адресату выше неба.

— Это Петя Хазин, — представляет Игорь стоящего рядом мужчину. А все, что видит Сережа — Денис. И флегматичная улыбка, появившаяся на чужом лице, его добивает. Вместо извечных Денисовых худи, безразмерных и затасканных футболок (строго под пиджак или кардиган), которым место находилось даже на официальных мероприятиях, на Хазине темный костюм и белая рубашка. Строгая классика. Но ему подходит. Немного теряясь под пристальным взглядом, Петя проводит ладонью по торчащим волосам и ерошит в попытке исправить «бардак». Внешний вид это никак не портит, к вылизанному образу добавляя контраста и выученной ранее беспорядочности. Сережа насквозь видит знакомую взрывную натуру. Он открывает рот, чтобы проявить должные при знакомстве манеры, но быстро закрывает не в силах и слово вымолвить, потому что Петя смотрит с той же пронзительностью, заинтересованно склоняя голову вбок. Его беспокойно мечущиеся черные зрачки пытливо уставляются в самую душу — Разумовского пробирает дрожью. Он пытается выдавить обычную улыбку, сейчас напоминающую нервную усмешку, и досконально изучает ровные, словно под копирку прорисованные, линии Петиного лица. Трагичный излом темных бровей, высокие скулы, сжатые в неопределенности губы… Не может быть. Не. Может. Быть. — Приятно познакомиться, — отвечает за него Олег, пожимает протянутую руку и незаметно касается ладонью Сережиной поясницы, выводя из ступора. — Если все не против, — Петя обводит взглядом их небольшой кружок и поворачивается к Игорю, — я отойду покурить, — вопрос звучит, как утверждение, и это ужасно отдает Тит— — Какие куришь? — Волков решительно прерывает возникшую ассоциацию. — Парламент. Сережу не отпускают посыпавшиеся совпадения. — Тогда я с тобой, — сходу собирается Олег. Петя жмет плечами, но против внезапной компании ничего не имеет: — Класс, пошли. Игорь все равно не курит, да и нахмурившийся сразу Сережа ясно дает понять — нет, нет и еще раз нет. — Поговорим у меня? — предлагает-настаивает Разумовский, когда они с Громом остаются одни. В офисе-спальне-гостиной-приемной Игорь чувствует себя удивительно спокойно и даже уютно. Совсем не так, как это было в его первый раз здесь. Их с Сережей представил Олег — службу проходили вместе. Гром после Академии для личного опыта, Волков — потому что из детдома у него было только два пути: оборванцем или солдатом. Серого-то на бюджет взяли в Московский институт, кучу плюшек подсунули: общага, стипендия, соцпомощь, а ему — казарма, плац и марш-броски. Игорь с Олегом сдружились в силу обстоятельств. Все делали вместе: от работы не отлынивали, дни до дембеля считали, Волков иногда рассказывал про Сережу, обещал познакомить, а потом судьба развела. Олег сразу пошел на контракт, снова оставил родной город и даже успел выполнить подписанный с частной военной компанией договор, а Игорь — не изменяя планам — получил место в Управлении полиции по Санкт-Петербургу и к тому моменту, как они встретились снова, был старшим лейтенантом. — Ты… — если Сережа переживает, мысли у него скачут и формулируется с трудом. — Ты… Сколько вы с ним? — Месяцев шесть, — Игорь называет примерный (он особо не считает) срок, наблюдая за растерянно мельтешащим по центру комнаты другом. — А че такое? — И ты не рассказал? — Да я не думал, что из этого что-то выйдет, — Гром не совсем понимает, почему Сережу так зацепило неожиданное знакомство. — Все завертелось быстро, мы вообще не распространялись, потом ты предложил прийти с кем-нибудь, вот я и…пришел. Действительно, в приглашении на афтерпати по случаю выхода обновленной версии «Вместе» так и было написано. Черной ручкой, меленько, в самом низу распечатанной карточки: «если придешь не один, будем только рады»  — Ты… Разумовский щелкает банкой газировки, делает резкий, жадный глоток, выдыхает шумно. — Ты же заметил, что он… — осекается, исправляясь: — что Петя и Дени— — Ну, да, — Игорь не дает договорить, опережая вопрос. Он заметно напрягается: — они чем-то похожи. — «Чем-то похожи»?! — Сережа задыхается от возмущения. — Они практически копии друг друга! Я опущу внешность, ладно, но в жестах, в манере говорить и даже в чертовых сигаретах они идентичны! — он машет руками, восклицает возмущенно, срывается. А Гром силится понять, чего в громком голосе больше: злости, обиды или тоски. — Не говори мне, что не замечаешь. Даже не вздумай. — Я замечаю, — без лишней трагедии признает Игорь. Не ожидавший прямого согласия Разумовский моргает удивленно и подходит ближе, уточняя более спокойно: — Ты поэтому с ним? — Не знаю, — Игорь честен. — Но с ним я снова понимаю, что все в порядке. Будто оказался на своем месте, понимаешь? Остается надеяться, что Сережа правда понимает. Но тот качает головой: — Тебе нужно отпустить Дениса, а не… — глубокий вдох, голос дрожит, — а не искать замену. Гром молчит. Мягкая, теплая сладость кардамона и резкий, насыщенный табачный дым не самых дорогих сигарет — это, пожалуй, самое отвратительное сочетание запахов, отталкивающее любого, у кого есть маломальский вкус. Но Денис пах так в их первую встречу. Пах, когда Игорь шагнул навстречу, вовремя поймал пьяно покачнувшееся тело и прижал к себе. Крепко и надежно. Денис даже не поблагодарил, возмущенно требуя убрать руки — домогаешься, пидорас! — и все равно повис в них с закрывшимися от усталости глазами. Через неделю был первый поцелуй, неуверенный и аккуратный, через две — первый секс, неловкий и быстрый, но все равно охуенный, и первое признание, в котором никто из них не сомневался. Через месяц вещи на съемной квартире, ставший общим быт и такой же бюджет. Игорь быстро привык не мешать забравшемуся в кровать с ноутбуком и банкой энергетика Денису, закупаться по списку и давать им обоим отоспаться по выходным, а Титов начал осмыслять понятие «остепениться» и по-прежнему забивал лучшие джойнты. Он был безумием, ворвавшимся в размеренную жизнь питерского лейтенанта полиции и перевернувшим все понятия о моралях и ценностях, был сукой, не боящейся горячих скандалов и такого же горячего секса