Лучше ударь

            — Пиздец, Юр, ты пидор, — и эта фраза, сказанная скорее с утверждением, чем с осуждением, так точно описывает всё внутреннее состояние парня, что хочется на стенку лезть от несправедливости мира.       Холодный кафель отдается неприятной болью в коленке, поврежденной годами сидения в удобнейшей позе самоубийцы на краю окна. Лампа как-то странно мигала, возможно, рассказывая незабываемую историю своего существования на азбуке Морзе. А ей точно было, что рассказать за годы несменной работы.       Юра как-то странно смотрит на своё отражение в зеркале, путаясь где-то то ли в глубинах смоляной радужки, то ли в синеве кратеров под глазами. Если честно, он уже сам не знает. Если честно, уже как-то даже похуй. Возможно, раньше сложившаяся ситуация показалась бы варварской… Но давайте честно, один раз может и не пидорас, но пятнадцатый было очень сложно назвать таковым.       Прикрыв глаза, всё ещё можно было прочувствовать мурашки по коже и тянущий жар внизу живота. Посмотрев на себя более задурманенным взглядом, Татищев медленно переводит взгляд на руку с длинным огурцом в руке. Без пупырышек, прошу заметить, самый дорогой сорт, кошелёк в момент покупки молил и каялся за все грехи.       Как так вышло? Отвечать вопрос ни устно, ни письменно, ни в мыслях своим тараканам-сплетникам не хотелось. А может, просто не было смысла, ведь какая к чёрту разница, когда огурец твоя лучшая секс-игрушка.       В голове пробежала мысль, что следовало бы купить себе нормальную с большим диаметром, но это в понимании Юры было ну слишком-слишком пидорским. Лучше огурец в жопе, чем… Следующая мимолётная мысль была о желании прочувствовать в себе настоящий член. И вот прямо конкретный, большой и идеально подходящий к его внутреннему миру, по мнению самого Юры, естественно.       Рука по инерции проехалась по мокрым после душа волосам, сбрасывая уже холодные капли куда-то назад, на стиральную машину и грязную рубашку. Усталая ухмылка болезненно растянулась на лице. Надо бы, в конце концов, хотя бы груды мусора повытаскивать из квартиры, чтобы в конец не зарасти плесенью и не обзавестись весёлой колонией тараканов. А он что? А он ничего, только и знает как удовлетворять себя и свою гормональную активность, а это в таком-то возрасте.       Иногда, всё-таки, Татищев вот так же стоял напротив зеркала, вглядываясь в собственные черты лица, казавшиеся ему хаотически выдуманными художником-криворучкой, и задавать себе одни и те же вопрос «Как?», «Когда?», «Какого чёрта?». Но лучше, конечно же, мысленно материться, откидывая всю философию пацанчиков района, вросшуюся в душу. Ведь лучше не думать, чем загонять себя в тлен, верно?       Язык судорожно пробежал по пересохшим губам, глаза вновь направились на этот чёртов огурец, а после на собственное недоразумение между ног. Назвать его красивым было сложно, но зато функциональным — без зазрения совести. А ещё невероятно чувствительным… Стоило вновь представить сильные руки, тонкие линии знакомых губ, чётко выточенную фигуру с рельефным торсом, как всё внутри начинало пульсировать, а воздух из лёгких просто напросто выбивался.

