John Hugh Laurie — Tipitina
Дживс умеет наблюдать за людьми, и это у него отлично получается (в конце концов, на то он и камердинер). Он просто смотрит... и в два счета находит нужную информацию. Но это не значит, что он любит наблюдать.
Его работодатель мистер Вустер — совершенно другой случай.
Каждая мысль и эмоция, даже самая потаенная, легко считывается с его лица. Живого и яркого. Из-за этого он не раз получал от миссис Грегсон выговоры и оплеухи, но Дживс считает по-другому: наблюдение за мистером Вустером является сущим наслаждением.
— А, Дживс, это ты! Я-то уж перепугался, что нас пришла навестить одна из моих престарелых родственниц, — он сидит за фортепиано, полубоком к входной двери. Его лица не видно. Но Дживс уверен, что прямо сейчас он скорчил недовольную рожицу, будто выпил просроченного молока. Как уверен в том, что солнце встает на востоке.
— Да, сэр. Это было бы в высшей степени неуместно, — подтверждает Дживс. Складывает верхнюю одежду и котелок (идеального тринадцатого размера, как заметил в одном из своих произведений мистер Вустер) на полку немного небрежнее и торопливее, чем требовалось. — Позвольте задать вопрос, сэр.
— Валяй, — он, все еще не оборачиваясь, махает в сторону рукой.
— Вы вернулись с празднования намного раньше, чем я ожидал, сэр. Что помешало вам в полной мере насладиться вечером, сэр? — интересуется Дживс. Берти — как осмеливается звать хозяина Дживс только лишь в своих мыслях — фыркает и показательно закатывает глаза.
— Наш приятель, старый добрый Биффи! Угадай, что он начудил?
— Не могу знать, сэр, — Дживс мягко направляет беседу, словно реку, в нужное русло. Их разговоры всегда напоминали игру в теннис. Где один подает мячик, а второй отбивает, но только здесь, в их разговорах, цель — не выигрыш, а удовольствие. Берти моментально откликается на его бросок, с радостью берет подачу и начинает рассказ.
Он круто разворачивается на банкетке и обращает взор на Дживса. В его больших голубых глазах танцуют веселые чертята, а уста ни на секунду не перестают смеяться. Дживс улыбается уголком губ, пропуская добрую часть рассказа о злоключениях мистера Биффена, занятый наблюдением за Берти. Он чутко и в одно мгновение улавливает паузу в рассказе, замечает приподнятые в ожидании брови и подает.
— В самом деле, сэр?
— Вот и я о том же подумал! — довольный оказанным вниманием, Берти светится и продолжает. Дживс тянется за грязным стоящим на крышке фортепиано бокалом виски, наклоняясь близко к Берти и чувствуя нежный аромат его одеколона. Он едва сдерживает, на самых кончиках пальцев, желание склониться еще ниже и зарыться носом в золотые взъерошенные волосы. Позволяет себе задержаться возле Берти лишь на секунду дольше.
Из-за данной задержки он немного позже, чем следует, замечает очередную паузу в монологе. Для Берти заминка не проходит мимо. Раньше он бы и внимания на это не обратил, но зато сейчас он — по его же словам — «знал Дживса как облупленного».
— Дживс, старина, кажется, ты сейчас совсем не со мной. В какие мрачные думы ты улетел, черт побери? — меж его бровей образовывается хмурая маленькая морщинка.
— Ничего, что могло бы вас потревожить, сэр, — уверенно врет ему Дживс.
— Не существует на свете вещи, которой ты не мог бы поделиться со мной. Давай, облегчи душу! — с неменьшей уверенностью восклицает Берти. Дживс на мгновение стреляет глазами по его розовому румянцу, длинным пальцам и улыбающимся губам. Искушение велико, очень велико, но последствия при неудачном развитии событий даже представлять страшно. Нет, он не потеряет честное имя и уж тем более свою свободу (у мистера Вустера золотое сердце, он никогда бы не наказал людей за неправильную любовь к людям своего пола). Нет. Он потеряет… искреннюю дружбу Берти, его безграничное доверие, улыбки, разговоры, возможность любоваться им, помятым и очаровательным, по утрам. Он потеряет Берти. И это страшнее всего.
Дживс отвечает с обманчивым спокойствием:
— Прощу прощения, сэр, но я откажусь от вашего великодушного предложения.
eсть кое-что, чего не должны знать даже — особенно — вы. как бы я не желал обратного.
Берти явно не верит, щурит глаза и дергает бровью. Впрочем, его обида длится недолго. Он разворачивается лицом к фортепиано и театрально, как будто готовится выступать на важном концерте, вскидывает руки над клавиатурой.
