Мы наши

— Олег… — хрипло шепчет Серёжа и трясёт его за плечо. — Олежа! — в голосе Разумовского появляются истеричные нотки. — Волков!!! — орёт он, и того аж на кровати подкидывает. Олег резко садится, распахивает глаза, включает бра над кроватью и смотрит в перепуганные огромные глаза Разумовского. — Серёжа, — выдыхает, бережно обнимая, прижимая дрожащего Серого к груди, и поглаживая по голове. — Серёженька, — целует в макушку, слушая, как тот загнанно дышит, как заполошно бьётся его сердце. — Что такое, родной? Огонь и кровь? Мама? Что, Серый? — Волк обнимает его лицо ладонями, поглаживает подушечками больших пальцев по скулам и заглядывает в глаза. — Что тебе приснилось, хороший мой? Я рядом. Я всегда рядом, Серёж. Расскажи мне. — Я подумал, — мотая головой и уворачиваясь, Разумовский выдыхает, сухо сглатывая, кусая губы. — Подумал. Или мне приснилось. Нет, наверное, всё-таки подумал. — Что подумал, родной? — Олег снова притягивает его к себе, целуя в макушку, в усыпанную веснушками переносицу. — Говори. — Я подумал… Что мы с тобой будем делать, когда у них пойдут дети?! — вырываясь, орёт Серёга, с ужасом глядя в добрые, родные, понимающие карие глаза. — У кого? — вкрадчиво и очень спокойно уточняет Волков. — У них! — казалось бы, сильнее глаза округлить невозможно, но Серёге как-то удаётся. — А, ясно, — выдыхает Олег, кивает сам себе, начиная звереть, и оглушительно рявкает на всю комнату: — Балор!!! — Ась? — мурлычет Морок из-под потолка, сверкая зелёными глазами, текучей тенью сползает по шторе и юркает под одеяло со стороны Серого. Разумовский жмётся к Волкову так тесно, что не запрыгивает на него только чудом. Олег прикрывает глаза, медленно протяжно выдыхает и рыкает: — Пернатый! Птица появляется моментально, бухаясь на кровать с его стороны. — Да, Волче? — бархатно рокочет демон. — Мы о чем договаривались? — спрашивает Олег строго. — Эмм… — Птиц изображает задумчивость, постукивая себя черным когтём по нижней губе. — Не жечь ментов? — Нет, — мрачнея, качает головой Олег. — Не жечь продажных судей и прокуроров? — делает попытку демон. — Нет, — Волк качает головой. — Не называть Серёгу Ссаной Тряпкой? — Нет! — рычит Волков, и, кажется, стёкла дрожат в оконных рамах. — Мы договаривались, что ты сам будешь следить за своим питомцем! Почему он кошмарит моего мужа?! — Я не муж! — вспыхивает Серый, заливаясь румянцем. — Я не питомец! — орёт Балор. — Он не мой! — ляпает Птиц, не подумав. — Ты против? — хмурится Волков, обращаясь к Разумовскому. — Ах, так?! — шипит Морок, сверкает глазами, вздёргивает подбородок и, вспыхнув ярким изумрудным светом, рассыпается десятком мелких глаз, лопающихся и обращающихся тающими искорками. Все трое сидят на постели в ахуе и переглядываются между собой. — Серый, — негромко зовёт Олег. — Я, — выдыхает тот. — Да. То есть нет. Я не против. — Где мой бес? — тревожно озирается Птица. — Ты выйдешь за меня? — улыбается Волков. — После двадцатилетнего знакомства. — Да! — радостно визжит Сергей, напрыгивая на него. Птица так и сидит в глубоком и не совсем культурном шоке, озирается, не обращая никакого внимания на страстно целующуюся парочку, зарывающуюся в простыни, пытается уловить хоть где-то энергетический след Кошмара — и не может. Пернатый понимает, что что-то не так, слишком поздно. Он ищет везде: ищет в сознании Серого, ищет в сознании Олега, даже в своём ищет — и не находит. Птица с трудом сглатывает и осматривается. Портьера едва заметно колышется. На улице ноябрь. Окно Волков точно закрывал. Птица вылетает из квартиры, не задумываясь. В три часа ночи город прекрасен без людей. Туман плотной пеленой окутывает спящие дома. Пронизывающий ветер шуршит смятыми газетами, фантиками и сухой листвой. Птиц внимательно осматривает улицу, принюхивается и находит на тротуаре дохлую мышь. Он сбежал вниз по виноградной лозе, конечно! Демон начинает искать. Внимательно. Пристально. С дотошностью настоящего сыщика. Он идёт по трупикам. Ещё тёплым трупикам грызунов. В переулке у мусорных баков след обрывается. Пахнет котом. Явно больным старым котом. Птица садится на асфальт и прикрывает глаза, прислоняясь спиной к мусорке. Картинки мелькают, как в калейдоскопе. Серые полоски, проплешины, грязная сбившаяся в колтуны шерсть, надорванное ухо, бельмо на правом