When the Cat's Away

— Сожги журнал, — сказал он перед отъездом, но прошло уже два месяца, а его капитанский журнал все еще там, где он его и оставил.       Сначала это было простое 'Я опять забыл', потом оно превратилось в нытье 'Я сделаю это потом', но оно росло и грызло… и, наконец, превратилось в тяжелое 'Я не могу'.       Я часами смотрю на ящик, в котором он находится. Ночью все равно делать нечего. Я ни разу не открывал его. Однажды я почти это сделал. Это было месяц назад. Именно тогда, когда я попытался, но не смог заставить себя сделать это, я решил, что оставлю его. Его никто не читал, о нём никто не знал, его, казалось, не существовало. Но это было не так. Потому что я знал, что он был там.       Я смотрю на ящик, ящик смотрит на меня. Журнал, книга в кожаном переплете, жёлтые страницы, он наблюдает за мной. Он издевается надо мной, как кошка. Как кошка, наблюдающая за мышью, ожидающая ее движения, предвкушая его и все время улыбаясь острыми зубами. И когти. Блестящие когти. Когти, которыми восхищаешься издалека, но не решаешься приблизиться к ним. Когти, которые заставляют подойти ближе, а затем хватают и не дают уйти. И они тебя получили, и ты пойман. И теперь ты принадлежишь кошке.       И он будет наблюдать за тобой, этот чёрный кот, со стальными глазами и коварной улыбкой. Капитанский журнал наблюдает за мной, даже сквозь деревянную стену, он наблюдает за мной. Как и он, кот.       Когда кошка уйдёт, мыши будут играть. Но не все. Некоторые мыши остаются с широко открытыми глазами. Они боятся возвращения кошки, боясь, что кошка однажды выскочит из-за угла, когда они этого не будут ожидать. Их сердце остановится и больше никогда не заработает. Оно перестанет стучать, как когда кошка крадется вокруг них. Это просто прекратится. А теперь они застыли с широко открытыми глазами.       Потому что сейчас они пусты. Кошка ушла. Их сердце остановилось. Они не живут в этом постоянном, захватывающем ужасе. Смысл их жизни оторван от них. Нет, он разорван. Разорван стальными когтями.       Я вскакиваю. Я хватаюсь за медную ручку ящика. Журнал насмехался надо мной, и наконец восторжествовал. Он порвался.       Выцветшее красное дерево скрипит, когда я открываю его. Пищит. И журнал… Ничто не царапало меня изнутри, как эта книга, за эти два месяца. Проклятые месяцы. Проклятая книга. Проклятая мышь.       Аккуратно. Установлено аккуратно и ровно, идеально. Я не ожидал меньшего. Я поднимаю его. Я возвращаюсь на кровать, пока не решаясь его открыть. Я смотрю на него. Смотрю, как я смотрел на ящик. Книга больше не наблюдает за мной, теперь она меня изучает, обнажая клыки и ими же улыбается. Улыбается, облизывает губы грубым кошачьим языком.       Сначала меня захватывает желание резко открыть его, но я не могу. Вместо этого я открываю его медленно. Нежно. Ты его не сжёг. Пожелтевшие страницы украшают аккуратные прозрачные черные чернила. Только эта строка, остальное пусто. Сердце мыши снова начинает стучит. Вновь быстрее, сильнее. Кажется, два месяца улетучиваются в никуда. Нет, я не смог. Конечно не смог. На следующей странице со мной говорит ещё одна четкая чёрная линия. …Я не смог… Я никогда не вел журнал. Идея романтичная, но глупая. Стучит, стучит, стучит. Сколько времени это заняло у вас? Два месяца… Я слышу твое сердце. Внезапно у меня перехватывает дыхание. И твоё дыхание. Кошка. Кошка, которая все видит, слышит и знает. Кошка, которая улыбается сталью. Боже. Ты все еще мой. Всегда… Ты всегда будешь моим. Вечно… Это еще не конец. — Спасибо. Он придёт. Он должен… Но лишь через три года. И не раньше… Раньше. ~ Куро Куро… Последняя страница была перевернута, журнал был закрыт. Я перечитал его вновь. И вновь. И вновь. На три года. Прошло три года. Три года. Кошка никогда не уходит полностью. И сердце этой мыши за десять славных минут билось изо всех сил.