— Знаешь, что мы сейчас с тобой сделаем?
— Не имею ни малейшего понятия, сэр.
— Мы сыграем!
— Сэр?
— Понимаешь, у меня нет партнера, — он тычет указательным пальцем на листок перед собой, — чтоб сыграть эту замечательную песенку. Таппи, добрый малый, сегодня отдал мне эти ноты да еще ляпнул, что слышал, что Гасси слышал, что Биффи слышал, что его дама, которая по совместительству является твоей племянницей, говорила, что ты умеешь играть! А музыка — лучшее лекарство ото всех душевных порезов. Садись.
— Я не думаю, что это приемлемо, сэ…
— Садись, кому говорят. Только для начала пополни мои запасы в. с с. И себе плесни, — командует Берти, а Дживс просто не может не подчиниться ему.
— Как скажете, сэр.
Дживс замещает неожиданно возникшую, словно гром посреди ясного неба, дрожь в руках последовательным выполнением приказов. На деле приглашение присоединиться к игре — это просто очередная прихоть мистера Вустера, но Дживсу это кажется чем-то очень важным. Сесть за один стол — уже непростительная для слуги выходка, но разделить с ним создание музыки — вдвойне.
— Прошу, сэр, — Дживс протягивает полный виски и содовой бокал, Берти широко улыбается ему и забирает. Дживс осторожно, будто подкрадывается к незнакомому дикому зверю, садится рядом.
Начинают они неуверенно, подстраиваясь под друг друга, пытаясь услышать и поймать общий темп. Дживс — к своему стыду — пару раз ошибается (сказывается длительное отсутствие практики). Но Берти не замечает, он прет напролом. Все его тело будто пустилось в пляс, а глаза в наслаждении от игры прикрыты дрожащими веками.
Дживс заглядывается и ошибается с клавишей. Снова.
Берти играет, можно сказать, профессионально. Он всецело отдается музыке, быстро перебирает пятерней по нужным клавишам. Его роль ведущая, он вприпрыжку бежит вместе с песней вперед, пока Дживс мягко подстраивается к его темпу, следует на полшага позади и подхватывает там, где это необходимо. Мелодия мчится дальше и дальше, ускоряясь с каждой секундой, пальцы четырех рук летают над клавишами и порой сталкиваются. Берти со смехом толкает его в бок локтем, пропуская несколько клавиш, а потом принимается насвистывать.
А Дживс очарован. И он чувствует, как счастье заполняет его от пят до самых корней волос, пузырится и выливается наружу посредством маленькой довольной улыбки. Он хочет залить этот момент в янтарь и любоваться им всякий раз, когда на сердце будет пасмурно.
Это было истинное волшебство.
Берти внезапно опускает пальцы с клавиатуры. Мелодия обрывается, зависнув в воздухе незавершенной и натянутой, как скрипичная струна. Дживс поспешно останавливается следом и с вопросом поворачивает голову к мистеру Вустеру. Тот рассеянно хлопает ладонями по бедрам и поджимает губы, что-то обдумывая.
— Еще виски, сэр? — задает вопрос Дживс, пытаясь тактично достучаться до причин смены настроения, на что получает отрывистый кивок.
— О Дживс! Ты как всегда знаешь, что мне сейчас нужно, лучше меня самого. Я ни капельки не удивлен, — даже поникший, Берти выказывает восхищение камердинеру. Его похвалы всегда ободряли не хуже самого дорогого спиртного и успокаивали не хуже всякого тихого вечера наедине с книгой. Дживс польщенно кивает и наполняет бокал, который Берти, залпом и зажмурившись, тут же выпивает. Но к игре не возвращается. Дживс, опустив пальцы с клавиш, покорно ждет продолжения.
— Знаешь, Дживс, — начинает Берти, а тот моментально отзывается, вытягиваясь в еще более прямую струнку — хотя казалось бы, куда прямее, — готовясь выслушать мистера Вустера со всем вниманием, на которое только способен. Берти поворачивает к нему лицо и вздергивает обе брови вверх.
— Знаешь, Дживс. Вернемся к нашему прошлому разговору. Не к тому, что был о шляпах — но и к нему мы вернемся, обещаю, потому что я не могу дать тебе выкинуть такую прекрасную штучку!.. А сейчас я хочу болтать про вещи, о которых нельзя каркать на все шесть сторон.
— Не шесть, сэр. Четыре.
— Что?
— Это устойчивое выражение — на все четыре стороны, сэр.
