just a dream

      со лба юного шиноби словно бы реками стекает пот, порой попадая в полуприкрытые глаза. щипает! и неприятно слепит! и земля перед глазами плывет, ничего не видно! но гай, несмотря на это, безмерно счастлив быть таким уставшим и практически бессознательным, чуть ли не валящимся с ног, что так непривычно для него, такого сильного: сегодняшняя тренировка выдалась особо продуктивной, и оттого невероятно изнуряющей. давно же он так сильно не выматывался от занятий!       да и не только тренировка, но и весь день чудесен, с утра и до нынешнего момента: теплые майские дни хороши тем, что каждое утро просыпаешься в бодром настрое, собираешься быстро и чувствуешь себя выспавшимся. не то, чтобы гай часто не высыпался... но в мае это ощущается совсем иначе. и как-то больше желания заниматься и без того любимым делом.       хлипкий деревянный дом, построенный на самой окраине деревни, светится ярко-красными пятнами ложащегося на него закатного пламени, что ещё сильнее бьёт по влажным глазам; с его стороны доносится лёгкий запах какой-то выпечки, судя по всему, яблочной, как гай любит больше всего...       что же в этом доме пекут? печенья? яблочные печенья? это как? о, а, может быть, это шарлотка! точно! всеми излюбленная и всем известная, но эта... такая особенная, неповторимая; главный ее ингредиент, какой нигде не сыщешь, ищи хоть за тысячи миль, — искренняя любовь и бесконечная доброта.       вот-вот он с энтузиазмом ворвётся внутрь (за что чуть позже отхватит по затылку, конечно, но это позже!), чуть ли не падая наземь от усталости, и там его встретит любимый отец; он тут же, низко смеясь, спросит: «что, хороший день сегодня, а, гай?» и, потрепав сына за влажные волосы, скажет зайти на кухню, как отдышится, да все рассказать, что было в этот день. майто даю искренне интересна жизнь гая, ведь именно этой жизни не смог достичь когда-то он сам, посвятив всего себя заботе о ближнем. в самом деле, он и не жалеет, несмотря на то, что к нему относятся с явным пренебрежением из-за этого.       и гай будет, перебивая себя самого и размахивая руками, весь вечер говорить о своих днях в роли генина и о том, как ему это нравится, параллельно с этим уминая за обе щеки приготовленный ужин. отец мягко будет твердить ему унять свой лихой пыл, но остановится юный мастер тайдзюцу только на пару секунд, а затем, не сдерживая потоки впечатлений, будет тараторить снова, пока его оставшиеся силы не иссякнут. а они не иссякнут - это же гай! в нем всегда полно энергии... и, когда он еле как доходит до дома, тоже: его тело восстанавливается достаточно быстро для этого.       в конце дай слёзно похвалит сына за то, как хорошо он демонстрирует силу своей юности, и, если повезёт, то даже поцелует в лоб, совсем как в раннем детстве... и даже забудет поругать за то, что чуть не выбил несчастную входную дверь, — такова черта клана майто, та самая забывчивость. хотя, тут, скорее, профессиональное умение гая неосознанно заболтать, как следует.       и вот, он наконец-то из последних сил толкает дверь, и...       слышит отдаленный стук. настойчивый и какой-то злобный. – гай, умоляю, хватит смеяться. сейчас разбудишь всех, – сонный, но недовольный голос какаши, кажись, ещё не ложившегося спать, слышен издалека.       на пёструю картину перед глазами начинают капать темные чернила, растекаются с невероятной скоростью. изображение теплого отцовского дома пропадает, но куда, куда?.. гай, ещё не пришедший в себя, медленно мотает головой и жмурит глаза, — показалось? но ничто не возвращается на прежние места. перед глазами теперь непроглядная тьма. неужто он таки потерял сознание? бедолага, вот это его неплохо вымотали сегодня! что радует — вокруг тепло и мягко. наверное, это отец заботливо отнес его в спальню, чтобы тот не мучился. – м-мой любезный... вечный соперник!.. прош-шу меня извинить, я обязательно с-с тобой сегодня сражусь! — гай щелкнул пальцами и вскинул вверх свой фирменный жест, — я сейчас хочу ещё не... немного провести время со своим па-       и тут он осознал. мрак вокруг него — его же комната. не та, что в отцовском доме, а его собственная. лёгкий ночной ветер качает блеклые занавески, что пропускают сквозь себя лунный свет, ложащийся ровными квадратами на пол. пейзаж мирный и безразличный. – какое сражусь, боже... ладно, спокойной ночи. я пошел, – короткий вздох и отдаляющиеся шаги.       «а... а где же...»       джонин почувствовал, как грудную клетку в одно мгновение болезненно сжало, резко вскочил с постели, вцепившись в свои колени. все тело охватила не то паника, не то вселенское разочарование и тоска, в миг будто бы оковавшая все сознание мужчины. стало так пусто... и эта тишина вокруг. так сильно глушит, отдается мерзким, липким звоном в ушах. – папа... – еле слышно зачем-то произносит гай.       никто его не услышит и не придёт на помощь. а кому прийти? все спят. если кто и придет — так это опять какаши, которому надоело, что его чтение посреди ночи прерывают какие-то посторонние звуки, тем более, что их источник — такой раздражающий человек, как гай. что за бестактность!       он хватается за голову, не желая верить в то, что все это было всего лишь хорошим сном. это слишком жестоко! вся эта приятная усталость, светлый вечер и такой родной запах пирога... это лишь иллюзия? этого нет и никогда больше не будет?..       нет никакого папы. погиб он, на войне. а его даже никто и не вспоминал, кроме гая. подумаешь, всего лишь отгородил неплохую часть деревни от убийственных атак семи свихнувшихся маргиналов, четырех из которых он лишил жизни... лишил и себя. какая мелочь! да ему даже после войны могилу не поставили. так, где-то в кустах камень стоит, и тот — без надписи. ужасно. ужасно и горько.       но даже не из-за вопиющего неуважения... плевать на него. не будет больше никаких огненных вечеров и майских закатов. отцовский дом пуст и одинок, пусть стоит все там же, в лесу, ни на миллиметр не сдвинувшись с тех пор, как его возвели. теперь там никого нет, с тех самых времён. только гай иногда бывает — заявляется туда порой, дабы отдохнуть от миссий на пару дней. в доме этом царит все та же знакомая до боли атмосфера, вот только... веет от нее пустотой и плоскостью. чего-то непозволительно не хватает.       той ли детской невинности и искреннего счастья? но это нормально, все взрослеют! будет взрослая невинность.       странно. запах выпечки всё ещё стоит в доме, хоть прошло так много лет. да он ею пропах! вся мебель на своих местах, ну, за исключением пары вещей, которые гай сам переставил, дабы было удобнее или практичнее. даже одежда на тех же местах, где лежала раньше, а старый жёлтый шарф, в некоторых местах порванный и потрепанный, лежит на квадратном кухонном столе... а нет того, что было раньше. просто нет.       никогда и не вернётся, не появится. не получится уже так подойти и обнять отца, просто потому что захотелось, не получится с ним поговорить и попросить совета; предложить совместную прогулку в лес, чтобы просто посидеть там и помолчать, слушая шелест листьев. или наоборот? посмеяться с чего-нибудь, вместе потренироваться и поделиться историями из жизни, после — вернуться домой, на весь оставшийся день оставив на своем лице широкую довольную улыбку.       все кануло в бездну. а как туда попасть следом? разве только умереть. не хочется. гай себе не позволит.       душа, словно лист бумаги, охотно принимает на себя капли тех же чернил, что уничтожили настолько прекрасную картину; позволяет им растекаться, расползаться, будто бы ветви деревьев или колючие лозы... что дерут ее. дерут, будто острыми когтями, беспощадно и так больно.       и гай сам не замечает, с какой болью сжимает свои челюсти, лишь бы не заплакать из-за такой чепухи. ну, подумаешь... а вот у какаши все друзья погибли. и отец заодно. кому-кому, а именно ему должно быть сейчас плохо! стыд да позор!.. стыд да позор.       да и какая разница. когда-то даже ему нужно позорно побыть слабым.