shut up and just believe

      Спасение.       Если бы Кроули спросили, каким словом охарактеризовать Азирафеля, он бы выбрал именно это.       Если бы его связали, оставив висеть над огромной ямой, до краев залитой святой водой, под восторженные визги Вельзевул, Хастура и прочих демонов, единственное, что всплыло бы в его разуме…       Азирафель.       Хотя, почему если? Сквозь тягучий звон в ушах после удара по голове, до Кроули все равно доносится дьявольский смех, пока заговоренные цепи выжигают кожу на его запястьях.       Быть демоном не сложно, если к этому привыкнуть. Если забыть о прошлом, в котором Кроули вроде как был когда-то ангелом. Так ему сказал Азирафель. Так говорили демоны в аду, лелея свое давно утраченное прошлое и гордясь самим фактом того, что оно было, но в какой-то момент прервалось, изменив жизнь. А Кроули и не помнит, как это, и было ли это вообще.       Может, это всего лишь сказка, придуманная для демонов, чтобы они страдали больше и сильнее. Сказать, что счастье когда-то существовало в их жизнях. Оно было, но по одной-единственной промашке они лишились этого. Навязать чувство вины за нечто несбыточное, чтобы потом сказать — нужно страдать за то, что вы это заслужили.       Ведь вся суть их существования — страдания.       Их судьба и прямая обязанность.       Кроули не помнит. Кроули не помнит небес, не помнит запаха озона. Не помнит, были ли когда-то его крылья цвета облаков, парил ли нимб над головой. Бродили ли вокруг ангелы. Он не знает, как они выглядят, какой образ в целом им присущ. Облака там, в небесах, эфир или нечто эфемерное.       Единственное, что Кроули помнит — огонь. Яркие вспышки и невыносимую боль.       Кроули не знает, падал ли в он в смысле буквальном, свалившись с края небес, если у небес, конечно, есть край. Или же само понятие падения представляло собой нечто метафоричное, вроде того, как называют шлюх, раздвигающих ноги перед каждым, кто даст им двадцатку.       Кроули не помнит — павший он калека с выжженными крыльями или дешевая шлюха.       Кроули знает только, что прямо сейчас он — обычный демон, не заслуживающий ни любви, ни признания, ни даже банальной доброты. Кроули наказан — в его должностную инструкцию страдания входят по расписанию, и депрессия прописана в графе о заработной плате.       Он должен истекать кровью, пылать агонией, но ни в коем случае не познавать ничего светлого, ведь он просто не заслужил.       Должен испытывать это все, продолжая слышать со всех сторон в кругу демонов этот громкий хохот, и сквозь пелену в глазах различать стоящего рядом Хастура, свершившего свою долгожданную месть.       Начиная чувствовать, как кровь стекает по рукам с разъедающего кожу благословения на холодном металле.       Кроули демон — это его судьба, пылающая на границе утраченных воспоминаний.       Кроули знает — то сгорающее в огне небо с багровыми облаками частично было и его виной.       Он помнит только, что задал вопрос, но не понимает, что в нем было настолько плохого, чтобы потом лежать в луже собственной крови, а затем, лишившись конечностей, не иметь возможности даже моргнуть в отсутствии век.       Только одно в его жизни несло в себе свет.       Случайная погрешность в бесконечной параллели одинаковых дней.       Излучающая тепло не потому, что сущность соткана из блядского света, не потому, что эфир сочится с каждой поры.       Не потому, что вшито в оболочку и прописано в программе.       Все это противно самой сущности Кроули. Все это отталкивает, обжигая яркой болью, каждый раз оставляющей на оболочке нестираемый след. С каждой выпитой бутылкой вина, с каждым часом, проведенным вместе. С каждым чертовым веком, прожитым рядом с ним.       Тепло дарила лишь улыбка.       Эти блядские губы, растягивающиеся каждый раз в идеально одинаковом расстоянии, обнажающие белоснежную кромку зубов.       Эта… чертова забота, ослепляющая сиянием хуже небесного света.       Это странное нечто, которое Кроули не мог расшифровать, считать, как простую мысль, выгравированную шаблоном в учебнике по распознаванию чужих эмоций.       Если бы у Кроули спросили, что означает божественный, он бы ответил — Азирафель.       Если бы ему сказали это слово, он бы вспомнил эту растянутую блядскую улыбку.       Чувство, расползающееся в груди горьким ядом, отравляющим внутренности. Многовековую пытку, которой он, как последний мазохист, занимался, лишь бы видеть этот свет, согревающий душу.       Настоящий божественный свет обжигал его. Кроули понял это, когда первый раз взял Азирафеля за руку. Кроули не думал, что невозможность демона коснуться ангела специально вшита в программу изначально. Было бы смешно, если бы кто-то в самом начале предложил, что эти две сущности додумаются до различной степени близости.       