после, был вдохновленным и вдохновлял — до победного топил за свое дело, отстаивая не полюбившийся блюстителям закона только выпущенный на рынок Truetalk. Денис был из тех, кому не в падлу, кто впишется за любой кипиш, он был «пришел-увидел-разъебал» мальчиком и гордился этим. Он был. И в Денисе Игорю нравилось абсолютно все: громкий смех над действительно глупыми шутками, холодные ладони, всегда по-хозяйски забирающиеся под футболку, надрывные ноты в голосе во время ссор, покусанные губы, созданные исключительно для долгих и по-настоящему развратных (вставляет по-особенному) поцелуев, бесконечное множество растянутых свитеров и стойкий запах парфюма, которым Игорь вместе со всеми своими вещами пропитался насквозь. — Он умер, — еще тише говорит Сережа, заметив сжавшиеся кулаки. Пугается, но все равно продолжает: — Его больше нет. — Да я знаю, блять! Знаю! — в стенах этого офиса Игорь кричит впервые. — Хватит, сука, мне это повторять! — Игорь… Поздно. Задел. — Извини, что хочу быть счастливым и встречаюсь с человеком, которого ты не одобряешь! Извини, что пытаюсь привести свою жизнь в порядок, и что с Петей мне действительно комфортно. Я, блять, впервые!.. Впервые с того момента чувствую себя по-настоящему счастливым, а ты говоришь, что так неправильно, — Игорь прерывается резко, чтобы не взболтнуть лишнего, и только сухо добавляет: — Не тебе меня судить. — Он был и моим другом тоже! — Сережа обиженно поджимает губы, его ресницы влажные от собравшихся слез. — Еще задолго до твоего появления. Разумовский корит себя за несдержанность. Вмиг перекосившееся злобой лицо напротив заставляет пожалеть о сказанном. Игорь делает шаг вперед — Сережа отступает, жалея о сказанном. Этот безумный оскал будет сниться ему в кошмарах. — Другом, говоришь? — суженные глаза золотятся ненавистью. — Где ж ты, блять, был, когда твой друг умирал от рака? Где ты был, когда врачи сказали, что шансов не осталось? Где ты был, когда таблетки перестали помогать, когда он рыдал от боли, когда в последний раз попал в больницу и так из нее и не вышел? А, Сереж? Где ты, сука, был?! — Не надо, — зажмурившись, просит Разумовский, упираясь в стену. Игорь все ближе, его голос врезается в уши. — Надо! — рявкает он, заставив содрогнуться от ужаса. — Надо, блять! Ты мне каждый раз твердишь о его смерти, душу выворачиваешь, а потом бежишь к Олегу. Только вот мне некуда бежать, понимаешь?! Я живу с этой болью. Я с ней справляюсь. Один, — тяжелое дыхание в считанных сантиметрах липким потом проступает на коже Разумовского. Открывать глаза страшно. — Ты же в Праге отдыхал, пока— — Я не… Это был форум, — тихо оправдывается Сережа, вцепившись в края пиджака. — Мне плевать, — бесцветно прерывает Игорь. Они никогда об этом не говорили и не винили друг друга, но раз уж Сережа начал… — Пока я держал его за руку, ты развлекался на своем форуме. И ты не знаешь, каково мне было, когда он просыпался среди ночи, плакал, говорил, что не хочет умирать, а я нихуя не мог сделать. Ни-ху-я… — спустя три года боли в голосе меньше не стало. И не станет никогда, Разумовский уверен. — Дениса убивал рак, а меня — беспомощность… Но ты этого не поймешь, ведь от своей ты сбежал. Предпочел не видеть, как он мучается. Друг, блять, — выплевывает Игорь презрительно, отворачиваясь. Когда Титов только узнал свой диагноз, он помрачнел лишь на секунду — говорю же, мальчик с чрезмерной верой в себя. Все обследования прошел, лекарства оплатил, подстроил рабочее расписание под интенсивную терапию и не высказывался против уколов, хотя терпеть их не мог. Сам же беспокойного Игоря убеждал, что все будет хорошо, курить стал меньше (далось это тяжело), пить перестал совсем и даже к психотерапевту записался по рекомендации лечащего врача — типа легче будет переносить жизненную драму. Оказалось, что не легче. Процедуры и лекарства не дали никаких результатов, в российской клинике врачи пожали плечами, в израильской — признали неоперабельным. Денис охуенно потратился, но деньги вопросом не были, и он бы выложил сколько угодно, если бы появился хоть малейший шанс. Таким шансом — последней надеждой — стали немецкие специалисты. Начитавшись хвалебных отзывов, Титов махнул рукой. Он частично начинал мириться со своей участью, но записался, билеты взял. Игорь не отпускал его ладонь ни в аэропорту, ни в самолете, ни в кабинете берлинского онкологического центра. Там же пришлось столкнуться с правдой. Максимум, что ему предложили: заменить препараты на другие, импортные, качественные, сильнодействующие и согласиться на стационар, но придется переехать. Денис отказался. У него оставалось много работы над TrueTalk’ом и оплаченная на год вперед квартира на Адмиралтейской набережной. — Помирать лучше дома, — сказал он, запивая настоящие немецкие колбаски настоящим немецким пивом в оживленном баре. А сидящему напротив Игорю кусок в горло не лез. В Питер вернулся уже Денис. Настоящий. Вернулись сигареты — по пачке на день, вернулась привычка с бутылкой зависать у монитора ноутбука, вернулись сучность, напыщенность и «сдохни, но напиши нормальный код». Он умирал и добивал себя сам, подпитывая сжирающую болезнь никотином и забытыми завтраками. В норму вошло голодание до момента, пока Игорь тарелку перед носом не поставит — а выдержать его умоляющий взгляд было невозможно. И Денис ел, давился, не ощущая желания продолжать, но упорно запихивал ложку в рот. А потом выблевывал все в унитаз, потому что организм отказывался усваивать. Психотерапевт говорил, что лучше не надо, но Титов все равно гуглил свой диагноз и еще долго рыдал в ванной за шумом воды, пока Игорь спал, отвернувшись к стене. Ему утром на работу, а работа Дениса кончится через год — максимум. Он не знал, сколько успеет, и не был уверен, что хочет успевать. От обещанных под самый конец галлюцинаций становилось жутко. Потеря зрения и аппетита, истощение, быстрая утомляемость, вечная слабость и сдающие нервы — он станет обузой. После осознания Денис закрылся в себе и перестал подпускать Грома. Они все еще жили в одной