глазу… Балор не продержится в этом теле долго. Кот слишком слаб, он скоро сдохнет. Надо найти бесёнка раньше. Птица выдыхает, выпрямляется, зябко ёжится, пуша перья, и направляется вперёд по тёмным улицам. Его ведёт запах страха и болезни. Ведёт довольно далеко. По узким грязным проулкам. Оседающий туман понемногу превращается в иней. Погода совершенно нелётная. Холоднобля! Запах приводит демона на кладбище. Старый серый кот обнаруживается под туей у могилки какой-то женщины. Место довольно укромное, от ветра укрыто кустами. Пернатый присаживается на корточки и протягивает руку. Кот ощеривается, шипит, сверкает изумрудными глазами и норовит когтями раскроить запястье. — Балош… Пойдём домой. Я старый глупый демон. Прости, — Птиц снова, уже более осторожно, тянет ладонь к морде котяры, виновато заглядывая в знакомые, упрямо сощуренные глаза, и понимает, что это не просто упрямство — он ранил бесёнка. Вот так. По глупости. Между прочим. Даже не Олег со своим дурацким: «питомец». «Не мой». Знал бы, что обидеть обычно смешливого, дерзкого мелкого так просто — в жизни бы не ляпнул… — Эх. Ну и выбрал ты себе шкурку на этот раз. Ну же, котёнок… Но нет. Кот щерится, пятится назад, пока не упирается тощей задницей в мраморное надгробие, и юркает за плиту. — Бля! Балош! Ну что мы, в кошки-мышки играть будем? Не время да и не место… — хриплый полушёпот выдаёт демона с головой — ещё немного, и за мирными переговорами и этой явкой с повинной последует срыв. — Чем плохое место для умирающего кота? Последняя жизнь, между прочим. Он бы сдох в канаве. А так… Мы умрём вместе. По-людски… — глухо, почти эхом доносится из-за плиты, а после показываются нос и два светящихся глаза. Птиц болезненно морщится. Меньше всего ему хочется торговаться и уговаривать. Ещё меньше — философствовать на тему жизни и смерти. Ну, ничего же не случилось! Ну. Почти ничего. — Балош! Пойдём домой… — всё ещё держится Птиц, но сохранять человеческий облик всё сложнее — пернатый, ни дать ни взять! Когти, крылья, все дела… Таким, во всеоружии, Балор, пожалуй, видел его лишь пару раз. — Ну, хочешь?.. Хочешь, я на руках тебя отнесу? Мелкий? Ну хорэ бузить… — Полетаем?! — в голосе кошака мелькает искренний интерес, но тут же гаснет. — У меня слабое сердце… Я… Я боюсь высоты. Наверное. Дай мне умереть спокойно… — чёртов кот почти по-пластунски выползает на могилу, всем своим видом показывая, что на этот рывок бросил последние силы, и ещё один подобный станет для него финальным. — Иди сюда! Я отнесу тебя. Ну же! Не шипи, Котенька мой… — демон подбирается ближе, преклоняет колено и бережно берёт всё ещё недовольного кота на руки. Впрочем, для недовольного, тот слишком охотно скользит в руки, жмётся к груди и мостится, уютяясь. Не урчит, конечно, напротив, злобно фыркает: — Не твой! — но гнездится при этом основательно. Птиц усмехается, укрывая котяру крыльями и баюкая, думает, что расцеловал бы упрямца, и непременно расцелует, как только выманит из этой плешивой шкурки. Птиц доволен. Ещё не полная победа, но первый раунд точно за ним. Тёплый и до одури родной комок так преданно жмётся к груди, что внутри как-то странно щимит. Птиц улыбается, думая о том, что когда Балор молчит, он почти милый даже в теле этого котяры. Взглянув на тёмное, затянутое низкими тучами небо, демон ускоряется — вот только снега им не хватало! И тут же понимает, что погорячился. — Весь дух вытрясешь! Смерти моей хочешь? Чтобы под ногами не мешался? — щерится кот, выпуская когти, и ощутимо впивается ими в грудь. Демон терпеливо отдирает от себя когтистые лапы и пытается говорить как можно мягче, как… Как, наверное, должен говорить умный родитель с глупым ребёнком, но у них ситуация несколько иная. Похоже, Балорушка ревнует, и это полный пиздец. — Балош, ну, не начинай! Давай домой вот без всего этого, м? — отстукивая зубами чечётку и ёжась от ледяного порыва ветра, всё ещё держится Птиц, но абсурдность момента срывает с его губ усмешку: только это невероятное мелкое создание способно закатить скандал, когда его на руках, как сокровище, несут домой, бережно прижимая. — Можно и без меня сразу! — заявляет кошак, надуваясь сычом, и злобно сверкает глазищами. — Тебя ждут! Одного, между прочим! Я кошмарю Серёженьку с тонкой душевной организацией и ёбаной во все щели