***
Мейзикин хмурится. Время в Аду всегда идёт одинаково, не разделяясь на ночь и день. От того кажется, будто ничего не меняется тут, и время стоит на месте. Пожалуй, это еще один из видов пытки в казематах Ада. Раньше она никогда не задумывалась над этим фактом, но с каждым появлением Люцифера внутри поселяется отчетливое ощущение несправедливости. Он отказался от Престола Ада. Он перестал претендовать на Небесный Престол. И даже тот факт, что он спускается изредка в свою бывшую обитель, ничуть не радует Мейзикин. Сложно радоваться пустоте. Проходят года или века, а может и тысячелетия с того момента, как она впервые входит в камеру Каина. Вечный силён, и с каждым разом всё сложнее придумать для него подходящую пытку. Мейзикин не любит повторяться, а фантазия уже практически покидает её. Ни один смертный не вынес и трети ее ухищрений, в отличие от Каина. Вот и сейчас он стоит связанный подобно быку на скотобойне и смотрит ей в глаза. Спокойно так, холодно, словно знает наперед каждое ее действие. Когда она берет в руки тонкое, тоньше волоса, лезвие, хищно улыбаясь, зеркальная улыбка начинает играть на его губах сквозь алую кровь. — Еще не сдаешься? — интересуется она, проводя тончайшим лезвием от широкого костистого запястья мужчины, подцепляя сухожилие, к локтю по внутренней стороне. — Я не знаю, что ты имеешь ввиду… — шипя от боли сквозь зубы, отвечает он. Мейзикин рывком отрывает желтоватое сухожилие, натягивая его на рукоять ножа и заставляя запястье Каина дернуться и повиснуть. Вечный стискивает зубы, наблюдая за ней тяжелым, злым взглядом. Странно это. Еще несколько визитов назад он буквально жался в угол камеры при ее появлении, а сейчас вот стоит, чуть ли не улыбаясь. Дразнит её. Ничего, сейчас улыбка сойдёт с его лица… Мейзикин отирает лезвие о клочок ткани, разглядывая результат своей работы: кожа на ладонях мужчины снята тонким слоем, обнажены сухожилия, кровеносные сосуды и белесые кости. Сухожилия она надрезала и вытянула, полностью лишив Каина возможности шевелить пальцами. То же и на предплечьях. Сейчас Каин похож на клубок ниток, опутанный собственными лоскутами кожи и связок. Но он молчит. Чертов ублюдок не проронил ни звука. Мейзикин впервые уходит из камеры заключенного с двояким чувством: с каждым нанесенным разрезом, с каждой вырванной мышцей, с каждой йотой боли взгляд Вечного меняется, становится жестче, словно это лишь укрепляет его дух. Он молчит, пока она вскрывает его брюхо, молчит, когда серовато-зеленые потроха кольцами вываливаются на склизкий пол, молчит, когда она набивает его раскаленными камнями и зашивает наспех его собственными сухожилиями. Никому не выдержать подобное, думается Мейзикин. Но только не ему. Почему Вечный молчит? В его взгляде мечется безумство боли, губы искусаны в кровь, но упрямый мерзавец молчит. Через несколько часов она заглянет к нему в камеру и спросит — «почему?» — Ты задаешь вопрос неверно, — хрипит Каин, отползая в дальний угол. — Почему ты перестал кричать? — Мейзикин… Демон… Тебе когда-нибудь было больно? По-настоящему? — усмехается Каин, зажатый между стеной и демоном в женском теле. Довольно привлекательном женском теле. Демоница окидывает Вечного взглядом. Он не боится её, что бы она себе не думала. Он просто оттягивает очередную встречу с болью. — Ответь мне, пока можешь, — угрожает Мейзикин. Любопытство никогда не было ее основной чертой, но не в этот раз. Что-то подсказывает ей, что все идёт не правильно. — Ты получила достаточно удовольствия, причиняя душам людей боль? — поднимаясь на ноги, задает встречный вопрос Каин. Его светлый взгляд разгорается такой лютой ненавистью, что Мейзикин на миг видит перед собой воплощение демона. Лишь на миг. И перед ней вновь предстает всего-лишь человек. — Да. И