blood and bonds;

Кожа чесалась и горела, не давая расслабиться и на секунду. Юто в ярости метался по поместью, пугая слуг, врезаясь в стены и роняя древние вазы, которые коллекционировала его матушка. Когда он кубарем скатился по лестнице под ноги дворецкому, тот недовольно кашлянул, но всё же помог подняться. — Прочти это! — взвыл Юто, тыча ладонью старику в лицо. — Не положено, — сухо ответил дворецкий и исчез. Нет, конечно, не испарился — ковёр под ногами заглушил его неспешные шаги, и Юто только и оставалось, что вертеться волчком на месте, пытаясь разглядеть в темноте привычные очертания предметов, но они не проявлялись. Вызванная проклятием слепота оглушала его, лишала разума, доводила до точки кипения. Он снова зарычал, словно раненый зверь, тяжело привалился плечом к стене и на ощупь двинулся в кабинет отца. Без зрения ориентироваться в доме, в котором он прожил все свои двадцать три года, было сложно. Привыкший доверять глазам, а не ощущениям, Юто терялся в знакомом пространстве и чувствовал опустошающую беспомощность — особенно в те моменты, когда слуги бесшумными призраками проплывали мимо, делая вид, что не замечают молодого господина, и их присутствие выдавало лишь шевеление воздуха и тихие вздохи. Юто злился, ему хотелось крушить и ломать всё, что находится в зоне досягаемости, но, к сожалению, он понимал, что скорее навредит сам себе, и этим больше уверит своих родителей в собственной несостоятельности. В кабинете отца было душно, пахло сигарами и кофе — к этим запахам примешивался тонкий шлейф цветочных духов. — Где отец? — резко вопросил Юто. — И тебе доброе утро, сын, — светским тоном начала мать. Фарфоровая чашка с тихим звоном встретилась с блюдечком. — Он уехал в город по работе. Ты что-то хотел? — Я хотел, чтобы вы сдохли, — ядовито выплюнул он и рассмеялся. Юто чувствовал, что сходит с ума в этой темноте, и совсем не испытывал стыда за жестокие слова. — Какие любящие родители лишают наследника зрения в угоду своим прихотям? Горите в аду! — Замолчи! — голос матери дрожал — от гнева или от обиды, не было ясно. Хотя какое право имела она обижаться? Только у Юто было право ненавидеть их с отцом, заплативших какой-то вшивой ведьме за то, чтобы она лишила его зрения. И всё ради чего? Чтобы он женился! — На что вы надеялись? — продолжил Юто, качаясь в дверях как на сильном ветру — он всё ещё не понимал, как держать своё тело вертикально, не видя ориентиров. — Что обретёте надо мной полную власть и спокойно жените на дочке отцовских партнёров? — Ты её любил! — возмутилась мать. — Ты был счастлив с ней и сам сделал ей предложение! — До того, как встретил свою родственную душу! — возразил Юто. — Дьявол! — сервиз полетел на пол. Юто расхохотался. — Ты безумен! Тот парнишка околдовал тебя! И все эти знаки на твоей коже… — Что там?! — взревел Юто, дёрнувшись к матери, и, запнувшись о пуфик, распластался на полу. — Что там написано? — Я вызову лекаря, — всхлипнула она, поднимаясь. Юто попытался ухватиться за шуршащие юбки, но не преуспел в этом, попутно порезавшись об осколки сервиза. Кровь стекала по его запястью, заполняя символы, будто выжженные клеймом на коже Юто, и сразу же темнела — но Юто этого не видел, только ощущал, что знаки на его коже перестают зудеть. Кровь пробудила связь с его родственной душой, закрепила её и теперь направляла. Стало неважно, что он ничего не видит — он чувствовал, куда ему нужно идти, и на своём пути к выходу из поместья ни разу не споткнулся. Слыша за спиной крики матери и топот встревоженных слуг, Юто улыбался. Вот только у некромантов не бывает равноправных родственных душ, к ним близки лишь фамильяры.