хрупкой психикой! — входит во вкус Балор, почти повизгивая. — Ну вот. Почалось… — морщится демон, нечаянно роняя эти слова вслух. — Что — почалось?! Да ты! Ты даже не заступился за меня, скотина крылатая! Ведь ни доказательств! Ни-че-го! — Тихо… Тихо, Коть… Вот, придём домой… Ты слаб, тебе бы поесть, окрепнуть… — мягко успокаивает Птиц, ласково поглаживая кота, но тот, извернувшись, цапает его за палец. — Блядь! За что?.. — Не сдохну. Не надейся! Но знай: если бы я взялся кошмарить твоего психопата, я бы его сожрал. И не подавился бы, поверь! — Балор сверлит демона долгим вдумчивым взглядом, и Птицу становится не по себе. Но ещё больше его пугает жуткий смешок котяры. — Что и требовалось доказать! Психопат — «твой», значит, а я — нет! Всё! Ни слова больше! — Котенька… Ну, прости! Прости идиота… — Молчать! — шикает Балор и демонстративно поворачивается задницей, сворачиваясь в клубок. Птиц беззвучно хватает ртом морозный воздух, не находясь, что ответить, и решает, что молчать — не самый плохой вариант. Пока пернатый ползёт по пустому ночному городу, улицы белеют. Асфальт покрывается колкой крупой, Птица ёжится, пушит перья, бережно прижимая кота к груди, и не на шутку беспокоится. Дыхание зверька демону не нравится. В лёгких животинки будто что-то булькает и пищит. Птица решает поторопиться и, ближе к четырём часам утра, юркает в дом. За окнами настоящая зима. Метёт, как в январе. Северный ветер швыряет в окна рыжие листья вперемешку с пригоршнями снега. Холодно даже в квартире. Стоит отпустить кошака на пол, как тот быстренько находит батарею и жмётся к ней. Птица качает головой, кутает диванную подушку в свою толстовку, аккуратно укладывает на неё кота около радиатора и, погладив по грязной сбившейся шерсти, идёт за молоком. Греет в микроволновке, приносит, но зверёк не проявляет особого интереса. Лакает неохотно, хрипло дышит, а после снова сворачивается калачиком на тёплой подушке под батареей. Пернатый гладит его до тех пор, пока кот не прекращает дышать. Через секунду Серёжа всхлипывает во сне. Птица вздыхает и, беззвучно подбираясь к кровати, легонько тормошит Олега. — Птиц, — хрипло шепчет со сна тот, садясь на постели, — что?.. — В ветслужбу звони, — тяжко выдыхает пернатый. — Пока Серый не проснулся и не увидел. У нас кот мёртвый под батареей. — Как вы мне… — бухтит Волков, но из постели выскальзывает, натягивает штаны и начинает искать телефон, — дороги, бля. Птица пожимает плечами и растворяется чёрным туманом. Дом за дубовой рощей тоже заметает снегом. Холодно так, что зуб на зуб не попадает. Пронизывающий ветер метёт позёмкой, швыряя ледяную колючую крошку в лицо. Птица, оперившись гуще обычного, решает поторопиться, и до запертой двери добирается довольно быстро. Внутри тоже холодно. Пахнет морозной свежестью. Больше ничего. Свечи не горят. Дрова в камине не трещат. Дом кажется заброшенным. Демон поверил бы даже, что Балора здесь нет, если бы не знал наверняка: Морок вернулся именно сюда. Птиц горько усмехается. Совсем другим помнит он этот дом, и да, именно здесь, именно с упрямым бесёнком он чувствовал себя счастливым. Медленно прохаживаясь по стылым комнатам, Птица зажигает свечи. Щёлкнув пальцами, разводит огонь в камине, и давящую тишину, наконец, нарушает уютное потрескивание поленьев. — Котенька, родной. Не прячься. Это наш. Наш с тобой дом, слышишь? — Не ври! Ладно — мне. Но ты и себе врёшь, скотина! — раздаётся злобное шипение откуда-то из спальни, и Птиц делает шаг назад, оборачиваясь. Балор шагает из мрака в пятно золотистого света у камина, и выглядит, мягко говоря, не очень. Под потускневшими, почти не мерцающими глазами глубокие тени, губы потрескались, кудрей нет вообще — какая-то мокрая пакля. И весь Кошмар кажется непривычно тощим. Неестественная худоба, подчёркнутая чёрными обтягивающими шмотками, пугает Птицу. Ну, блядь, скелет, восставший из могилы. — Почему ты так решил? — пернатый говорит тихо, крайне спокойно, и медленно, словно к раненному хищнику, подбирается к Мороку. Ни одного резкого движения. Максимально открытая поза. — Это не наш! Не только наш дом! — шипит бесёнок, и голос его предательски дрожит. Не то чтобы он больше не злился на Птицу, просто… Сейчас, когда демон так близко и так открыт — настолько, что Балор физически чувствует