Хотелось большего.       Цокнув от разочарования (в себе или в своём члене ещё было не решено), Татищев проворачивает ту же занимательную игру в воображение, благодаря которой только недавно уже обкончал ванную.       Пальцы на ногах рефлекторно поджимаются, а спина прогибается до самого щелчка позвонков. Свободная рука потерянно блуждала где-то на груди, запутавшись в своём изначальном маршруте. Хотелось дотронуться до налитой кровью головки, но так же сильно хотелось дотронуться не до себя. Фантазии заполнили пустую по натуре голову, заставляя кусать губы, сдирая как старую, так и новую кожу, подсохшие ранки и невесомые прикосновения мечты.       Да, огурец в жопе это не по-пацански. Да, получать удовольствие от судорожных толчков внутрь не входит в кодекс чести дворовых волков-одиночек. И да, возможно, нервно повторять срывавшееся с губ временами имя друга даже в какой-то степени унизительно, но это ли его сейчас должно трогать?       Вот что действительно трогает, это сраная любовь, или как там называется это навязчивая нужда в перепихоне хоть на мусорном баке с конкретным человеком, только чтобы вот и с поцелуями, и с последующими обнимашками под ночной луной. Романтик из него так себе, зато за годы жизни в туманном непонимании, теперь парень чётко выстраивает свои приоритеты и мечты в порядке убывания. Как ни странно, никотиновая зависимость находилась не на первом…       — К-кос…- собственный монолог сбивается из-за недостатка воздуха в лёгких в момент разрядки. Юра точно не был самым метким стрелком, поэтому испачкался не только бортик ванной, но и частично пол, что было не критично, но точно неприятно.       Расслабившись окончательно, он вытащил из себя этот поганый овощ, оседая с противоположной стороны, рядом с закрытой дверью ванной комнаты. Кажется, марафон игры «Представь в себе член Кости» мог продолжать вечно, ну или, по крайней мере, пока не иссякнут жизненные ресурсы. Но всё же находятся силы, чтобы отлепить своё тощее тело от дверного косяка и выйти, наконец, из собственного борделя. Подумав о подобном сравнении, лёгкая усмешка, всё такая же печальная, посетила лицо парня.       — Оказывается, шлюха тут ты, — опять слова в пустоту, но сказанные слух, они будто приобретали больше значения, будто только так они становились настоящими. Холодный подоконник, почерневший в углах из-за грязи, холодное окно, холодная улица со слезливым небом и холодными каплями дождя, холодный Юра, успевший быстро остыть по дороге из одной комнаты в другую, и необычно выделявшаяся на фоне горячая сигарета.       — Когда это, блять, закончится, — пальцы заплетаются в черных отросших локонах, сжимая их посильнее, чтобы, наконец, выцепить сознание в глухую безрадостную реальность из забвения.       И всё-таки, сколько бы он не корил себя, сам знал, что является ещё тем ссыклом. Знал и мучился в этой осознанности, стараясь забыть, убежать, отрезать от себя этот неприятный отросток. Лучше бы так и думалось, что это просто крепкие братские узы их так связывают, что это ноющее говно под рёбрами просто от его жизни загнанного наркомана. Как бы хотелось повернуть время вспять, чтобы пнуть себя и сказать что-то на подобии: «Э, слышь, будешь много думать — писька отвалиться и сигареты через жопу лезть начнут, уёба». Как бы хотелось, больше не нуждаться в том, кто не нуждается в тебе…       С Татищевым такое впервые… Точнее с мужиком впервые, до этого ведь в его жизни цвела и пахла Анька, а дальше по наклонной… Оставалось только скрипеть зубами, выворачивать из себя странноватую клоунаду перед друзьями, до кровавых царапин на коже быть зависимым от его Катьки и с горечью вспоминать… Вспоминать тот год… Те самые проклятые девяностые… Кажется… 1995.? Стойте… Нет… 1992.

