***
Теперь Льюису оставалось меньше часов для сна. Каждую ночь, часов в двенадцать, тот вампир приходил в его домик и уходил около двух, пока ещё не забрезжил рассвет. Видимо правдивы были байки про то, что эти создания не переносят дневного света. И в эти краткие часы в комнате, освещённой огнём одной лишь лампы, Льюис рисовал его. Уильям Мориарти — так преставился тот таинственный вампир на их третью ночь. Красивое имя. Настолько же красивое, как и его обладатель. Льюису нравилось его рассматривать, и благо, что как художник, он мог делать это без лишних предрассудков. Длинные светлые ресницы, изящные пальцы, тонкие губы… Красивый. Иногда проскальзывала мысль, что умереть от его клыков не столь уж печальная участь… — Можно потрогать? Кажется, тогда была девятая ночь, и у Льюиса уже который раз не получалось передать текстуру ткани. Одежда на картине выходила какой-то неестественной и портила всю композицию. Поэтому он наконец решился задать этот вопрос. Возможно, думалось ему, что, ощутив материал собственными руками, он сможет более натурально передать его и на картине. — Можно, — Уильям, если и удивился, то виду не подал. Махнул рукой, разрешая действия и Льюиса просить более не требовалось. Подходит, осторожно садится на чужие колени, одной рукой держится за спинку кресла, дабы сохранить равновесие, а другой отправляется в путь. Шёлковый шейный платок, брошь с, наверное, очень дорогим рубином, бархатный коричневый жилет, пуговицы которого наверняка тоже сделаны из драгоценных камней. Льюис был полностью поглощён изучением и не заметил, как глаза вампира распахнулись в удивлении. И если бы он мог дышать, то непременно бы дыхание задержал, когда пальцы художника легко вели по груди всё ниже и ниже… Руки на подлокотниках сжимаются сильней от осознания того, что шея человеческого дитя насколько близко, и запах его кружит голову… В ту ночь Уильям ушёл на удивление раньше обычного. Льюис лишь пожал плечами, после того как с ним спешно распрощались. Сейчас для него имелась более важная задача — нужно было поупражняться в написании тканей, пока они всё ещё явственно оставались в памяти.***
— Зачем тебе столько соломы? Её было действительно много — занимала весь рабочий стол Льюиса, валялась клоками на полу и, кажется, даже в волосах его была. — Просто упражнялся, — Льюис неловко теребит полы своей рубашки, которая явно была гораздо больше его самого, — я выходил сегодня прогуляться в поле и там её было очень много — конец августа же. И знаешь, она так напомнила мне твои волосы, вот я и принёс часть к себе и оставшийся день работал над ней… Ой, — осознание того, что он и в присутствии кого сказанул накрывает внезапно и заставляет щёки зардеться смущением, — я не это имел в виду, Уильям… — Услышь такое от кого-нибудь другого я бы разозлился, — Мориарти оставляет цилиндр и пальто на импровизированной вешалке и проходит в глубь домика, а на губах улыбка — словно догорающие угольки в камине — тёплая, — но от тебя это желанный комплимент. — А почему ты хочешь, чтобы я написал твой портрет? — спросит Льюис чуть позже, когда они в очередной раз начнут — он рисовать, а Уильям позировать. — Хотелось бы видеть себя хоть иногда. Зеркала ведь всегда пусты, когда я в них смотрюсь, — вампир мило хмурится, — а вода отражает просто ужасно. Поэтому портрет лучшее решение. — Неужели никто до сих пор его не сделал? — Могущество вампиров сильно преувеличенно, — хмурость сменяется лёгкой грустью, — повезёт, если найдёшь хотя бы слуг, не то что личного художника… А не личные были крайне пугливы. Один только ты исключение. — Значит ты и в замке живёшь совсем один, — пропустив мимо информацию про свою исключительность, Льюис искренне изумлялся. Да что там сказать изумлялся — всё