его страх. Не за себя — за него, глупого и никчемного Кошмара, едва успевшего поверить, что и его любят, что и у него теперь есть семья. И да, сейчас хочется забыть обиду и шагнуть навстречу, в эти сильные уютные руки, зарыться носом в плечо и вдохнуть волнующий, одуренно аппетитный, такой родной запах. Балор сглатывает и кусает нижнюю губу, едва сдерживаясь, чтобы окончательно не сдаться. Ищет, за что бы зацепиться, чтобы не так сразу — он ведь Ужас, он Морок, он Кошмар, в конце концов! И естественно, находит — память услужливо подбрасывает то самое горькое: «Не мой» — и бес с вызовом вскидывает голову, печатая: — Я всего лишь гость в твоём доме. Питомец, блядь! Птиц решает не отвечать, прекрасно осознавая, что любое, сказанное им сейчас слово — это как масла в огонь. К тому же, демон давно просёк, что этому очаровательному созданию гораздо ближе язык тела. И Птиц просто берёт его ладонь в свою — крепко стискивая пальцами, не обращая внимания на шипение, протесты, и когти, тут же вонзившиеся в кожу. Тонкие подрагивающие пальцы Балора мертвенно холодные, и демон в очередной раз ловит себя на мысли, что боится за мелкого. — Не сдохну, расслабься, — упрямо бурчит бесёнок, но, слава всему, руки не одёргивает. — Расслаблюсь, когда отогрею и накормлю, — улыбается пернатый, увлекая Балора ближе к камину, и тот, ворча и едва передвигая ногами, всё же следует за ним. Только, вот, напряжение никуда не девается. Бесёнок настолько голоден, что вонзает коготки в плоть демона всё глубже, а когда тягучий пряный солоноватый запах крови становится слишком осязаем, чтобы его игнорить, Балор рвано всхлипывает, лихорадочно облизывает губы и всё-таки выворачивает кисть из разодранной ладони Птицы, стараясь не пересечься с янтарным взглядом пернатого. Но Птица цепко перехватывает его за подбородок, вынуждая запрокинуть голову, и по слогам выдыхает: — На-ме-ня. Смотри на меня, когда разговариваешь со мной, мелкий. Он оглаживает скулу, подбородок и линию челюсти, оставляя на коже алый кровавый развод. Ладони у Птицы тёплые, голос бархатный и низкий, мягкий, завораживающий. А ещё он обалденно вкусно пахнет. Пахнет карамелью и жареным зефиром, пахнет чем-то тёплым, успокаивающим, расслабляющим и… Мятой. До Балора не сразу доходит, что Птица пахнет мятой, а когда доходит, Морока уже ведёт. Лучше бы он этого не говорил, и не касался вот так. Не сейчас, когда бесёнок на грани. Когда кружит башку от голода, а внутри всё кипит от желания. Балор уже знает, чего хочет, чем именно можно насытиться быстро, но чёртова обида не позволяет наброситься на демона вот так сразу. И эта мята… Откуда? Нечестно! Балор плывёт, из последних сил удерживая себя, чтобы позорно не повиснуть на шее у Птицы. Не так! Сегодня будет иначе. Пусть хотя бы здесь — в этом доме, который демон назвал «их домом», сейчас — когда ни этого рыжего психа, ни Волка, когда только вдвоём… Балор хочет чувствовать, что Птиц его. И ещё — что он хоть капельку, хоть чуть-чуть, но нужен этой невыносимой самоуверенной хтони. В глазах Кошмара что-то меняется. Он ещё сам не понимает, что, но Птиц загадочно усмехается, позволяя бесу оттеснить себя к камину. — Ну?! И это всё, мелкий? — от наглой, издевательски-насмешливой улыбки и рокочущего голоса пернатого, у Балора что-то сжимается внизу живота. — Так и будешь сверлить меня голодным взглядом, или дашь себя… Отогреть? — Птиц паточно растягивает последнее слово, и беса накрывает. — Сам. Отогреюсь, — рыкает мелкий, подминая Птицу под себя так лихо, что тот и соообразить не успевает, как оказывается на лопатках. Но ещё больше демона восхищает изящная босая стопа Балора, бесцеремонно давящая на грудь. Птица улыбается, буквально светится изнутри так, что этим свечением мог бы озарить целый человеческий город, и мягко касается щиколотки бесёнка, неотрывно глядя в глаза. Оглаживает подъём, скользит по голени, накрывает кончики пальцев ладонью и улыбается, подмигивая светящимся жёлтым глазом. — Так, мой сладкий, — мягко рокочет он, и Балору моментально делается жарко. — А теперь выше, малыш. Ну, чего ты? Смелее. Я же уже на лопатках перед тобой, — он говорит очень тихо, но от каждого слова внизу живота Морока натягиваются какие-то струны. — Или ты чего-то другого хочешь? Хочешь сместить лапку ниже, Котенька? Балор