квартире (выставить капитана оказалось просто нереально), дышали одним воздухом и иногда пересекались взглядами, но любой начинающийся разговор Титов быстро прекращал, от прикосновений сбегал, спать стал на диване в гостиной и зубы чистить шел, только когда хлопала входная дверь. Жалость к себе медленно съедала его, пока сигарета тлела, а взгляд терялся в водной глади за окном — утопиться. Ему хотелось утопиться. В собственной ванне, в Неве или в остатках безмятежной любви молчаливого Игоря. В ней хотелось захлебнуться. Игорь был ужасающе терпелив. Он не лез за выстроенные Денисом барьеры, давал свыкнуться с неизбежным, поддерживал, не говоря ни слова, приносил еду и забирал скопившиеся пустые кружки. Он не критиковал, не запрещал курить, проветривал въедливый табачный запах, накрывал заснувшего в гостиной Дениса пледом — иногда относил в кровать. Он старался, держался, пытался жить, и хотя бы за это заслуживал не тупой игнор, а человеческий разговор. Но когда Денис, собравшись с мыслями, сел рядом, пытаясь сложить мысли в слова, Гром сказал: — Ты охуел? — удивленно и оскорбленно. — Никуда я не уйду. И Титов впервые позволил кому-то увидеть свои слезы. Непослушными пальцами цеплялся за свитер, жался ближе, дышал надрывно и боялся отстраниться. В кольце намертво прижавших рук он чувствовал себя в безопасности, задыхался и целовался, с отчаянием вгрызаясь в сухие губы. За грубой лаской не заметил — просто дал повалить себя на скрипнувший диван и шире развел ноги, сдаваясь и подпуская. Он в этом нуждался. Ладони беспорядочно шарили по подтянутому телу Игоря, гладили, запоминали каждый сантиметр, и чем нежнее на коже отпечатывались поцелуи, тем больше слез катилось по щекам. К исходу марта у него появились галлюцинации. Сперва это была просто тень, замеченная краем глаза, быстро прошмыгнувшая и растворившаяся, но дальше — больше. Бредовые фильмы из головы с максимально всратым сюжетом стали настойчивее. Сны перестали кончаться. Теряющийся в калейдоскопе ебанутых картинок Денис начинал сходить с ума, но вместе с безудержным страхом пришло и странное чувство облегчения — осталось недолго. Он начинал уставать. Сережа с Олегом заходили иногда — совсем не приходить было бы некрасиво. Олег пытался в поддержку, руку на плечо клал, сжимал, спрашивал о самочувствии Грома, пока Сережа трясся над побледневшим Денисом, который едва ли походил на свою прежнюю версию — футболка спадала с узких плеч, губы шевелились с трудом, улыбка была натянутой. Сережа переживал — видно. Но и он, кроме денег и лечения в заграничных клиниках, ничего не мог предложить. Его не винили. Никого не винили. За прошедшие месяцы Титов (и без того худой) потерял больше двенадцати килограммов. Он пить-то не мог иногда, корчась от боли, а уж о еде и речи не шло, хотя Игорь старательно варил бульоны и каши по рецептам из гугла и кормил с ложки. Но это все равно не остановило естественное для его состояния истощение — мягкость тела пропала, кости выступили острыми углами, под прозрачной кожей стали заметны темные вены. Денис никогда не говорил вслух, что хотел бы вскрыть их, а Игорь знал и без слов, заменяя мечты о лезвии мягкими поцелуями. — Как ты можешь? — спросил Денис, греясь в теплых объятиях. В последнее время его начало морозить без причин. — Могу что? — прижавшийся со спины Игорь дышал через раз, прислушиваясь к учащенному сердцебиению. На душе становилось легче от мысли, что он еще способен довести Дениса до такого состояния. Пускай все было слишком — на вкус Титова — нежно: долгая прелюдия, бесконечные поцелуи, жаркие ласки и неторопливый темп, но этого оказалось достаточно, чтобы заставить его выть от удовольствия. Они уже не смогли бы как раньше: резко, грубо, без лишних вопросов, до криков и бурных оргазмов, только это и не нужно. Видеть в постоянно пустых глазах горящие огоньки желания — вот, что заводило Игоря больше пошлых стонов. — Трахать меня, — Гром думал это шутка, но тон остался совершенно серьезным. Уточнить в каком конкретно смысле он не успел. — Я на узника подземелья похож. В зеркало на себя не могу смотреть, меня воротит, — Денис замолчал, сглотнул и спросил тихо-тихо: — Тебе самому не противно?  — Нет, — ответ последовал без раздумий. Титов притих, хватаясь пальцами за крепкие предплечья, а Игорь ткнулся носом за ухом и продолжил: — Я люблю тебя, — признавался он в этом часто. Не молчал, ничего неправильного не видел и считал обязанностью напоминать Денису — любит. Денис обычно не отвечал. Не ответил и той ночью. Развернулся, в глаза не посмотрел — сразу носом в шею и слезами по чужой коже. Он ничего не мог сделать. Деньги, связи, медийность — все это оказалось неважно перед лицом смерти. Она не принимала валюту, не слушала влиятельных людей и плевала на мнение общественности. Титов убедился: беспомощность — самое отвратительное чувство на свете. Знать о неизбежности собственного финала, некрасивого и болезненного, и не иметь возможности его исправить — правда обидно. И он засыпал с этой обидой каждый божий день. Пока однажды, с трудом открыв глаза, не осознал себя в выбеленной до блеска палате. — Динь, — позвали издалека, но повернуться оказалось выше собственных сил. Яркий холодный свет слепил глаза, торчащие из носа трубки только мешали, в вене горела игла. У Дениса сбилось дыхание — кошмар начинал превращаться в реальность. Он попытался приподняться и упал обратно, застонав от взорвавшейся болью головы. — Динь, все нормально, — ласковый голос дрогнул, заледеневшая от страха ладонь прошлась по его тусклым, ломким волосам. От слов стало только хуже. «Все нормально» — пиздеж, который, лежа на больничной койке с ебаной терминальной стадией рака, хочется слышать в последнюю очередь. «Все нормально» — это для слабых, для рыдающих и скорбящих, для по-настоящему обреченных. Для случаев, когда больше нечего сказать. «Все нормально» оставьте тем, кто боится, кто все еще не снял своих охуительно красивые розовые очки и не взглянул в лицо правде. «Все нормально» — обещание, в которое Денису очень