мне нравится мучать таких, как ты… — Таких, как я, тебе еще не доводилось мучать, — отзывается Каин, делая шаг навстречу. Мейзикин непонимающе хмурится. Откуда в нём столько наглости, чтобы посметь подойти к демону? Она предостерегающе вытаскивает закругленный, похожий на кошачий коготь нож. Каин словно не замечает этого и снова делает шаг в ее сторону преувеличенно медленно. В какую-то секунду она теряется, но быстро берет себя в руки. — О да, и я выполняю эту работу с особым удовольствием. — Хмм, значит, ты поймешь меня как никто другой, — вдруг хищно улыбается Каин, нависая над Мейзикин. — Очень скоро ты окажешься на моем месте, демон. — Ты сошел с ума! Это очевидно… — смеётся, отмахиваясь, Мейзикин. Загнутый нож вонзается под рёбра Вечного, с бульканьем прогрызая себе путь к его кишкам. — О, нет! Я не сошёл с ума… — хрипит, падая на пол и улыбаясь Каин. Мейзикин выскакивает из камеры, тщательно запирая за собой замки. Слова Вечного звучат странно, катаясь в ее голове словно шар для бильярда. Боль способна сломить дух. Боль способна сломить психику. Боль может заглушить другую боль. Но в Аду боль направлена лишь на укрощение духа, чтобы преступник пал на колени, призрев на грехи свои. Дух, сломленный болью, взывает к Всевышнему, моля о пощаде. И лишь после этого начинается следующий этап очищения: грешник видит свои самые худшие по его собственному мнению деяния. И переживает их раз за разом. А потом ему показывают то, как могла бы сложиться его жизнь, если бы он не совершил ошибки. И вновь возвращают к проступку. И показывают то, как повлияли его поступки на всех участников, по кругу, пока, наконец, душа не осознает своей вины, смиряясь. И не примет искреннее раскаяние. Лишь после этого Люцифер возвращает душу в Лимб, где ее дальнейшую судьбу на себя берут иные. Но Вечный… Мейзикин ничего не понимает.***
Она никогда не спит. Не смыкает глаз в Аду, ведь здесь нет ни дня, ни ночи. Только сладкая симфония боли. Крики. Стон. Многоголосый хор грешников. Чего только тут нет и на любой вкус: есть и лжецы, и прелюбодеи, и полные гордыни мешки, и вонючие жирдяи-чревоугодники, и убийцы… Все согласно скрижалей Ветхого Завета. Все согласно решению Всевышнего. Но нет здесь ни котлов с грешниками, ни геены огненной, полыхающей вечным огнем, ни трёхглавого пса Цербера… Нет здесь и девяти кругов, описанных историческими картинами и пьесами. Мейзикин обходит свои охотничьи угодья, раздумывая над словами Вечного. Достаточно ли удовольствия получила она, пытая людские души? Наверное, раньше этот вопрос не значил бы ровным счетом ничего, не окажись она на земле, не поживи среди людей. Сейчас же однозначного ответа она не находит, все бродя меж камер своих жертв. В какой-то миг её взгляд упирается в дверь. Еще немного она смотрит, не понимая, что привело ее к дверям камеры Вечного. Ведь он всего-лишь человек, не так ли? Из плоти, крови и духа. Всего-лишь человек, верно? Странные мысли нынче терзают ее голову. Остаётся лишь спросить напрямую. Мейзикин решительно распахивает дверь в его камеру… … Вспышка. Белая, словно осколки звезды. Свет её ослепляет, давит на рассудок, заставляя его сжиматься и убегать, словно гонимый охотником зверь. Рассудок — слишком большая ценность в рамках безумия. И слишком хрупкая. Его может повредить буквально всё: от громкого крика до неоправданной жестокости. Голоса наперебой взывают к тишине, к миру, к покою, но измученное, уставшее, искалеченное тело еще живёт. Еще дышит. Назло всему. Назло всем. Вы ждёте от меня раскаяния? Ждёте от меня покаяния в грехах моих? Ждите… Ибо не каюсь я… Нет вины на мне. И мне не страшно. Боль рано или поздно отступает. Рано или поздно заканчиваются даже вечные муки… И если ты знаешь это, то ничто не сможет сломить