с шумом вдыхает кажущийся вязким воздух, сглатывает, облизывает вмиг пересохшие губы, и, краснея от собственных действий, медленно ведёт стопой ниже. Ещё ниже. Покуда пятка не упирается во внушительный стояк пернатого. И сердце бесёнка буквально заходится в бешеной пляске: Птиц его хочет. Его! Балора. А то, что демон позволяет абсолютно всё… — Убери перья. Всё. Лишнее. Убери! — печатает Кошмар, надавливая стопой сильнее, и не узнаёт собственного голоса. — Все, что захочешь, моя прелесть, — мягко рокочет демон, щёлкает пальцами — и оперение исчезает. Птица на полу остаётся абсолютно голым, и отблески пламени камина мягко золотят его кожу. Балор завороженно наблюдает, как двигаются его пальцы, как кончики когтей скользят по коже, и с трудом сглатывает. — Что такое, мой чертёнок, — Птица лыбится, сгибает ногу в колене и отводит вбок, — получил желаемое, и теперь не знаешь, что с этим делать? Смелее, малыш. Решайся уже на что-то. Балор сглатывает ещё раз, рефлекторно облизывается и уже собирается убрать ногу, но пернатый подмигивает и накрывает подъём ладонью, поглаживая по плюсневой кости. И улыбается. Так, сука, улыбается, что кровь в венах беса буквально закипает. Бархат голоса. Ток касаний. Провокация. Балор на секунду теряется, всхлипывает, позволяя ладони демона огладить стопу, скользнуть вверх по щиколотке и снова замереть, пустив озноб мурашек до самого паха. Мелкий жадно глотает эмоции, пьёт энергию взглядом, касаниями, нетерпеливо сбрасывает ладонь пернатого, надавив на стояк ещё раз. И хочет… Да! Очертить кончиками пальцев скулы, мазнуть стопой по губам… — Ну так сделай это! Мелкий! — Не смей! Не смей забираться в мою башку! — рыкает бес, накрывая стопой улыбающийся рот Птицы. Балор едва дышит, восторженно наблюдая за тем, как демон, продолжая улыбаться, приоткрывает рот, как его влажный горячий язык медленно скользит меж пальцами, приятно щекоча кожу. Морок поражается собственной смелости, но Птиц позволяет, и, кажется, даже поощряет его странные желания, и Балор плавится от новых ощущений. А демон сходит с ума от такого Балоши. Вид снизу настолько потрясающий, что можно бесконечно любоваться этим раскрасневшимся бесёнком, тёмные волосы которого уже приобрели блеск и шелковистость, а глаза сверкают таким чистым изумрудным сиянием, что в них хочется утонуть. Балор возбуждён каждой клеткой своего изголодавшегося тела, и это волшебно. Птиц кайфует, наблюдая за внутренними терзаниями мелкого, продолжая наглаживать языком аккуратные пальчики, отчётливо читая, чего на самом деле хочет сейчас его бес. — Ну же! Смелей! — тепло выдыхает демон между поцелуями, и широко мажет удлинившимся раздвоенным языком по внутренней поверхности щиколотки, срывая короткий всхлип с приоткрытого рта Балора. — Иди на грудь, мой хороший. Отпусти себя, ну же. Давай. И Кошмару не нужно повторять дважды. Он даже злится на пернатого за то, что тот бессовестно роется в его башке, опережая своими подначками его собственные желания. Ещё и лыбится, сука! Отпустить? Что ж! Легко! Балор не торопится: медленно скидывает с себя оставшееся шмотьё, играя подушечками пальцев с языком демона, а после, гипнотизируя пернатого тёмным адреналиновым взглядом, опускается на колени по обе стороны от его лица и усаживается голой задницей на грудь Птицы. Головка сама находит жаркий, с готовностью приоткрытый рот, и теперь бес действительно себя отпускает. Слишком ярко. Слишком вкусно, чтобы как-то дозировать и контролировать. Птица улыбается вокруг головки, очерчивает её языком, слегка надавливая, берёт глубже, оглаживая бёдра и бока беса, поясницу, накрывая ягодицы ладонями и мягко сминая, а затем резко рвёт Балора к себе, заставляя толкнуться глубже, пропуская в горло, позволяя поймать вибрацию горячих гладких стенок на глухом коротком стоне. Морок всхлипывает, приподнимаясь на коленях, и подаётся навстречу, прикусывая губу. Дыхание сбивается моментально, сердцебиение оглушает, руки пернатого обжигают кожу на ягодицах, и Кошмар выгибается, глубже толкаясь в горячий рот, накрывая чужие кисти ладонями и сжимая, заставляя стиснуть мышцы сильнее. Птица тащится от него такого, охотно сминая задницу, наглаживая ствол плотным кольцом горячих губ, всасывая головку, почти выпуская изо рта и позволяя снова скользнуть глубже. Морок