его представление о вампирах, как о великой расе, схожей с человеческой аристократией, стремительно рушилось. — Послушай, тебе не кажется, что это не честно — задавать мне столько вопросов, но ничего при этом не рассказав о себе, — теперь выражение лица чуть насмешливое и… предвкушающее, — давай лучше играть по честному: ты получил два ответа, теперь мой черёд, — Льюис медленно кивает и Уильям, видя согласие, продолжает, — итак, мой вопрос… Почему ты не сбежал после нашей встречи, а послушно стал ждать меня? — Я мог убежать? — брови поднимаются в удивлении, хотя куда уж больше. — Тогда — да, но сейчас я уже хорошо запомнил твою ауру и запах, что бы суметь отыскать везде, куда бы ты не спрятался. И снова мой ответ на твой вопрос, Льюис. Не боишься расплаты за такую игру? — алые глаза в полутьме на секунду загораются ярче. — Хорошо-хорошо, я понял, не злись. Почему я остался… – ещё раз задумчиво проговаривает вопрос, — ну кроме того, что я действительно думал, что ты в любом случае меня поймаешь… Возможно, интерес? Нарисовать портрет вампира — такой шанс не каждому ведь выдаётся. — Забавно, — Мориарти подпирает голову рукой — сегодня он не особо настроен позировать и неожиданно затянувшаяся беседа ему очень даже нравилась, — второй вопрос: почему у тебя нет близких? За всё то время, что бываю у тебя я не видел ни других людей, ни следов их возможного обитания. — Матушка умерла, когда мне было одиннадцать, — дёргает плечами и морщится — воспоминания из детства не самые приятные, — тётушку из города не хотел обременять заботами, да и она сама желанием заботиться обо мне не горела. — Ну а сейчас почему не найдёшь себе девушку или, скажем, парня? — последние слова едва слышны и звучат как-то неуверенно, что совершенно не вяжется с серьёзным лицом вампира. — Не хочу что бы меня кто-то всей душой полюбил, — оказывается, Льюис может посоревноваться с Уилом в тишине произносимого — его ответ можно угадать лишь читая сказанные слова по губам, — больше всего в жизни не хочу… — Почему же, Льюис? — голос бархатистый, обволакивающий словно патока. Уильям смотрит прямо в глаза и будто подаётся всем телом вперёд, желая не пропустить ни звука. — Это было бы больно. Больно любить меня… – и кажется, что слёзы вот-вот прольются, но Льюис берёт себя в руки и более менее спокойным голосом прерывает собравшегося было задать ещё один вопрос Уильяма, — пожалуйста, давай вернёмся к картине. И Мориарти ничего не оставалось, кроме как молча согласиться. Но было ясно, что к этому разговору он ещё вернётся…***
— Лилии? — Они такие же белые как твоя кожа… Наверное, странно, что я начинаю видеть тебя во всём? — Определённо. Уильям подходит ближе, смотрит как его личный художник сейчас заботливо перебирает цветки, иногда поглаживая своими пальцами белоснежные лепестки. И снова улыбка. В последнее время она постоянная гостья на его лице. Но вот рука Льюиса совсем не нежно сжимает цветы так, что костяшки белеют до их оттенка. Другая рука же будто хочет разорвать рубашку, а затем и кожу, и сердце… Больно, больно, больно. Новых приступов не было с момента начала написания этой чудной картины, и Льюис даже позабыл про них на какое-то время. Зря. Сейчас боль раздирала изнутри. Заставляла задыхаться, кричать. — Льюис, что с тобой?! — голос Уильяма обеспокоен как никогда. Он подходит ближе, но не решается прикоснуться — вдруг нечаянно навредит? Тогда… – я могу позвать врача… Сейчас… Я быстро… — Н-не уходи… – Льюис через силу заставляет разжать руку с лепестками, чтобы уже через секунду сжимать руку Уильяма с той же силой, — останься со мной… Это просто приступ… Сегодня не умру… Я это чувствую… Останься, пожалуйста, – а в глазах сильнейшая мольба. И словно утопающий цепляется он за чужие плечи. Уильям, конечно же, поддержит. Плевать на возможные синяки или то, что самому кричать хочется. Да… Любить Льюиса невыносимо больно.***