тебя. Нет моей вины в том, что заточен я в темницу боли. Нет моей вины в том, что обрек души чужие на вечные скитания. Нет вины в крови на руках моих. Ибо через мои руки говорит с вами Господь, ибо я есть орудие Его, карающее через века… Идущее через века к одной цели — равновесие мира. Таким создан я по образу и подобию Его, разве нет? Разве не Он — мой учитель, мой покров, мой пастырь? А раз по Его образу душа моя и тело моё создано, то нет греха на мне. Грешен Он, ибо сотворил меня… Первого Убийцу. И Последнего. И буду я вечно скитаться по земле, ибо ныне проклят я от земли, которая отверзла уста свои принять кровь брата моего от руки моей… И нет мне места ни в Аду, ни в Раю до тех пор, пока не очистится оная от скверны… Что ты говоришь? Что я сошел с ума? Ха-ха-ха!!! Если это так, то почему ты боишься меня? Почему бежишь от меня, почему прячешь глаза, хотя совсем недавно вырезала на теле моем узоры и не боялась этого? Остановись же и почувствуй вкус боли… Послушай симфонию крика. Слышишь, как лопается тугая кожа под лезвием ножа? Слышишь ли ты, как стонут мышцы, сведенные тугим страхом? И как ломаются кости в руках моих? Разве не изумительна боль в своем многообразии? О, ты так мастерски преподнесла мне уроки, что я, несомненно, стану твоим лучшим учеником… Я запомнил каждое твое движение, каждый росчерк пера, каждый миг наслаждения болью. Запомнил и преумножил, ибо нет боли для меня… Куда же ты бежишь, демон? В Аду некуда скрыться. Постой, нам о многом надо поговорить… Ведь одного ты не поймешь никак: я не сошел с ума!.***
В LUX сегодня шумно, как никогда. Люцифер, облаченный в один из своих изумительных концертных костюмов, садится за рояль… Ах, грешник, куда ты побежишь… Слова сами собой льются на черно-белые клавиши инструмента, выжимая из душ собравшихся остатки восторженного восклика. Да, Дьявол великолепно поёт, разве может быть иначе? Люцифер самозабвенно, вдохновенно отдается незатейливой мелодии. На крышке рояля как всегда его встречает ароматный, чуть пахнущий дымком и можжевельником, бурбон. Подняв глаза от клавиш, Люцифер встречается с восторженными взглядами внемлющей словам Нины Симоне публики. Среди них он привычно ищет лишь ясный голубой взгляд женщины, чья любовь и чистота покорили его. Ищет и не может никак найти. Что-то тревожно царапает его изнутри. Она всегда с удовольствием присутствует на его выступлениях. Но в этот раз в зале Хлои нет. Люцифер еще раз окидывает взглядом толпу и, закончив песню, поднимается в свои покои наверх, туда, где последние годы он проводит свои ночи в её объятьях. — Ангел мой, почему ты не внизу со всеми? — мягко интересуется Люцифер, касаясь хрупкого плеча пальцами. Хлоя вздрагивает, оборачиваясь. В ее серебристых, собранных в красивые локоны волосах, блестит подаренная им бриллиантовая шпилька. Время неумолимо. Оно уже нарисовало сеть глубоких морщин в уголках ее лучащихся глаз, посеребрило ее золотисто-пшеничные волосы и погасило озорной огонь в глазах. Время беспощадно к женщине, что он любит всем сердцем. — Извини, дорогой мой… Я очень устала сегодня. — Что ж, если хочешь, я побуду с тобой. Пабло прекрасно справится внизу и без меня… — Люцифер присаживается на край постели, заглядывая в любимые глаза. Хлоя благодарно сжимает его ладонь. Он все так же молод и прекрасен, как и много лет назад, когда они впервые встретились. Сон легко накрывает собой нежнейшую кожу век, смежая их. Люцифер поднимается с постели, ощущая, как тягостное чувство давит на плечи. Кажется, время берёт верх над ним и его жизнью. Сегодня он чувствует время как никогда остро: его Хлоя становится миг за мигом старше, а значит, неотвратимо ближе к черте, за которой предстоит выбор. Только бы она не попала в Ад… Возможно, ее ждет Лимб, так же, как