хотелось верить. — Не отпускай… — попросил он сбивчиво, сухие губы не слушались, горло хрипело, — не отпускай, не отпускай, только не отпускай… Игорь придвинулся ближе, крепче сжал ладонью ладонь, коснулся губами очерченных костяшек, утер свои собравшиеся слезы и всхлипнул: — Не отпущу, — пообещал, уверенный в данном слове. — Не отпущу, родной. Врач благоприятных прогнозов не давал, заходил каждый день и качал головой угрюмо. Игорь плакал, а Денис спал. Он с этим зачастил. Если просыпался, то выглядел убито и невероятно устало — держался часа три максимум и снова отрубался. А пока бодрствовал, водил пальцами по рукам Грома, чертил что-то, иногда буквы выводил — разговаривать было совсем невмоготу. Где-то между веселым «х» «у» «й», написанным с тонкой улыбкой, и едва ощутимым «у» «с» «т» «а» «л» проскальзывало уверенное «л» «ю» «б» «л» «ю». Игорь замирал в такие моменты и замечал, как смягчалось восковое лицо. — Необязательно тут постоянно торчать, ю ноу? — сказал как-то Денис без желания обидеть, но Игорь не ответил. Встал тут же, вышел и вернулся только через полчаса с красными, выплаканными глазами. Больше Денис эту тему не поднимал. Он жаловался на уколы, на нескончаемую боль и просил открыть фронталку. Рассматривал себя с кривой ухмылкой. Осуждал явно, а потом губы начинали дрожать, поджимались. Он тихо шептал «убери» и долго мирился с засевшим в голове лицом. С его собственным лицом, так напоминающим смерть. К концу недели стало совсем херово. Денис путал реальность со сном, просыпался, бредил, то спасти просил, то убить. Игорь не знал, что делать, он никак не мог помочь. Медсестры вкалывали что-то, меняли капельницы, смотрели на Грома с сожалением, и по их взглядам он понимал — все. Это понимал и Денис. Он отчаянно проигрывал в борьбе с самим собой и последние силы тратил, чтобы сквозь больную лихорадку прорваться на поверхность, увидеть в последний, сука, раз. Он не сдавался. И дорвался-таки. — Игорь, — слишком тихо, чтобы услышать, но в ночной тишине больничной палаты — достаточно для обострившегося слуха напряженного Грома. — Что с тобой? Плохо? Больно? — замельтешил он, обеспокоенно вглядываясь. — Больно, да? Где болит? Мне позвать кого-нибудь? — Помолчи, — захрипел Денис, через слово закрывая уставшие глаза. Голова снова загудела. — Ло…ложись со мной. — Но, — не ожидавший такой просьбы Игорь запнулся. — Провода как же? — Да хуй с ними, — опутанный, будто елка гирляндами, Титов закряхтел, вытащил аккуратно катетер из вены — достаточно насмотрелся, как это делать — и зажал спиртовой салфеткой. — Все равно толку никакого. Он сдвинулся на койке, освобождая место, вздохнул судорожно и потянул замешкавшегося Игоря за рукав. — Давай, — поторопил, зевая вновь, — запрыгивай. Исполни последнее желание умирающего. Гром нахмурился. — Не говори так. — О, а как мне говорить? — просипел Денис, расплываясь в больной ухмылке. Игорь не ответил и лег рядом. Он теперь понимал, почему Титову страшно. Даже лежать на его месте было невыносимо — сразу пробирало безысходностью и ужасом. Потолок начинал давить, пикающий над ухом прибор действовал на нервы. Но к плечу порывисто прижался Денис, потерся щекой, обнимая  — и все остальное стало неважно. В одну секунду мир сузился до его тихого дыхания и слабых пальцев, заскользивших по обтянутой футболкой груди. — Спасибо, — шепнул Денис тихо. — За что? — Игорю казалось он уже слышал подобный диалог в каком-то дурацком фильме. И хорошего конца там не было. — Ты здесь, — пояснил Денис, слова давались с трудом. — Ты со мной, — вздох был тяжелым, — …со мной. Гром ткнулся привычно в макушку и зажмурился, чтобы не разрыдаться позорно. Не сейчас. — Знаешь, — пальцы оттянули край выреза, пощекотали у основания шеи, — если вдруг у меня больше не будет шанса сказать… — Денис сглотнул. — Я люблю тебя. Сказал без тени сомнения, ни секунды не колеблясь — просто сказал. Признался легко и непринужденно. — Ч-что? — Игорь все слышал — только ему было недостаточно. — Я люблю тебя, — повторил Денис. Он так редко говорил это, что за пять лет отношений можно каждое по пальцам посчитать. Но он любил… Просыпаться по будильнику ровно в семь, потому что у Игоря смена с девяти. Варить ему кофе, пока в холодном утреннем душе шумит вода, и позже разрешать обнимать себя со спины. Поправлять галстук на форме, которую Гром наконец начал носить, любоваться выслуженными капитанскими погонами. Переписываться часами, находить прелесть в стикерах. Забирать его с работы на своей машине, целовать развязно прямо у Управления и брать еду на вынос в ближайшем к дому ресторане. Соблазнять воскресными утрами, губами спускаясь по груди. Чувствовать его руки на своем теле, позволять, что другим запрещено, поддаваться. Мять простыни, ломать кровати, целоваться до боли в легких. Оставлять царапины на крепкой спине и ее же вдавливать в поверхность стола, наваливаясь сверху и выдавая очередную пошлятину. Забирать ведущую роль, выкладываться, упиваться раскатистыми стонами. Держать за волосы, тянуть ближе, под сильным телом сходить с ума. И самому сводить. Он любил. Гром поймал его руку, прижался к ладони сухим поцелуем — Денис выдохнул прерывисто. — Никого не будет после тебя, — обещал Игорь, дыханием лаская кожу. — Не смей, — Титов отозвался задушено. — Я хочу, чтобы ты любил снова. Не лишай себя этого. Если бы он сейчас включил эгоиста, Игорь поверил бы куда больше. Если бы только сказал, что будет ждать где-то…там — Игорь бы жизнью поклялся остаться преданным. — На мне мир не кончается, — Денис улыбнулся искренне, губы дрогнули. — Шоу маст гоу он, как говорится. Он знал, что прав. И от этого становилось лишь больнее. После его смерти нихуя не изменится. Солнце продолжит светить, трава зеленеть, птицы петь. За летом придет осень, потом зима заметет сугробами, и снова весна отзвенит капелью, но Денис больше никогда этого не увидит. Не будет уже вечеров на даче Федора Ивановича, не будет повязанного вокруг шеи шарфа, теплых поцелуев, греющих его вечно холодные ладони, прогулок по ночной