— Боже мой, Дживс! — ужасается Берти. Его глаза в возмущении распахиваются шире. Он наверняка считает себя очень грозным в такие моменты, хотя по большей части он выглядит комично. Дживс, сама тактичность, конечно же, об этом умалчивает. — Оставь это! Может, там вообще двенадцать сторон или шестнадцать, мы никогда не узнаем.
— Очень хорошо, сэр, — его мягкий тон нейтрализует недовольство Берти. Тот напоследок награждает его выразительным взглядом и со вздохом продолжает.
— Так вот, к чему я веду. Наш разговор о вещах, — Берти с намеком выделил голосом последнее слово, — навел меня на мыслишку, что я должен признаться. Я давно хотел, но никак не получалось, — он снова затихает, похожий на переменчивый вечерний бриз. Его поникший вид режет глаза.
На ум сразу приходят нехорошие мысли: а если он снова попал в лапы очередной невесты? или в передрягу вместе с друзьями? В любом случае не существовало проблемы, которую Дживс не смог бы ради него решить. У Берти всегда есть тот, на кого можно положиться. Ему совершенно не о чем переживать.
— В чем признаться, сэр? — спокойно интересуется Дживс, приподняв бровь на одну десятую, что, как известно, является проявлением высшей степени любопытства. Берти пытается улыбнуться, и ключевое слово здесь — пытается (улыбка выходит дрожащей и слабой, будто он сейчас держит ответ перед миссис Грегсон. Дживсу неприятно это сравнение).
— Что я... я, ну... тебя... а, да пошло оно все к черту! — с яростным восклицанием на устах он взмахивает руками и подается вперед одним слитым резким движением. У Дживса уходит непростительно много времени (целых десять секунд), чтобы понять: губы Берти касаются его губ. Его глаза широко распахнуты и перепуганно (но решительно. очень в его стиле) смотрят прямо в упор, а губы мягкие и теплые. Поцелуй — если это можно так назвать — длится меньше тридцати секунд, но Дживсу он врезается в память, как клеймо. Он первым отстраняется, Берти отодвигается от него еще на пару сантиметров и прячет глаза.
Мир в одно мгновение перестал быть понятным и стабильным, в голове по мыслям будто ураган прошелся. Дживс пытается сложить пазл так, чтобы все вернулось на свои места. Но не получается.
Не получается, потому что губы ощутимо горят огнем, а если провести по ним языком, то остро почувствуется вкус Берти: виски с содовой, дорогие сигареты и что-то едва ощущаемое, но точно принадлежащее лишь ему одному.
— Сэр? В этом вы хотели мне признаться? — Дживс старается сделать тон голоса менее ошарашенным. Он прочищает горло нервным кашлем. Берти дергается на звук, жмурит один глаз и разводит руками в стороны, как бы говоря: я нечаянно, оно само.
— Да, Дживс. Я очень надеюсь, что ты простишь меня и не покинешь своего глупого хозяина из-за этой выходки, но я не мог держать рот на замке и дальше. Ты как? Не получил сердечную остановку?
Это уже начинает походить на жестокую шутку. Дживс в ответ моргает, внимательно скользит взглядом по побелевшему любимому лицу, но находит там лишь панику и... нежность. Нет там ни шутки, ни жестокости. Поступок Берти точно был искренним. Это Дживс, практикующий наблюдение за людскими эмоциями на высшем уровне, может подтвердить со всей уверенностью.
Дживс снова ласкает взглядом лицо Берти и едва заметно расслабляется.
— Нет, сэр, спасибо за беспокойство. Но, честно говоря, я немного обескуражен.
— Обе-что? В каком смысле? — на его лбу появляется хмурая морщинка, и Дживс молниеносно это исправляет: он аккуратно берет Берти за руку. И, пожалуй, его лицо действительно надо было видеть в тот момент. Дживс любуется выступившим на его скулах румянцем и думает, что сделает все (
все) ради того, чтобы мистер Вустер больше никогда не хмурился. Это его прямая обязанность, это написано у него под кожей и течет в его венах.
— В самом хорошем смысле, сэр.
— Ну так? Что ты на пару со своим большим откормленным рыбой мозгом думаешь об этом? — Берти на нервах втягивает щеки внутрь и испытующе всматривается в его лицо.
— Я тоже давно хотел признаться, но у меня так и не хватило смелости. В отличие от вас, сэр, — говорит Дживс, аккуратно подбирая слова и стараясь не показывать свою неуверенность. Берти, впрочем, не обращает на это никакого внимания.