ёрзает и всхлипывает, загнанно дыша, сжимая кисти сильнее, и пернатый улыбается вокруг стояка, надавливая подушечками пальцев на плотно сжатые мышцы, но пока не проникая внутрь. Влажное скользкое щупальце обвивается вокруг запястья, щекочет подушечки и опережает пальцы, мгновенно проникая в узкую тугую дырку. Балор вскрикивает, выгибаясь сильнее, до хруста, как кот. Бесёнка буквально колотит на груди. Дрожат колени, дрожат руки. Он упирается ладонями в пол, стискивая мягкий ворс ковра, и протяжно стонет на одной ноте, потому что щупальце проникает глубже, ещё глубже, к нему прибавляется второе, переплетаясь, скользя внутрь, растягивая упругие мышцы. Демон пропускает головку в горло и глухо стонет, оглаживая сплетённые тентакли. Балора трясёт. Испарина катится по лицу и спине, щупалец вроде становится больше, но он уже не осознает, не понимает, сколько. Просто внутри скользко, жарко и много. И не удержаться на дрожащих коленях. А когда Птиц, огладив тесно сжимающуюся, пульсирующую дырку подушечками пальцев, скользит ими внутрь по слизкому щупальцу, становится запредельно много. Вскрикнув, Балор падает на грудь, вжимаясь щекой в ворс ковра, загоняя при этом член так глубоко в горло, что Птиц сглатывает всё, практически не чувствуя вкуса спермы, улыбается, приподнимая дрожащего мелкого за задницу, и позволяет почти полностью выскользнуть из жаркого натруженного рта. Балор обалденно отзывчив и искреннен в выражении эмоций. Он живёт ими, и ему хочется ещё. Едва отдышавшись, он начинает ёрзать, отираться опавшим членом о лицо пернатого, мазать головкой по губам, подаваясь навстречу ни на миг не перестающим его трахать пальцам, смущаясь от того, что щупальца так бесстыдно его растягивают, больше не толкаясь внутрь — но, блядь, будто подставляя его задницу Птице. И до воя, до скулежа хочется больше. Балор со стоном соскальзывает с ласкающих пальцев и на дрожащих коленях сползает назад, пока его изумрудные расфокусированные глаза не оказываются напротив таких же пьянючих янтарных. Не понятно, что именно он в них читает, но спустя мгновение, с каким-то звериным рыком впивается в рот демона. Это не поцелуй — это словно очередной бой для бесёнка, в котором он не оставляет пернатому ни единого шанса на победу. Целует требовательно и дерзко, кусая и зализывая, трахая языком, голодно урча, почти обездвиживая Птицу оплетающимися вокруг запястий щупальцами. Птиц лишь довольно порыкивает в поцелуй и выгибается на ковре, вжимаясь стояком в пах Балора, и этим касанием мелкого буквально размазывает. С болезненным укусом разорвав поцелуй, он соскальзывает чуть ниже, тиранувшись головкой о головку и, уткнувшись лбом в плечо пернатого, выгибается так, чтобы видеть. Видеть, как тентакль гибкой лозой обвивает оба стояка, тесно прижимая их друг к другу, как он пульсирует, утолщаясь, скользит и пружинит, массируя, разветвляется, норовя тонкими щупальцами скользнуть в уретру. Как багровеют, наливаясь кровью, головки, как выступают вязкие капли на их вершинах. И как же!.. Как хочется их собрать губами — вот так, сразу с обоих стволов, смешать вкусы, сорвать с усмехающегося рта невыносимого пернатого рваный стон. Балора трясёт. Он не понимает, когда и как стал настолько ненасытным. Ему хочется всего и сразу. Много. Ещё больше Птицы. Ему хочется Птицу целиком. Себе. Всего. Потому что… К чертям обоснуи! Хочется — и точка. И он не позволит пернатому кончить от тентаклей. Он хочет его внутри. Демон разочарованно вздыхает, когда щупальце, ластясь, мягко скользит вокруг стояков и исчезает. Птица улыбается, с нажимом проходясь ладонями по бёдрам и ягодицам, по пояснице, спине и лопаткам, по подрагивающим влажным плечам, рвёт бесёнка к себе за шею, запускает пальцы в волосы и вгрызается в губы, впиваясь почти до боли, прикусывая нежную кожу, слизывая глухие короткие всхлипы, буквально трахая рот языком. Балор кусает в ответ, пьянея от вкуса мешающейся крови. Скользящие по коже ладони обжигают. Беса пьяно ведёт. Морок вздрагивает, обхватывая оба стояка ладонью, прижимая стволом к стволу, оглаживает головки, зажимает в кулаке и выворачивает кисть, ещё и ещё. Птица улыбается окровавленными губами, обжигает дыханием и позволяет Мороку, разорвав поцелуй, скользнуть выше, стиснуть бока коленями. У Балора глаза мерцают