и доктора Мартин. О Рае стоит мечтать, но что там делать? Там скучно и слишком, на взгляд самого Люцифера, приторно-рафинированно. Эдакий экстракт счастья для слабоумных. Аменадиель занимает Престол, но как и раньше Отец, он глух к мольбам. Да и что человеческие молитвы на земле? Их слова давно не доносит до Рая Габриэла. В этот раз Богу совсем нет никакого дела до того, что происходит внизу. Люцифер задумывается на миг: а раньше как было? Когда Отец только создал людей? Эту смешную, аляповатую фигурку из красной глины и пыли… Хотя, Лилит была ничего, особенно фигура. Правда, характер вышел под стать Богу — строптивый. С Евой было проще договориться. Смешные два существа: Адам и Ева. Сколько сил было вложено в создание первых людей, сколько времени… Да так, что Отец забросил свою семью, махнув рукой и на детей своих, и на жену, отдалившись от них и доведя до абсурда все отношения в Серебряном Городе. Слишком дороги ему стали эти никчемные игрушки. Вспоминая это, Люцифер злится, как и тогда. Ему тяжело простить Отца за предательство. И горячая ненависть к роду людскому вновь вскипает в крови Дьявола. На миг. Нет больше на свете тех людей, тех первых человеков, из-за которых произошло его собственное падение, тех, кто виновен в его собственной никчёмности. Они всегда были, и будут напоминать Люциферу о том, что Ангелы Божии не заслуживают той любви, которую Отец вложил в кусок глины и кость. В их детей. Но те времена далеко в прошлом, а сами первые люди обитают ныне на небесах. Остался только один богоподобный… Каин… И он навечно будет заперт в темницах Ада. Ненависть к избраннику Божию велика в Люцифере. Как бы Отец не сердился на творение свое, прокляв его бессмертием, Дьявол всегда видел, с какой гордостью разгорались глаза Отца при упоминании Первого убийцы. Что в нем такого, что заставляло Отца тайно гордиться своим чудовищным творением? Чем так хорош Каин, что Отец не покарал его в полной мере? Отец никогда не делает чего-то просто так, не имея замысла… И это настораживает. Люцифер мысленно возвращается к давним временам, припоминая всё. От воспоминаний внутри поселяется одновременно и грусть, и злость. Дьявол пытается уловить, почему никак не может смириться с существованием Каина: он бесконечно долго мозолит Люциферу глаза, напоминая о прошлом. Воспринимать его, как человека Дьявол решительно отказывается, ведь люди совершенно иные. Как его Хлоя, как доктор Мартин, как Беатрис… Даже как Дэн Эспиноза, ныне покойный. Как таким пытался стать Маркус Пирс. Немного помедлив, наполняя себе до краев стакан бурбоном, Дьявол ловит свое отражение в зеркале над стойкой бара. Отбросив размышления в сторону, он возвращается в реальный мир. В его мир. В LUX наступает долгожданная тишина. Черные бездонные глаза внимательно следят за каждым его движением. Габриэла является тихо, так тихо, что Люцифер невольно вздрагивает. Слишком он отвык от всего божественного, ангельского и адского. Целую вечность по меркам людей он не спускался в свои владения, забыв ненадолго о своем предназначении ради времени с Хлоей. Ради ночей с ней. И дней. И каждой минуты вместе. От Габриэлы пахнет дымом, фиалками и чем-то ещё. Впрочем, странности сестрицы его волнуют в последнюю очередь. А внезапное появление гораздо интереснее. Сплетница будто услышала его давешние размышления о небесах и о ней, в том числе. — Не думал увидеть тебя вновь, Габриэла, — усмехается он, изучая ангела взглядом. Он давно не видел сестрицу, и сейчас бесконечно поражен ее внешним видом. Габриэла нервничает. — Люцифер! Без лишних слов — в Аду нужна твоя помощь! И как можно скорее… — Мейзикин не справляется? — усмехается Люцифер. В ответ на это ангел отрицательно мотает головой. В ее взгляде читается тягучий липкий страх.