Проклятие

** Так нельзя. Так нельзя. Так нельзя. Слова стучат в висках вместе с биением сердца, отдаются болью в груди. Дункан буквально готов биться головой о стену, чтобы выбить наконец-то из неё всю дурь. Он далеко не мальчишка, но совладать с собой становится всё сложнее. Иногда он чувствует себя загнанным в ловушку зверем. Способен ли он отгрызть себе лапу, чтобы выбраться из капкана? Дункану мерещатся знающие взгляды Гурни. Кажется, что он видит его насквозь. Остаётся ещё только покачать головой и сочувствующе похлопать по плечу. Каждый раз Дункан отводит глаза, пряча смятение и леденеющий страх, что его постыдный секрет раскроется за умело подобранной улыбкой, которая скрывает его настоящие чувства, подобно щиту. Леди Джессику же он всегда избегает как огня, ибо в её способностях докапываться до самых глубин душ человеческих не приходится сомневаться. Она прочтёт Дункана, словно открытую книгу и затем сообщит о своих выводах герцогу Лето. Он явственно представлял себе череду сменяющихся эмоций в тяжелом взгляде главы дома Атрейдесов: неверие, боль предательства, гнев, омерзение и холодное презрение. Дункан будет обесчещен, и ему вынесут приговор. Только так следует поступать с предателями, и порой Дункан думает, что такая участь ничуть не хуже тех мук, что ему приходится испытывать день изо дня. Но тяжелее всего ему становится нескончаемо тянущимися ночами: сбитые простыни, нависший потолок его комнаты, в который он пялится, боясь закрыть глаза. Вставший член болезненно пульсирует между ног, требуя немедленной разрядки, но Дункан лишь стискивает зубы и приглушенно рычит. Зверь, а не человек. Ему кажется, что таким его сделала собственная похоть. Запретное желание похоже на медленно затягивающуюся вокруг шеи удавку: она душит и от недостатка кислорода кругом идет голова. Дункан уже успел познать любовь многих женщин. Его высокую, статную фигуру часто провожали восхищенными взглядами. Он имел успех и умел очаровывать, ибо его улыбка полная природного обаяния разила не хуже его клинка. Одиночество давалось ему с трудом, его тело нуждалось в человеческом тепле и умелых прикосновениях. Дункан считал, что плотская любовь создана для того, чтобы дарить радость и наслаждение и, что желание испытывать её — такое же естественное проявление людской природы, как и дыхание. Яростно вбиваясь в покорно распростертое под ним тело, Дункан по-прежнему не смеет закрыть глаза. У неё тонкие черты лица, яркие губы и длинная шея. Тёмные локоны её влажных от пота волос щекочут ему щеку. Она выгибается ему навстречу и Дункан отстраненно думает, что осталось совсем недолго, прежде чем она достигнет пика. Спустя несколько жёстких, быстрых толчков так и происходит. Дункану в спину впиваются ногти, расцарапывая до крови, но он не чувствует боли; ему все ещё отчаянно мало. Резко выйдя из принимающей плоти, он начинает грубо ласкать себя рукой, зажмурившись. Он видит вьющиеся волосы, разметавшиеся по подушке, подобно тёмному нимбу, стройное и гладкое юношеское тело, открытый в немом крике рот и, подставленную его горящему взору длинную шею с белоснежной кожей. Он представляет, как стиснул бы её рукой, чувствуя под ладонью сумасшедшее биение сердца. Он пил бы с его искусанных губ крики, жестоко врываясь внутрь, смешивая боль с наслаждением в равных пропорциях. Дункан хочет только его. Он изливается в собственную руку и от ощущения неправильности, преступности своих же желаний его начинает мутить. Оргазм не приносит долгожданного облегчения, а лишь чувство опустошения. Дункан обессиленно падает на пропитанную потом постель, видя перед собой его прекрасные зеленые глаза, смотрящие невинно и с полным доверием, которое он предаёт в собственных извращенных фантазиях вновь и вновь. Горечь подкатывает к горлу и Дункан прикусывает губу до крови. — Останься, — тихо говорит она ему, прижимаясь всем телом. Дункану стоит неимоверных усилий сдержаться, чтобы не оттолкнуть льнущую к нему любовницу. Всего на одну ночь. Это ничего не значит. Они оба это прекрасно понимают, но он всё же не уходит до самой зари. На следующее утро Дункан нещадно истязает своё тело