fugitivus

      Я уже год как успела научиться и отучиться жить на чемоданах. Два — как отпускать людей, не убеждая себя, что мне всё равно, когда это не так. Три — как замалчивать самые неприглядные моменты своей биографии.       Ты возвращаешься обратно на четвёртый год, когда я уже окончательно забываю цвет твоих глаз. На четвёртый год, когда вся моя жизнь меняется в какую-то непонятную сторону. Лучше — вряд ли. Хуже — просто некуда было.       Я сейчас лгу. Ты была здесь всё это время, когда я каким-то образом узнавала через общих знакомых, как ты там (я не хотела, но у меня не было выбора), когда я каким-то образом натыкалась на чей-то профиль в инстаграме и видела на фотографиях тебя (что ты забыла в Линце? Ты никогда не ездила сюда, когда я просила. Что ты забыла в Линце?).       Когда я перебираюсь в Толедо, тебя здесь ожидаемо нет. Я почему-то первым делом думаю об этом.       Я не хочу знать, где ты была все эти годы (я знаю это и так).       Я не хочу знать, кто искал тебя по заброшкам (по притонам) все эти месяцы, но       почему-то узнаю.       Узнаю, что никто.       Твоя новая старше тебя при самом благоприятном раскладе в полтора раза, я не хочу этого знать, меня это не волнует, меня вообще ничего больше не волнует, что тебя касается, убирайся из моей жизни с концами, тут для такого нет места.       Мне всё ещё почему-то пророчат светлое будущее (мне кажется, на моём горизонте маячишь ты). Мне всё ещё почему-то рассказывают, как ты там, хотя я прошу перестать.       И спрашиваю сама.       Мне не нравится, что у нас есть общие друзья. Хорошо, что вы с ним больше не общаетесь.       Мне не нравится, что у нас есть общие друзья. Откуда он знает, кому ты сосешь за дозу?       Я этого знать не хочу.       Я почему-то знаю, кто научил тебя греть ложку, кто научил тебя попадать в вену (Юльхен шутит отвратительную шутку про Вену и я добавляю её в чёрный список на два часа).       Я почему-то помню цвет твоих глаз.       Зелёные.       Они всегда были зелёные.       Я не знаю, что творю. Я не знаю, почему я ворошу старые переписки и нахожу номер твоей старшей сестры, почему я звоню ей в два ночи по её времени и всё рассказываю.       Почему она обещает забрать тебя и сказать мне, чем это дело закончится.       …помнишь, четыре года назад ты сказала, что я не умею отпускать людей, а «спасение утопающих — дело рук самих утопающих» с моих уст звучит как наглая ложь?       Ты была права.       Спасение утопающих — дело рук самих утопающих, а глаза у тебя зелёные, как болото, поэтому я срываюсь с места и пытаюсь тебя вытащить, зная, что тебе этого не нужно (Юльхен шутит отвратительную шутку про синдром спасателя и про штаб-квартиру Тевтонского ордена в Вене и я не добавляю её в чёрный список, потому что мне смешно почти до истерики).       Надеюсь, у твоей сестры хватит ума не упоминать моего имени, потому что       делай добро и бросай его в воду. И всё такое.       Я уже ни в каких богов не верю, но, знаешь,       да святится имя твоё.