— Долго же тебя не было. Я успел соскучиться, — Льюис стоит в дверях в одном лёгком свитере. Ждал. От этого осознания мёртвое сердце бьётся чаще. Пару ночей Уильям не приходил. Нужно было уладить некоторые дела и обдумать следующие поступки, но теперь, видя как его встречают, малейшие сомнения окончательно исчезают. Счастливые мысли прерываются кашлем. В чуткий нос вампира сразу же ударяет запах крови. — Вот же… – тихо ругает Льюис, вытирая рот тыльной стороной ладони. Может, он всё же не заметит?.. Но Уильям со свойственной вампирам скоростью уже стоял рядом с ним. Смотрел в глаза с тревогой и даже осуждением — почему сразу не сказал, что так серьёзно заболел?! Но Льюис не отвечает на этот вопрос. Смотрит с нежностью и… — Я угадал… Они очень на неё похожи…– грустная усмешка на секунду, а за ней неожиданный обморок, что Мориарти едва подхватить успел. А когда на руки свою любовь взял открылось страшное. Киноварь. Много кристаллов разных размеров и формы. И множество маленьких картинок и набросков — прямое доказательство, что в такой опасной компании он провёл все эти ночи без Уильяма. Угадал… Красная киноварь действительно очень походила на цвет глаз вампира. Но это всё сейчас совершенно не важно. Как и не важен законченный портрет, величественно стоявший сейчас на мольберте. — Льюис… Луна моя… Солнце моё иссушающее… Что же ты делаешь? — голос предательски дрожит. Он аккуратно кладёт своего Льюиса на кровать. Убирает с лица совсем не нужные там сейчас прядки волос, бережно стирает с бархатистой кожи кровь… Не должен быть запятнан, ни в коем случае. А сам кожу себе на ладони когтями вспарывает. Льюису порезы наносит трепетно, так, чтобы только крови пустить немного, но не каплей больше нужного. Переплетает пальцы своей руки с его и тихо шепчет старинное заклинание. — Надеюсь ты сможешь простить мне эту дерзость, Льюис, — тихий шёпот на грани сознания. Теперь его любимый больше никогда не узнает тягот телесной боли. А об остальном он позаботится.***
Просыпаться было странно. Как странно было и не чувствовать биения сердца, но при этом явственно ощущать чужую холодную ладонь. И взгляд поймать тревожно-ожидающий. — Прости, что решил всё за тебя, — наконец говорит Уильям, — ты в праве уйти в любой момент. Я всё пойму и… — Но теперь ты не сможешь съесть меня, — Льюис всё понял, но среди уймы кишащих вопросов его интересовал только этот. Что же теперь станет с их негласным обещанием? — О боги, Льюис, я бы всё равно не смог выпить ни капли твоей крови! — восклицает Уильям, но глаза напротив всё ещё ожидают ответа, — в конце концов, я могу съесть тебя не только в прямом смысле, но сейчас же не об этом! Смысл фразы доходит не сразу — видимо сказывается обращение, но как только Льюис осознаёт… Вспыхивает сразу же. И откуда только кровь для румянца взялась. — Что ж, видимо, тебе придётся учиться рисовать, — смущённо говорит он, отведя взгляд в сторону. Знает, что если снова посмотрит в глаза своего вампира, то вновь утонет в их опасном очаровании. — Почему? — Я хочу, чтобы мой портрет висел рядом с твоим в твоём замке… Могу ли я позволить себе такую дерзость? Взамен же можешь… Съесть меня столько раз, сколько пожелаешь, — последние слова даются с трудом — он никогда ещё не произносил что-то настолько развратное. Но отчего то душа совсем этому не противилась. — Для тебя хоть этот безумный мир уничтожу. — Достаточно поцелуя, — Льюис смеётся и всё-таки возвращает свой взор к киноварным глазам, в которых сейчас любви плещется больше, чем есть в мире. Так и знал — утопает окончательно. Но теперь уже ничего не страшно и любить наконец можно.