— Д-Дживс? — охает Берти. Его красивые глаза расширились, казалось, до самых пределов существующей Вселенной.
— Я хотел признаться в том, что я люблю вас, сэр, — тихо, на грани слышимости говорит Дживс. Берти рефлекторно сжимает его руки в своих, но в остальном остается неподвижен как статуя.
— Сэр? — обеспокоенно зовет его Дживс после парочки молчаливых секунд. Берти просыпается от его голоса, моргает и пару раз без успеха пытается выдать цельное предложение.
— О-о-о-о. Ого. Дживс. Господи! Так ты? Тоже? Того этого? Боже мой.
— Если вам угоден данный речевой оборот, сэр, то да. Я тоже «того этого».
Улыбка на его лице проступает медленно и неуверенно, словно солнце восходит рано утром над туманной Темзой. Дживс довольно хмыкает и скользит кончиками пальцев по его ладони. Пару секунд — показавшиеся вечностью — они просто сидят, ошарашенные и не верящие в происходящее, купаются в тепле друг друга и переплетаются пальцами. Душами.
— Дживс? — спрашивает Берти. Несмотря на то, что его нежные пальцы прослеживают линии синих вен, лицо его непривычно серьезное. — Как давно ты того этого?
— С нашей первой встречи, сэр. С вашей первой улыбки, адресованной мне, — шепчет Дживс, одновременно чувствуя, как его душа полностью обнажается. Он открыт и беспомощен, как распятый на кресте Бог.
Берти дарит ему слабую усмешку.
— Подумать только! Я тоже... в смысле, не с моей первой улыбки, а с твоей, ну ты понял. Какими же мы были глупцами, кучу времени прошлепали, — с уст его срывается расстроенный вздох, но через секунду лицо озаряется светом. Губы Дживса невольно, совершенно без участия хозяина, растягиваются в улыбке. — Я могу это исправить и поднять нам настроение. Хочешь?
— Каким же образом, сэ…
Берти, сгусток нескончаемой энергии и тепла, наклоняется вперед и соединяет их в одно целое снова. Дживс с готовностью принимает его губы и целует с гораздо большей уверенностью. В ответ Берти шумно выдыхает через нос, кладет ладонь на его затылок с явно недобрыми намерениями и ерошит пальцами идеально уложенные волосы.
— Сэр! — возмущается сквозь поцелуй Дживс, умудряясь и в такой момент соорудить на лице выражение «надутой лягушки».
— Давно хотел это сделать, — довольный, Берти заливается смехом и треплет волосы сильнее. Дживс мысленно добавляет к списку дел пункт «все-таки выбросить ту дурацкую шляпу» в качестве мести. Но это будет потом, кажется, что даже в другой жизни. А сейчас у них есть все время мира, и прикосновения, и одно дыхание на двоих.
Через целую вечность Берти отстраняется, выглядя взъерошенным и счастливым. Это очень его красит, и он похож на ребенка, получившего наконец сладость после некоторого воздержания. Дживс (совершенно не в силах сопротивляться) снова тянется к нему и скользит губами по виску, щеке и подбородку.
— Дорвался, как Таппи до диалектов Анатоля, — Берти пытается выглядеть осуждающе, но светящиеся лихорадочным счастьем глаза выдают его с головой. Дживс лукаво улыбается.
— Вероятно, вы имели в виду «деликатесов Анатоля», сэр.
— Дживс!
—... но вы подобрали довольно точное сравнение, сэр. Прошу прощения за свое поведение, сэр, — раскаивается Дживс, при этом не выглядя особо раскаивающимся. Берти отрывисто мотает головой, пропускает через пальцы мягкие пряди в последний раз и поворачивается обратно к инструменту. Но он не отстраняется до конца: Дживс может чувствовать его бедро своим, а его душу — своей.
Берти бессистемно пробегается пальцами по клавишам, выглядя намного более спокойным и даже размякшим. Дживс чувствует себя также. Когда Берти поворачивается к нему, Дживс уже знает, что сейчас произойдет. И полностью к этому готов.
— Согласишься доиграть эту песню со мной, Дживс? — Берти вопросительно дергает бровями.
— Всегда, сэр. Я уже принадлежу вам весь и без остатка, лишь в ваших руках может биться мое сердце и жить моя душа.
— Красиво. Это тот малый, Шекспир, да?
— Нет, Берти. Это я.
Улыбка мистера Вустера была ярче встающего над Темзой солнца.
Дживс всегда умел наблюдать, и порой результаты его наблюдений стоили потраченных усилий. Но только лишь Берти стоил всей его жизни.