***

      — Костя-я-я-ян, — во всё горло какого-то чёрта орал Юра, как-то слишком расслабленно засовывая руки в карманы спортивных штанов.       Он стоял прямо посередине поросшей мхом детской площадки, недовольно оглядываясь и пиная тяжёлые железные качели, въехавшие в самый мизинец. «Ебаная хреновина», — только и успевает подумать тот, как где-то рядом вновь послышались выстрелы. Если слух не подводит, то эти самые выстрелы решительно пробираются ближе, звучно вписываясь в чужие машины, мусорные баки и иногда не менее решительных мужчин. Самое настоящее поле боя, вот куда так беспечно полез парень, совершенно не заботясь ни о себе, ни о ком-то другом. Для чего? Судя по происходящему, чтобы сдохнуть, по факту — поорать на всю улицу имя друга, ибо иначе тот не хотел выходить из своей штаб-квартиры. Вот как залезет в этот наркоманский притон, так и засядет там на неделю, отбиваясь от словесных нападок своим излюбленным «Я занят».       Вокруг царил настоящий хаос, кровавый хаос, учитывая количество тел и красных луж, которые даже переступить не удавалось аккуратно. Деревья служили неплохими барьерами, поэтому выглядело всё как слишком взрослая игра в пейнтбол. В ней не было победителей, только горы трупов, рычание моторов мотоциклов, матерный понос и многое другое… Многое другое, что не должно было происходить в этом городе, но что происходит регулярно, с завидной частотой, можно сказать.       Татищев неожиданно выплюнул недокуренную сигарету на песок, когда кто-то точно подстрелил его коленку, заставляя красиво приземлиться на руки, оставляя на них следы от острых камней. Было не больно… Точнее больно, но не смертельно, чувство скорее заставляло давиться послевкусием дешевых сигарет и размывало заплывшие глаза.       — Пиздец, — как-то тяжело выдохнул Юра, почему-то не в силах подняться самостоятельно. Может, хронический недосып сказывался на подвижности, а может, мешать столько сортов пива не стоило, и теперь эта оплошность будет напоминать о себе, создавая минутные слабости.       Очевидно, что при таком замесе стоять на самом открытом пространстве было плохой идеей, ведь ты становишься слишком заметным. И даже если кто-то признает в тебе знакомого и не станет стрелять, другой может пустить шальную пулю. Ибо разве мало сейчас шатается вот таких же обкуренных в спортивках по подворотням города и помогает организоваться другой группировке? Ещё более плохой идеей было открывать противнику все свои слабые места, находясь в самой не защищённой позе, когда не только не сможешь убежать, но и отбиться при всём своём желании тоже. Нет, может такие умопомрачительные теории и всплывали бы в голове Татищева, если бы она насквозь не была бы пропитана выбросами излюбленных заводов Челябинска.       Следующая пуля ювелирно прошлась по самому краю щеки, оставляя за собой только короткий след неглубокого пореза. Можно считать, что его предупредительно погладили, даже нужно, исходя из издевательских смешков и криков сзади о том, что кто-то сейчас «подохнет сучьей смертью, перед этим насрав в штаны».       — Это кто, блять, пизданул? — хриплый крик прорезался из не прочищенного после кашля горла, смешиваясь с автоматной очередью, доносившейся из открытого подъезда. Вряд ли угроза гопника показалась странной для преступников с оружием, но хотя бы придала уверенности виду.       Юра резко обернулся, с несвойственной ему ненавистью пытаясь разглядеть тех смельчаков, которые пытаются ему испортить весь день, а может и неделю, тут уж как пойдет. Сейчас он готов влепить неплохой пинок лицо любому, кто помешает встрече, на которой планировалось выяснить, наконец, всё то, о чём молчит Костя, всё то, что раздражает уже не первый год.       Удивительно, но как только отличилась лохматая серая макушка, поднимающаяся из-за покорёженной девятки, весь обзор заслонила чужая широкая грудь, частично навалившаяся на худощавое тело. Татищев хотел вновь крикнуть о том, что кто-то красиво охуел от жизни, но замолчал, как только перевел взгляд вверх, узнавая Костю. Костю, смотревшего с угрозой, Костю, спину которого однозначно прошила автоматная очередь и Костю, который плевался своей кровью прямиком на спортивки друга. Его черная водолазка местами побагровела, с укором напоминая, кто именно виноват в случившемся.       Уралов, очевидно, чудом переносит адскую боль, потому что слабость он свою не показывает, после чего следует вновь тот тяжёлый угрожающий взгляд из-под густых бровей и неразборчивые хрипы из горла. Хотелось бы верить в звуковые галлюцинации, но нет, кого-то прямо сейчас покрывали благим матом и наводили порчу на понос, хотя и на языке орков. Этот кто-то только и мог, что удивлённо хлопать глазами, растерянно тыкать вдаль, напоминая провинившегося первоклассника перед злым отцом с кожаным ремнем.       — Я…Это… Катька… Бляха… Ты это… Они того… Ебать… Чел…- только и вылетало из Юры, когда его более разумный собеседник, раздражённо выпрямился, дёргая за ворот олимпийки и потащил в сторону закрытого подъезда с кучей подозрительного вида охраны. «Говнари какие-то», пронеслось где-то в голове прямо перед тем, как его провели в холодную затхлую парадную.