многочасовыми тренировками, оттачивая мастерство владения клинком, стараясь полностью сфокусироваться на собственных движениях и изгнать из мыслей неподобающие видения. — Он никогда не будет твоим, — насмехается над ним беспощадный голосок в его голове. — Ты просто сошёл с ума, если смеешь желать молодого наследника, сына твоего герцога, которому поклялся быть верным и служить до самой смерти… Тогда он думает, что его плоть слишком слаба и заслуживает наказания. Дункан ведёт острием ножа по мускулистому предплечью, несильно надавливая. Кожа расступается под нажимом лезвия, немедленно окрашиваясь в тёмно-красный. Густые капли стекают по обнаженной руке, срываясь и падая на каменный пол. Он зачарованно смотрит на них, не моргая. Возможно, боль физическая способна приглушить боль душевную; иного способа Дункан не знает. Он неоднократно пробовал топить свою похоть в вине, но от него становится лишь хуже. Так однажды, изрядно выпив, он обнаруживает себя у дверей в покои мальчишки. Он долго стоит на пороге, прислушиваясь, и не решаясь войти. Мёртвая тишина пустого коридора гнетёт его и, почти не дыша, Дункан всё же делает шаг внутрь. Одиноко плавающий в темноте светильник отбрасывает тёплый свет на спящего на широком ложе Пола, окутывая его золотым сиянием. Он спит на животе, со сбившимся вокруг тонкой талии лёгким покрывалом, и изгиб его изящной поясницы будет ещё долго преследовать Дункана в его мечтаниях. По-мальчишечьи острые лопатки под нежной, бархатистой кожей сейчас так похожи на пару крыльев. Дункану хочется очертить их языком, зарыться носом в мягкие завитки кудрей на затылке и сделать глубокий вдох, чтобы сладко-терпкий запах Пола проник в него ещё глубже. Он бы слизывал пот с его гладкой кожи, пробуя на вкус. Ему до умопомрачения сильно хотелось терзать эти красиво очерченные губы, которые сейчас были столь невинно приоткрыты в глубоком сне. Покорился бы он или испуганно оттолкнул? Проклял бы его или принял?... Желание отдается болезненным жаром в паху и Дункан накрывает ладонью вставший член, сжимая сквозь ткань облегающих штанов. Ему хочется скулить от стыда и неудовлетворенности, но он не позволяет себе издать и звука. Внезапно внутри него вскипает иррациональная злость, обжигающей волной бежит по венам, поднимается к горлу, оглушает, туманя разум. В голове мелькает безумная мысль о том, чтобы овладеть Полом прямо здесь и сейчас, наплевав на всё: просто схватить его за плечи, грубо перевернуть на спину, зажав рот широкой ладонью. Дункан бы был резок и неумолим, с легкостью подмяв под себя худое тело, он заставил бы Пола подчиниться. Перед затуманенным страстью взором Дункана пугающе ясно представала картина его безвозвратного падения: текущие по фарфоровым щекам слёзы, судорожно сжавшееся тело, от острого наслаждения узостью которого у Дункана потемнело бы в глазах. Он непременно кончил бы внутрь, на последнем глубоком толчке, заполняя Пола собой до краёв и сжимая в руках его узкие бёдра с такой силой, что на них остались бы синяки. Только мой. Это вне сомнения, стало бы его неминуемым концом, его погибелью, но в тот момент Дункан с ужасом осознал, что на самом деле был готов пожертвовать жизнью, лишь бы получить то, чего он так отчаянно желал. Будь ты проклят, будь ты проклят… На светлой ткани штанов расплылось позорное пятно. Дункана повело, и резко отшатнувшись, он сделал назад несколько неуверенных шагов на подгибающихся ногах. С трудом нащупав дверь, обессиленный и измотанный внутренней борьбой и страданиями, он покинул покои Пола. Подошёл к черте слишком близко, но сумел чудом не свалиться в поджидающую пропасть. Ты обречён, глупец. Вернувшись к себе, Дункан тяжело рухнул на холодную постель. — Прости, прости меня, мой мальчик… — сбивчиво шептал он куда-то в подушку пересохшими губами, словно одержимый. — Прости, за то, что люблю тебя, не имея на то права. Я никогда не позволю себе притронуться к тебе, никогда не выдам себя ни взглядом, ни жестом. Пол… Остаток ночи Дункан провёл лёжа в кровати в мертвом оцепенении и тусклые лучи рассвета стали немыми свидетелями застывшей на его лице маски смирения и раскаяния. **