набережной, дурацких занятий йогой (потому что «нам не помешает речардж») и нелепых двойных свиданий с Олегом и Сережей. У Дениса не будет, а у Игоря — обязано быть. — Все, — зашуршал одеялом Титов, заворочался, устраиваясь удобнее. — Я устал очень, давай поспим? — Динь, — переплетая пальцы, неуверенно позвал Гром. — Ну что опять? — Денис вскинулся с наигранно недовольным лицом. — Скажи еще раз. Игорь ожидал, что Денис рассмеется, покачает головой, уляжется обратно и привычно назовет дураком, но вместо этого, он мягко прижался к губам, почти невесомо скользнул по ним языком, целуя так, как уже давно не было. И Игоря не отпускало чувство, что этот поцелуй будет последним. — Я люблю тебя, — шепнул тихо, погладил по колючей щеке и улыбнулся. — Дай поспать, плис. Тихое сопение раздалось уже через пару минут, тонкие пальцы вцепились в руку, Денис носом уткнулся в шею и щекотал теперь дыханием. Гром боялся двинуться лишний раз, придерживал мягко за плечи и едва слышно повторял, как же сильно он, блять, любит. По щекам катились слезы, срывались на футболку, на больничную рубашку и разъедали душу. Игорь знал, что не уснет, не сможет — страх упустить хоть секунду вместе заставлял держаться в сознании. Это было майское утро. Дыхание с шеи пропало, часы показывали половину пятого, а за окном по-прежнему светило солнце. — Прости, — Сережа переводит дыхание, все еще вжимаясь в стену. — Да нахер извинения, кому они сейчас нужны? — Игорь трет глаза ладонями, он больше не злится. И знает, что Денис не злился бы тоже. — И я не… Не имел в виду то…ну, что сказал. — Я понимаю, — Разумовский отходит в сторону, зарывается пальцами в волосы, треплет нервно. — Мне не следовало… — он достает бутылку виски из запароленного мини-бара, разливает. — Просто, когда его увидел, подумал, что он…что Денис… — И у меня так было, — Игорь гоняет янтарную жидкость в стакане и выпивает одним глотком. — Но я от него не откажусь, нравится тебе это или нет. С Петей я снова чувствую себя живым. Сережа смягчается, улыбка на его лице такая же тонкая и едва уловимая, как всегда. — Тогда хорошо, — говорит он, — что ты его встретил, — улыбается. Игорь перехватывает Хазина по дороге на парковку: цепляет за запястье и тянет через толпу. На удивленные возгласы он не реагирует, и Петя сдается, позволяя вывести себя на подземный паркинг. Лампочки трещат по периметру, красным мигают камеры. Поблескивающая черной сталью мазерати леванте заметна издалека, и только возле нее они наконец останавливаются. Петя сходу требует объяснений: сбегать, не попрощавшись, невежливо, так еще и Олега бросили в центре зала, и… Когда Игорь поворачивается — он обрывается на полуслове. На дне пасмурных глаз такое отчаяние, что даже противопоставить нечего. Грустные, воспаленные они смотрят на Петю — всего секунда нужна, чтобы решиться. Шагнув вперед, он толкает Игоря к двери кроссовера. Не спрашивает, что случилось, ничего больше не говорит — крепко хватает за галстук, вынуждая наклониться и прижимается к распахнувшимся губам. Слишком жадно, слишком глубоко. Не обращая внимания на камеры, Петя пальцами цепляет за подбородок, заставляя открыть рот шире. Игорь дышит прерывисто, под Петиной настойчивостью сдается, и стоит языку скользнуть по шершавому краю и за него — стонет тихо, обвивая руками за пояс. — Домой… — шепчет Хазину в губы, сталкиваясь с взволнованным, горячим взглядом. — Поехали домой. Домом теперь называется квартира, которую снимает Петя. Он едва убедил Игоря съехаться. Ведь на Адмиралтейской все оставалось таким привычным и родным: коврик в коридоре, цветы на подоконнике (постоянно на грани высыхания), купленный Денисом большой диван напротив такого же большого телевизора, кружки из Икеи, вечно кочующие из кабинета в раковину и обратно, стол у окна (вместе собирали почти час) и живописный вид на Неву. В свое первое утро там Петя тоже не мог оторваться от созерцания водной глади. Сидел долго, сгорбив плечи, пил кофе и выглядел совсем как… Но оставить квартиру пришлось. Продолжаться так дальше не могло. Оба знали, что в месте, пропитавшемся чужими чувствами, сохранить новые невозможно. Игорю понадобилось время, чтобы свыкнуться с концом бренного одиночества, выучить новые маршруты до супермаркета и принять факт присутствия в своей жизни кого-то еще. Это, пожалуй, оказалось сложнее всего. Они познакомились — как банально! — на работе. Петя сейчас уже и не вспомнит, что именно стало точкой невозврата. Может, уверенность или невозмутимость, с которой майор Гром барственно ввалился в участок, когда он вышел в свою первую смену. Может, запах промозглого Питера, влетевший следом и осевший в легких. Может, от чего-то шокированные глаза, уставившиеся на него, и побледневшее лицо… Хотя, наверное, все-таки хмурый, за секунду посерьезневший взгляд из-под кепки и сбитые костяшки на пожавшей его ладонь руке. — Тебе у нас не понравится, — сразу пообещал Игорь, быстро оценивший золотые часы на запястье, и стиснул ладонь сильнее. — Мне везде не нравится, — съязвил Хазин и приторно улыбнулся — его рассматривали с неподдельной заинтересованностью. Он сбежал из сдавившей горло Москвы и знал, что хуже, чем там, быть не может. А Игорь увязал долго. Не замечал даже, что к надменному Хазину начинает тянуть, как ебучим магнитом. Сперва его просто определили на операции отдела по контролю за оборотом наркотиков, потом чуть в пару не сунули и обосновали: «ну, он у нас новенький, помоги там, расскажи, покажи». Игорь, если честно, не понимал, с чем именно пробивному Пете нужна помощь. Он, казалось, и один бы справился: с таким усердием крутил барыг по клубам да подворотням, что даже восхищением пробирало. Хазин отрабатывал на все двести, повышая уровень раскрываемости и выводя дела на конвейер. В нем искрился знакомый запал вечной бодрости и жажды делать по-своему, и Игорь шел на падающие яркие искры, чувствовал себя кораблем в беспокойном море и не мог отвести взгляд от единственного во тьме маяка. Его влекла знакомая решительность на грани безумия, которой