так, что в башке расползается пьяная дымка от их изумрудного свечения. Бесёнок смелеет, облизывает искусанные губы и приподнимается на коленях, обвивая стояк Птицы гибким щупальцем, резко направляя в себя. Вскрикивает и выгибается, запрокидывая голову, дрожа и насаживаясь до упора, сжимаясь и пульсируя, оставляя на плечах демона царапины от коротких коготков. Много и жарко. Так глубоко и правильно, так до дрожи сладко, что бес сыто урчит. — Ну, что ты… — шепчет Птица, подхватывая его под ягодицы, стараясь удержать и немного приподнять, но Балор сверкает глазами. И тут же тентакли обвиваются вокруг запястий и щиколоток пернатого, надёжно припечатывая его к полу. — Молчать, — рыкает Морок, приподнимается на коленях, позволяя щупальцам выскользнуть из мокрой растянутой дырки, и снова насаживается на стояк до упора, до шлепка кожи о кожу, до глухого вскрика. — Ты мой, — рычит бес, склоняясь, вгрызаясь в губы, оставляя обжигающие засосы под линией челюсти и на шее, чередуя с укусами, расчерчивая плечи короткими острыми когтями. — Не Сереженьки-солнышка-птенчика, — он загоняет когти дальше, но Птица только довольно лыбится в ответ, подаваясь навстречу, глубже толкаясь в горячую пульсирующую задницу. — Мой, — Балор вгрызается в шею и жадно сглатывает, балдея от вкуса вязкой пряной крови, ослабляя хватку щупалец. Пернатый тут же высвобождает руки, обнимает его, прижимает теснее, старается подхватить под ягодицы. Но Морок отталкивает руки, перехватывая за запястья, впечатывая в ворс ковра, приподнимается, резко насаживается до шлепка и вскрикивает. Птица усмехается, высвобождая запястья, перехватывает беса, опрокидывая на лопатки, нависает и, широко мазнув языком по ключице, вгрызается, раздвигая коленями ноги, проникая под новым углом. Морок вскрикивает, зажимая стояк внутри, оплетая пернатого щупальцами. И глядит на демона таким затуманенным от кайфа взглядом, что предположить то, что вытворит этот мелкий дальше, Птиц просто не в состоянии. Да и слишком сладок дрожащий под ним котёнок, трогательно неосторожно, бесконтрольно выпускающий коготки, когда пернатый вбивается в его тугую задницу до шлепков, то замирая внутри, то почти выскальзывая. И только когда щупальце беса вытягивается, обрушиваясь хлёстким ударом на взмокшую спину Птицы, демон широко распахивает глаза, понимая, что снова недооценил мелкого. Балор со стоном выгибается, прожигая пернатого искрящимся взглядом, и крупно дрожит, оплетая тентаклями запястья и щиколотки Птицы, практически полностью обездвиживая. Наверное, демон с лёгкостью мог бы поставить зарвавшегося бесёнка на место, но Птиц только шало усмехается, позволяя тентаклям стянуться теснее, и лишь когда на спине вспыхивает, расцветая алым, ещё один след от удара, в его взгляде что-то опасно меняется. Всего на мгновение. Потому что Морок, расслабив щупальце до состояния языка, влажно мажет им по пояснице, скользит по расселине меж ягодиц пернатого и в момент, когда тот, рыкнув, толкается до упора, входя в Балора до шлепка, тентакль, ломая сопротивление, настойчиво ввинчивается в зад Птицы. От короткого глухого всхлипа, сорвавшегося с губ, демон, кажется, впервые в жизни краснеет, но сдержать следующий стон не в силах. Балор везде. Буквально! Запястья, щиколотки, шея, задница… И это… Это восхитительно! Очередной крик больше похож на сдавленное мычание — тентакль, мазнув по растрескавшимся губам, бесцеремонно скользит в рот, оплетает язык, трахает горло… Птица обжимает щупальце плотным кольцом губ, забирая глубже, оглаживая языком, подаваясь навстречу касаниям и утыкаясь влажным лбом в шею Балора. — Глубже, — рвано выдыхает Морок, перехватывая его за волосы, заглядывая в глаза и позволяя щупальцу выскользнуть изо рта. — Не вздумай останавливаться, — рыкает он, оплетая пернатого ногами, подаваясь навстречу, пульсируя и сжимаясь вокруг ствола. — Сильнее, — почти скулит, скользнув пальцами по влажной дырке, и, огладив тентакль внутри, проталкивает подушечки дальше, ломая сопротивление, вынуждая демона тоже толкнуться глубже. — Ты сам. Просил, — хрипит Птиц и мощно двигает бёдрами, заставляя бесёнка задрожать под собой. Балдеет от его жаркой, влажной тесноты, не вынимая стояка, толкается глубже. Ещё. И ещё. И замечает, что с каждым разом, подаваясь назад, всё сильнее