бы. Погружение тянущее, сладостное, такое желанное, что почти всё. Целоваться кажется новой идеей фикс, целью, миссией, зовом откуда-то изнутри. Зовом словесным "поцелуй меня". Целует жадно, порывисто, не контролируя языка и губ, растеряв остатки самоконтроля и выдержки. Кусается, лижется, любится от души. Гладит изнутри по узости стенок влагалища так, что ни вдохнуть, ни выдохнуть. Ни отдохнуть от стонов из горла рвущихся, звёзд под веками и огня. В месте каждого ее прикосновения, ласки искренней. Выдохнуть. Вылюбить, выстрадать, выстонать имя её как мантру, как заклятие. Будто контракт с демоном. Подписала бы без раздумий, если имя ему её, расписалась бы. Как она расписывается на теле укусами, меткам, знаками. Следами принадлежности ей. Многим позже нежиться хочется, в близости максимальной телом к телу, в объятиях. В неге кутаться, в запахе, в волосах растрёпанных не своих. Ластиться, гладиться языками-ладонями, щуриться котьей мордой довольной в кольце цепких рук. Любить её беззлобно и искренне, глубоко так, что не вытравить, не вдохнуть. У них на двоих пять сантиметров разницы, общий кот и Чувство. Такое долгое, что насовсем.