Петя был прошит от макушки до пяти. И все это в совокупности с сосредоточенно поджатыми губами, кривой усмешкой, мятыми пачками «Парламента» и гиперболизированными понятиями о мире делало незнакомого Хазина родным. — Это просто ужин, ладно? — устало уточнил Игорь после очередного успешного рейда. — Не-ет, — лыбился довольный Петя, распахивая перед ним дверь кроссовера. — Это свида-а-ание, — усмехнулся и сел за руль. Подобные шуточки проскальзывали в их разговорах постоянно, но Гром почему-то никогда не возражал. То ли ему было похуй, то ли мысль о «свидании» с Хазиным не пугала, а совсем наоборот — скреблась изнутри странным любопытством. Предположению в тот вечер суждено было подтвердиться. Близился час закрытия, людей в кафе оставалось мало, еда оказалась вкусной, пиво — тоже. Но все это ни в какое сравнение не шло с тем, как легко Игорь чувствовал себя с Петей. Его бесконечный треп не раздражал, проскальзывающие намеки не смущали, хриплый смех вызывал ответный — он сам рождался в груди, вибрируя на губах. И Грому впервые за долгое время было настолько комфортно и спокойно вот так вот ужинать с кем-то. Пускай в контексте надуманного свидания, но… — Было неплохо, — признался Игорь. — Правда. Спасибо. Петя улыбнулся. Не нагло, как делал почти всегда, не надменно, как если рассматривал объебанных малолеток, не натянуто, как с отцом по фэйстайму — улыбнулся искренне, будто только этих слов и ждал. И если на душе и правда может потеплеть — у Игоря она чуть не растаяла в тот момент. От Хазина так сильно повеяло беззаботностью Дениса, когда он тянул уголки губ, словно заставляя себя, но все равно смотрел мягко и глаза прикрывал, качая головой — обычно делал это после глупых шуток Грома и смеялся тихо. — Я подвезу, — заметив чужое смятение, предложил Петя, возражений явно не принимая. Через полчаса они целовались в машине у дома Игоря, перегнувшись через коробку передач. К счастью, в темноте небольшого двора Хазин не заметил, как темные глаза остекленели под пленкой слез. В их первый раз вел Петя — Гром не был готов морально брать хоть кого-то, зато отдавался, неистово сгорая в жарких объятиях, цеплялся руками за плечи, словно за спасательный круг, задыхался, с трудом хватая воздух ртом, тонул в туманном взгляде напротив и возвращался в реальность, лишь когда мокрые, искусанные губы находили его собственные. Петя был нежен, был осторожен, терпелив. Он оказался куда опытнее, чем выглядел, и на вопрос какого собственно хуя, загадочно ухмыльнулся: «серьезно думаешь, я бы так открыто клеил мужика, будь он моим первым?» и поцеловал в плечо. Во второй раз Игорь разложил его в допросной. Хазин был только рад. Все началось с совместных ланчей, продолжилось ужинами, и Гром постепенно начинал привыкать к ленивым завтракам, чересчур сладкому кофе, кулинарным способностям Пети и его рукам, мимолетно касавшимся, будто приручающим. Петя не торопил события и не задавал лишних вопросов, медленно пробираясь в самое сердце. Он готовил на двоих, целовал в шею, справлялся с периодически посещающими Грома кошмарами, стойко переживал их, как суденышко шторм, уверял, что все нормально, и обнимал крепко, зарываясь пальцами в волосы. Он видел, как тяжело Игорю подпустить его ближе, но не упрекал и не настаивал, застегивая на нем свою рубашку — оказалась как раз — и улыбаясь пресыщенно. — Я правда на него похож? — спросил однажды, поджав губы. Игорь вздохнул, отставляя пиво. Думать, что Петя ни разу не пробил его, было глупо, а думать, что они с Титовым никогда не светились — еще глупее. — Безумно, — ответ резанул честностью, но скрывать это никто не собирался. Петя замолчал. И молчал долго, отрешенно вглядываясь в серое небо за окном. Он, казалось, думал о чем-то. Возможно, переваривал услышанное и решал, как стоит поступить, возможно, жалел, что вообще начал эти отношения, изначально обреченные. Игорь не знал. Он не хотел знать. А еще не хотел потерять Хазина, слишком правильно вошедшего в его опустевшую жизнь. — Скажи что-нибудь, — голос хрипел, сердце забилось в ожидании, легкие выжгло паникой. Петя вздрогнул, нервно тряхнул головой, развернулся. Он не злился, нет, скорее… Был растерян? — Я — не он, — прошептал тихо, осторожничая. В глазах напротив рушилась надуманная мечта восстановить былую идиллию. Может, Петя и не был Денисом, но он очень, чертовски, просто, блять, поразительно на него походил. — Знаю, — Игорь кивнул, будто соглашаясь, повторил: — Я знаю. Почему мы об этом говорим? — Ты нравишься мне, — Хазин тщательно подбирал слова, решался. — Я хочу быть с тобой, но быть, как я, как Петя. Чтобы только мы. Без сравнений. Понимаешь? Гром прекрасно понимал. Для него самого это было невыносимо — в каждом слове, каждом жесте и каждом вздохе искать схожесть. Искать Дениса. Закрывая глаза, представлять его руки, таять от поцелуев и до последнего отрицать рождающиеся чувства к Пете. Заменять одного другим было неправильно, было несправедливо и даже грешно, но от этого желание поступить так не становилось меньше — возвращаться в прошлое, забываясь в Петиных руках, было приятно. Однако сквозь пелену восторга до Игоря долетали отголоски разума, предупреждающие, что, если не прекратит — однажды просто сойдет с ума нахуй. И вжимая Хазина в стену сейчас, он осознает: выбрать его было единственным правильным решением. Пальто валяется у наспех закрытой двери, пиджак — рядом. Ладони с силой проходятся по бокам, скрытым белоснежной рубашкой — Петя не возражает. Он отвечает на очередной поцелуй, мокрый и развязный, зарывается пальцами в темные волосы, запрещая отстраняться, лижет искусанные губы. Хриплое дыхание Игоря мешается с его собственным — частым и прерывистым, в тишине темного коридора оно становится непозволительно громким. — Что с тобой? — беспокоится Хазин, теряясь в затопивших радужку зрачках. Игорь качает головой, прижимается к его губам, дергает края рубашки, вытащив из брюк, и запускает под нее ладони: — Ты нужен мне. Поцелуи спускаются на подбородок, губы засасывают чувственно, вынуждают подставить