насаживается на пальцы Балора, что контрастами размазывает, и он больше нихрена, ни черта не контролирует. Во взгляде мелкого торжество и пьяная дымка. Балор оплетает демона, кажется, всем собой. Даже на члене Птицы жадно сжимается, будто выдавая это невероятное создание, давая понять, что это не Птиц — он трахает себя пернатым. Ощущения на грани. За гранью. И демон отпускает себя, срываясь на дикий, дурноватый темп. Становится неважным, кто кого трахает, один будто становится продолжением другого. Сбитое дыхание, шлепки тел, хлюпающие звуки, рычание, урчание — звуков так много, и все они сливаются в один — одуряющий, плавящий. Оба жадно ловят эмоции друг друга, ни на миг не останавливаясь. Воздух становится горячим и вязким. А когда Птиц, дрожа и стискивая зубы, толкается ещё раз, Балор орёт: — Кончай! Сейчас! — и тот с гортанным стоном изливается по команде, как чёртов пацан, чувствуя, как следом срывается и бесёнок, вгрызаясь в плечо, расцарапывая плечи, сладко выдыхая: — Мой! Балор очухивается медленно и с трудом. Всё плывет перед глазами. Потолок в отблесках пламени камина вращается. Жарко. Сыто. И не отдышаться. Птица щебечет что-то едва слышно, зацеловывая влажные плечи и шею, ключицы, проступающие рёбра, бока… — Ты?.. — всхлипывает Морок, выгибаясь и подставляясь, притягивая демона за затылок; так сладко, что пальцы на ногах поджимаются. — Ты куда, Птичка?.. — голос дрожит, звуки на пересохших губах хреново собираются в слова. — Мой мальчик, — шепчет пернатый, напрочь игнорируя вопрос, зацеловывая низ живота и внутреннюю поверхность бёдер. — Мой хороший. Котёнок мой. Балош, — он отирается щекой о дрожащую ладонь, целует линии, целует казанки и подрагивающие подушечки пальцев. — Родной мой, — целует везде, и Балор не понимает, что происходит, но дышать становится тяжело. — Такой важный и нужный. Единственный и любимый. Балоша. Балор. Малыш, — губы пернатого обжигают, и какой-то странный звук разлетается по комнате. Бес не сразу осознаёт, что это всхлип. Его собственный всхлип. А когда осознаёт, оказывается у Птицы на коленях, тесно прижатым к груди. Пернатый оглаживает лицо, сцеловывая слёзы с бархатистой кожи, со щёк и скул, целует губы, перебирает волосы… — Ну, ты чего, язвочка моя, Балош, Котенька?.. Балор ловит его лицо в ладонь и, заглядывая в глаза, хрипит сквозь всхлипы: — Я твой. Тоже твой. Не только этот рыжий. Я тебя не… — Птица не позволяет договорить — мягко целует в губы, зацеловывает дрожащую жилку на шее, а после укладывает Морока на спину и, переворачивая, рывком ставит на колени, осыпая поцелуями влажные плечи и лопатки, осторожно убирая налипшие шелковистые локоны, спускаясь по позвоночнику. — Куда?.. — Балор только всхлипывает, прогибаясь сильнее. — Ты же не собираешься?.. — Собираюсь, — с улыбкой рокочет Птица, склоняясь, засасывает мошонку, оглаживает яйца, чертит языком линию до копчика, ещё одну, ещё, и толкается глубже во влажную припухшую дырку. Морок всхлипывает и вздрагивает, инстинктивно сжимаясь, чувствуя, как ноют мышцы, а пернатый засасывает припухшие пылающие края, вкруговую оглаживает языком упругие стенки, трахает пульсирующую сжимающуюся задницу языком, ввинчиваясь глубже, оглаживает бедро, обхватывая стояк ладонью, и ловит темп, подстраиваясь. Чувствительному, сытому, растекающемуся по ковру бесу хватает нескольких глубоких толчков горячего упругого Птичьего языка, нескольких сжатий ладони, чтобы кончить и грохнуться на пол, теряя всякую связь с реальностью. Как оказывается в постели на груди Птицы — Кошмар не знает. Пернатый перебирает его влажные волосы и улыбается. — Это так важно для тебя? — тихо спрашивает он, перехватывая руку Кошмара, переплетая пальцы. — Это? — Балор сыто сонно зевает. — Это, — кивает Птиц на мерцающую жёлтую линию на пальце Балора, как раз там, где целовал секунду назад. — Идиотские человеческие обычаи, — фыркает Морок, перекатывается, обнимает его, бухаясь на грудь, ловит кончики пальцев Птицы и целует. — От людей и для людей, — фыркает бес, и линия на пальце пернатого вспыхивает зелёным. — Ты — прежде всего — мой демон. Это здесь, — он почти невесомо касается губами груди чуть левее солнечного сплетения. — Мы с тобой это знаем. А то, — кивает бесёнок на ободок, — для наших смертных. Чтобы знали: мы — не их. Мы наши!