Кроули додумался.       Он — пустоголовый идиот, который мог обдурить любого, списав грешную душу в кадровый отдел своей ненавистной конторы, додумался до подобного абсурда.       Кто, блять, просил его влюбляться?       И ладно бы просто влюбился.       Но не в него…       Кроули тяжело произносить его имя. Кроули способен выдавливать из себя лишь саркастичное — ангел.       Лишь про себя каждый раз повторяя, как молитву, как заученный стих, как последнее, что он будет помнить перед смертью.       Азирафель.       А-зи-ра-фель.       Синоним спасения. Определение Бога. Высшая точка на шкале веры.       Образ, который он будет видеть вместо лиц смеющихся до слез демонов вокруг него. Слово, которое он будет вспоминать, закрыв глаза, и, вместо молитвы, в надежде на спасение произносить его.       По буквам, по слогам. Растягивая в сознании, воспроизводя под веками.       Эту блядскую улыбку — единственное прекрасное, что он видел в своей жалкой жизни.       Единственное, ради чего он вообще жил.       Кроули не согласен назвать это зависимостью. Он мог прожить без него века и даже не страдать, вспоминая этот взгляд, лежа ночью в темноте и обнимая пустую бутылку виски.       Кроули не был зависим, не был одержим.       Кроули даже не был влюблен.       Демонам вообще не подвластно подобное. Обычные термины не могут характеризовать их чувства. Это нечто более глубокое.       Это не просто трепет, когда он дотрагивается до Азирафеля, чувствуя ток на коже. Не просто тахикардия, разрывающая сосуды, когда он наклонился к его лицу, чтобы, наконец, распробовать на вкус эти блядские губы.       Это совсем не просто боль, когда Азирафель положил палец ему на губы, отстраняя от себя и не подпуская.       Кроули даже сейчас вспоминает это прикосновение с трепетом, когда яма со святой водой совсем близко. Он думает, будет ли соприкосновение с влажной версией смерти напоминать то прикосновение ангела к его губам.       Оно было таким глубоким, Кроули готов вспоминать его веками, а тем более сейчас, когда думать, по факту, больше не о чем.       О его чертовом спасении.       О маленьком лучике света, том единственном, что не обжигал.       Потому что Азирафель — это концентрация света. Это то самое божественное и эфемерное, чего не бывает, то, что можно выдумать исключительно в своей фантазии.       Но Кроули не выдумывал.       Если, конечно, во время падения не ударился головой и не повредился рассудком.       А он, конечно же, этого не делал, потому что это было бы проще. Если бы Кроули просто настолько неудачно упал, и Азирафель стал его спасительной фантазией, было бы легче знать, что Кроули просто придумал, как на самом деле должен выглядеть Бог.       Но нет, все это существовало.       Существовал Азирафель.       Улыбался, теребил свои выбившиеся из прически белые кудри, неуверенно складывал ладони на пухлом животике. Пил алкоголь, нелепо смущаясь осознанию собственного греха, но лишь краснея и продолжая. Игнорируя факт запрета.       Кроули смотрел на эти капли алкоголя на его губах, завидуя. Завидуя чертовым каплям на этих блядских губах. Ведь это по ним Азирафель проводил языком, пытаясь испробовать вкус до конца.       В то время как Кроули оставалось просто сидеть напротив и смотреть, пока очки не треснут на его лице.       Кроули хотел быть тем самым грехом, на который бы Азирафель мог закрыть глаза, лишь бы узнать этот вкус. Кроули — грех в материальный форме, созданный за нелепый вопрос, не мог быть лучше алкоголя, чтобы Азирафель хотел его познать.       Кроули никогда не отрицал существование Бога.       Даже падение не изменило его мнение.       Потому что он часто сидел перед ним, слизывая с губ остатки вина и рассказывая очередной сюжет любовного романа, который прочитал на днях.       Азирафель как будто специально читал только эти сраные любовные романы. Чтобы Кроули продолжал сидеть напротив него и думать, как бы разорвать эти долбаные книги и показать Азирафелю, как должен выглядеть настоящий любовный роман.       Как будто Кроули в них разбирался. Он сам не читал ни одного.       Для него все было просто.       Умещено в одно слово. В девять букв.       В двести двадцать ударов сердца, когда Азирафель отыскивал его взгляд сквозь плотное стекло.       Их отношения — всего лишь погрешность в заранее заготовленном ряду чисел. Так же, как и сам Кроули — ошибка в вычислениях, когда Бог решал, кто ангел, а кто нет.       Ошибки должны быть исправлены.       Кроули всего лишь хотел и дальше сидеть вот так напротив и смотреть, как Азирафель пьет вино, рассказывая про очередной сраный любовный роман, который прочитал за один вечер и не смог уснуть. Смотреть, как он пытается пригладить свои неподдающиеся порядку белоснежные кудри.       