шею для продолжения. И Петя подставляет. Дышит через раз, тая от неожиданно нежной ласки, прикрывает глаза. Горячий выдох обжигает кожу, мурашками оседает на плечах — там же легкие укусы распускаются красными пятнами. Гром рассматривает их завороженно, касается пальцами, словно не верит, и ведет ниже. Щекотно. Петя стаскивает его пиджак, сам подается вперед, обнимая за шею, припадает к губам. До кровати добираются в одних трусах, разбросав вещи по пути. Хазина немного морозит. Он становится восприимчивее, жмется ближе, пытаясь унять дрожь, и, оказавшись на мягком матрасе под горячим телом, задыхается. Но поза не мешает активничать — Петя водит руками по выгнутой спине, ощупывая перекатывающиеся мышцы, лапает за задницу и петляет языком по крепкой шее. Смотреть, как Игоря торкает от прикосновений в нужных местах — сплошное удовольствие, упустить которое будет преступлением… А Петя вроде как против них. К тому же он знает, где майора лучше погладить и где укусить побольнее, чтобы согласился на все. — Не висни, — усмехается, прикусив мочку. Игоря потряхивает. Дрожащими — Пете очень хочется пошутить про девственника — руками он раздвигает стройные ноги, сглатывает. Удержаться не может — языком обводит лодыжку, поднимается выше, невесомо царапая кожу зубами и останавливаясь лишь на середине бедра. Ему хорошо. А Пете плохо. Пальцы гладят чувствительную кожу под коленями. Игорь с упоением прислушивается к надрывным выдохам и сталкивается с преследующими его действия глазами. Они черные, влажные и затягивающие… Но что толку ножкой трогать омут, если ныряешь с головой? Петя вздрагивает, когда горячий шершавый язык мажет вдоль кромки белья, и губы касаются мокрого пятна на нем. У Игоря взгляд мутнеет от запаха смазки. Он дуреет практически, понимая, что его действия сделали Хазина таким — податливым и согласным. Ткнувшись носом в пах, Гром жадными поцелуями проходится по очертанию возбужденного члена, лижет, делая ткань еще более мокрой — у Пети щеки алеют от непривычного чувства влаги между ног. Игорь там еще и причмокивает с упоением, блять, довольный весь, лицом трется прям. А Хазину впервые хочется прикрыться стыдливо, но любопытство пересиливает. И стоит только ладони накрыть поджавшиеся яйца, сквозь ткань оглаживая несильно — все тело дергается в неконтролируемой попытке подставиться под будоражащие прикосновения. — Сука, — Петя вцепляется в его волосы, отстраняет от себя, удерживая в сантиметрах и сгорая от ласкающего в паху дыхания. — Что ж ты делаешь? Игорь смотрит совершенно потерянно, облизывает блестящие губы. — Хочу увидеть, как ты с ума подо мной сходишь, — говорит и перехватывает ослабевшую после неожиданного признания руку. Следующее, на что растерявшийся Петя успевает среагировать — поцелуй. Гром целует долго, всю душу вытягивает, языком толкаясь в рот — это пиздец какой-то. У Хазина горит в легких, но он отвечает, насколько позволяют, и совершенно забывается, растворяясь в моменте. В голове эхом звучат озвученные намерения — и в их исполнении Петя не сомневается ни на секунду. Он помогает стащить с себя белье, устраивается удобнее, подсовывая под поясницу подушку, и захлебывается стоном, потому что Игорь без предупреждений натягивается ртом на его член. — Б-блять! — Петя переводит дыхание, в кулак собирает простынь. И пока он бездумно вскидывает бедра, толкаясь между плотных сжатых губ, Игорь разливает смазку. Пальцы его потрясающе длинные и раскрываются внутри широко. Костяшки часто задевают простату — Петя весь сжимается и вытягивается, пятками упираясь в матрас. Наплевав на стыд, сам насаживается, протяжно постанывая и вздрагивая — поступательные движения ощущаются глубже. Игорь смазки не жалеет, и в раскрытой заднице хлюпает уже до неприличия. Хазин сбивается, давится вздохом и царапает предплечья Грома, когда понимает, что его не просто растягивают — его активно имеют пальцами. — Я тебя сам трахну, если не п-поторопишься, — хмурится он, предупреждая. Игорь смеется мягко, останавливается, возвращается к губам, а целовать не спешит — дразнит. Он бы и рад под таким горячим и нетерпеливым Петей сейчас оказаться, но: — Не сегодня, — заботливо гладит по щеке, и Петя сразу теряется. Его подобные жесты всегда врасплох застают. Доведенный до грани тремя пальцами, он почти плачет, когда мышцы раскрываются, впуская крупную головку, и член медленно погружается в тело. Этого мало, так чертовски мало, что хочется выть, но Гром не дает — языком по подбородку, выше к губам и за них, сплетаясь с Петиным неспешно и глотая его несдержанные стоны. Тугие стенки обхватывают жадно — у Игоря подрагивают руки. Хазин сейчас дикий, нуждающийся, голодный, но абсолютно зависимый, подчиняющийся и согласный. Спустить можно от одного лишь вида. — Быстрее… — шипит он, задыхаясь. Гром качает головой, перехватывает ноги под коленями, разводит, делая Петю непозволительно раскрытым и уязвимым, и вжимается в ягодицы, заставляя захрипеть. Петина просьба остается невыполненный, но от такой глубины движений он плавится. Игорь знает, как работать бедрами и попадает в правильную амплитуду, добивая беспрерывными точечными движениями. Пальцы оцарапывают его плечи — Петя распахивает рот в немом крике и выгибается, инстинктивно пытаясь отползти. Это слишком. Но окончательно потеряться в чувствах не дают прикрытые — практически зажмуренные — глаза Игоря. Он делает так иногда: отворачивается непроизвольно или берет со спины, будто пытаясь убежать от реальности и осознания, с кем спит на самом деле. Все случается неосознанно даже. Игорь может спокойно отсасывать, не разрывая зрительный контакт, и по утрам любит лицом к лицу — смотрит долго прямо в глаза, но иногда… Иногда он словно закрывается в себе. Взглядом прожигает затылок, гладит по спине, целует за ухом нежно и вовремя прикусывает язык, чтобы не произнести чужое имя. Петя уверен, что Гром в эти моменты представляет другого, и он, блять, знает кого. Только злиться не получается — совесть не позволяет. — Игорь, — шепчет, удерживая в ладонях пылающее лицо, и сглатывает тревожно, — смотри на меня. Игорь кивает неопределенно, но по глазам видно — понимает. И снова целует, качнув бедрами. Невесомыми прикосновениями к Петиным губам он извиняется. Зализывает их, будто оставленные поступками раны, и сминает осторожно, боясь потерять и его. Чем дольше Хазин льнет ближе, отвечая, дышит рвано и тянется за продолжением, тем живее себя ощущает Гром. В теплых ладонях успокаивается, и когда они с щек перетекают на затылок, ерошат волосы и спускаются к шее — он готов отдать все, лишь бы ночь не кончалась. — Блять, мне так хорошо с тобой, — сбивчивое признание само слетает с губ. — Радует, — ожидаемо довольно улыбается Петя, и, приподнявшись, губами прижимается к уху, ненавязчиво скользнув по нему языком: — Потому что мне с тобой просто охуенно. — Петя… — срывается и тонет в громком стоне содрогнувшегося Хазина. Игорь вжимает их ладони в матрас по обеим сторонам, переплетает пальцы и лишает возможности коснуться себя, но Петя только кивает одобрительно и шире разводит ноги. Так чувственно его никогда не трахали: чтобы почти до слез от переизбытка эмоций, с кучей поцелуев и тихих признаний — волшебно. В паху сводит, окатывает жаром, завершающие толчки отдаются во всем теле разрядами концентрированного удовольствия — Петя предупредить не успевает, пачкая их животы, дрожит и хватает воздух ртом. Горячий лоб только что кончившего с рваным стоном Грома упирается в его плечо. В глазах у Игоря печет, неприятная тоска сосущей дырой разрастается в груди. Он отпускает руки, сгребает пресыщенное тело в объятия и больше сдержаться не может. Ему стыдно за это, неловко, но слезы катятся против воли, и даже причину понять невозможно. Просто сейчас, пока Петя гладит его по спине и пальцами зарывается в волосы, успокаивая, Игорь, кажется, готов признать, насколько все-таки увяз. — Если ты уйдешь, — голос дрожит, руки сжимают крепче, — я не переживу. — Я не уйду, — обещает Петя, не раздумывая. «Никогда», — добавляет про себя. — Почему? Обычно Хазин такие вопросы называет глупыми, но на этот отвечает. Без шуток и подъебов, не раздражаясь и не злясь. — Потому что ты тоже нужен мне.

***

— Помнишь, я говорил, что встретил кое-кого? Игорь смотрит на фотографию, и на душе сразу как-то легче. Вместе с мамой Дениса они потратили несколько часов, выбирая идеальную. Титова такие мелочи никогда не заботили, и, если бы ему пришлось оформлять собственную могилу, то он наверняка бы ткнул на похуй в первый же снимок, лишь бы отъебались. Его мама так не могла. Долго листала на планшете галерею с новыми и старыми кадрами, прерывалась каждые две минуты — глаза ее были опухшими, руки дрожали. Игорь пытался быть сильным хотя бы ради нее, но от одного взгляда на родную, вымученную улыбку его крыло. «Хочу, чтобы он навсегда остался счастливым», — сказала женщина и остановилась на фото, которое сделал сам Гром.

«ТИТОВ Денис Олегович»

Игорь видит эти строки в сотый, если не тысячный раз, а сердце все равно замирает. — Я обещал, что не буду увлекаться, — он усмехается тоскливо, запустив пальцы в волосы. — Походу, увлекся, — вздыхает судорожно, проглотив рвущиеся слезы, и сразу: — Прости меня. Прости, я… Я помню, ты просил не отказываться от чувств, но все это… Все так… Блять, мне очень сложно без тебя, Динь, — Игорь трет лицо ладонями, качает головой, сбивается и меняет тему: — Его зовут Петя, — говорит решительно. — Я не рассказал раньше, потому что не думал, что это зайдет так далеко. Игорь с удовольствием принимает легкий ветер на своей шее за дыхание. Такое, каким оно сейчас должно быть — холодное, мерное, успокаивающее. — Думаю, в каком-то смысле он спасает меня. Заставляет верить в будущее, старается, убеждает, что все будет хорошо, не дает дохнуть в бесконечных сожалениях… А еще кормит дурацкими устрицами, — улыбка снова на лице. — Он неплохой, Динь, честно. Умный очень, улыбчивый, смешной, руки у него теплые, ласковые. Курит правда много, но и ты… — «курил» остается в мыслях. Игорь касается фотографии, пальцами чертит по щеке, будто гладит. — Я начинаю влюбляться, — признается честно, поджимает губы. — Долго не мог принять это. Чувство было, будто предаю нас, и даже слова твои, те, что… Ну, что ты сказал мне… Я же никогда никого так не любил, как тебя, веришь? Сережа был прав, я понимаю это сейчас: Петя не заменит тебя… Но я и не замену ищу ведь. Просто хочу не быть одиноким, это… Это эгоистично? Денис никогда не сказал бы «да». — Я все еще скучаю, родной, — подытоживая «беседу», Игорь выпрямляется и одергивает края кожанки. — Очень. Если бы можно было хоть на минутку… Но не договаривает, краем глаза замечая застывшего у калитки Петю, мнущегося в нерешительности — его вообще-то не звали. — Ты чего? — удивленно спрашивает Гром, выходя из-за ограждения. — Стремно было в машине сидеть, — оглядываясь, Хазин ежится. — Я помешал? Извини. — Все в порядке, — Игорь коротко улыбается, оглядывается еще раз. — Я уже закончил. Взгляд цепляется за побледневшие Петины пальцы — вспыхивает обеспокоенно. Игорь берет его ладони в свои, накрывает, согревая мягко, гладит по тыльной стороне. — Мерзнешь? Петя кивает неопределенно. Его не отпускает чувство, что он крадет чужой момент. — Тогда поторопимся. Когда Гром так открыто держит его за руку, а вторую советует сунуть в карман, у Пети сердце замирает. Это приятно. Он сам переплетает пальцы, не встречая возражений, сжимает сильнее, и прячет нос в воротнике пальто. Осенняя прохлада цепко лезет под одежду, и они оба еще долго будут греться в каком-нибудь кафе, упиваясь чаем или кофе, но это потом. А сейчас Хазину кажется, что разговор все-таки не закончен. Поэтому он позволяет себе встретиться с задорно прищуренными глазами на фотографии, вздыхает судорожно и обещает губами, чтобы никто больше не услышал: — Я за ним присмотрю. И то ли из-за слез так видится, то ли правда все это… Денис с фото улыбается в ответ с благодарностью.

как часто, верности в угоду, ты одиночеством томим, любовь твоя нужна не мёртвым, любовь твоя нужна живым.