Кроули всего лишь не хотел, чтобы во время конца света Азирафель умирал.       Как бы сильно Кроули не хотел, его эти чувства к Азирафелю не выжечь из него даже святой водой. Даже если залить ему в рот через воронку, внутри она все равно не вытравит из него эту влюбленность.       Эти блядские чувства, выламывающие ребра до проколотых легких.       Иначе как объяснить, что рядом с Азирафелем он не мог даже нормально дышать.       Извивался на месте не потому, что при разовом падении стал змеем, а потому, что спокойно не мог сидеть, глядя на эти губы, обхватывающие прозрачный край стеклянного бокала.       Хорошо, что демоны еще не додумались заливать святую воду в желудок. Их ума пока хватает только чтобы растворять в ней тело. Кроули и не против был мучиться дольше, потому что в таком случае у него мысли об Азирафеле совсем бы заполонили голову, и, возможно, он умер бы вместе с ним.       Но с другой стороны, лучше утонуть и исчезнуть с более светлыми мыслями. С воспоминаниями об этой светлой улыбке, а не с яростным повторением одного проклятого имени.       А Кроули не уверен, что не стал бы молить это имя вслух, если бы в рот ему залили святую воду, поставив на колени перед толпой.       Адское место. Кроули всю жизнь свою провел в аду, не видя солнца, не видя света. Когда он выползал на поверхность, этот чертов свет лишь раздражал, заставляя прятать глаза за мертвым стеклом.       Прятаться всю жизнь, скрывая свою истинную сущность и прячась от того, что нужно всем живым существам для поддержания существования — света.       Азирафель — чертов свет, на который он мог смотреть без боли. Он бы и очки снимал перед ним, но боялся, что он неправильно растолкует это ужасно расплывшееся золото по его глазам, боялся, что ангел ужаснется, увидев его. Это с виду только Кроули так сильно похож на человека, а девицы улыбаются ему, когда он стоит у стойки бара.       Этот красивый пестрый фантик все равно не отменяет истинного ужаса его сущности.       Противоположной сущности Азирафеля, целиком и полностью состоящей из эфирного света. К которому Кроули тянулся, как растения, которым этот свет необходим для жизни.       Когда вокруг лишь адская тьма, когда вокруг толпа грязных демонов, жаждущих его смерти лишь потому, что в Кроули оказалась долбанная жалость к этому миру.       В этой тьме единственное, что ему хочется — лишь немного света.       Не жалость к миру его привела в это место, где под ногами издевательски прозрачная святая вода.       Всего лишь желание сделать Ему приятно…       Кроули закрывает глаза, вновь снова и снова видя этот образ под веками. Не зря говорят, что перед смертью можно увидеть Бога.       Кроули его видит…       Под громкий нечеловеческий хохот чувствует, как рвутся веревки, удерживающие его в состоянии равновесия на границе этого мира, и едва слышно шепчет свою последнюю молитву.       Кроули не помнит. Не помнит, как выглядит смерть, как она ощущается.       Ему кажется, что она похожа на нечто очень приятное, согревающее и настолько безопасное, чего Кроули не чувствовал уже, наверное, тысячу веков.       Она нежная. Она теплая.       Она, как ангельский пух, к которому Кроули никогда не мог прикоснуться, но каждый раз представлял себе это ощущение на кончиках пальцев.       Она зовет его по имени.       Она зовет Его голосом.       Кроули, открывая глаза, видит его. Видит Бога, пришедшего к нему в момент смерти.       Он крепко держит Кроули, сидя у самого края ямы со святой водой, прижимает к своей груди. Кроули видел его крылья лишь однажды, и теперь все в нем сжимается от восторга, ведь они настолько огромные. Одно из них укрывает его почти целиком, и Кроули, подумав, что в момент смерти ему можно, касается пальцами белых перьев.       Крылья Азирафеля вымазаны кровью. Перья слиплись и ощущались совсем не так, как он ожидал. У Азирафеля даже руки все в крови, он обнимает ими Кроули, сдавливая его до болезненного спазма. Кроули слабо его чувствует.       Кроули вообще чувствует только тело Азирафеля и больше ничего.       Он что-то говорит ему. О чем-то просит.       Кроули не разбирает слова. Кроули только смотрит на залитое кровью лицо, на слипшиеся от нее белые кудри.       Кроули оборачивается, когда Азирафель встает. Кроули чувствует, как Азирафель поднимает его, все еще прижимая к своей груди.       Уронив голову, замечает тела на земле. Множество. И тишину.       Больше никакого смеха.       Но Азирафель слишком быстро поворачивает его голову к себе, не давая разглядеть.       Только его просьбы. Которые Кроули различить не может.       Но на краю сознания, когда Кроули закрывает глаза, думая, что конец уже наступил. Когда он чувствует расслабление и такое приятное прикосновение света.       Кроули думает только об одном.       Азирафель пришел к нему.